стихотворения
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2004
Перевод Регина Дериева
В гостях “Новой Юности” поэты-переводчики
Дэниел Уайссборт, Ричард Маккейн, Джон Маттиас, Алан Шоу, Энни Финч
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Эта подборка представляет стихи четырех совершенно разных британских и американских поэтов. Объединяет же их то, что все они, кроме, собственно, поэтической деятельности, активно переводят на английский мировую поэзию (в том числе, и русскую) и практически не известны в России.
Дэниел Уайссборт – выпускник Кембриджа, вместе с Тедом Хьюзом основал в 1965 году журнал «Modern Poetry in Translation«. Член многих международных переводческих комитетов. Профессор университетов Айовы, Варвика и King’s College. Автор нескольких десятков книг собственных стихов, эссе, литературной критики и множества переводов восточно-европейской и другой поэзии.
Ричард Маккейн – выпускник Оксфорда, начал писать собственные стихи одновременно с переводами русской поэзии (наиболее известны его переводы Ахматовой, Гумилева и Мандельштама). Кроме того, переводит поэтов Турции, где прожил шесть лет. Последние десять лет был сопредседателем Пушкинского клуба в Лондоне.
Джон Маттиас – уроженец штата Охайо, издал двадцать книг поэзии, переводов и литературной критики. Был награжден множеством литературных премий и переведен в общей сложности на десять языков. Более всего известен как переводчик шведской поэзии. В настоящее время преподает современную литературу и творческий метод в университете Notre Dame.
Алан Шоу – драматург, композитор, поэт, переводчик и критик. Известен, прежде всего, своим переводом «Горе от ума» Грибоедова.
В настоящее время живет в Нью-Йорке и переводит трагедии Эсхила.
Поэт, переводчик и либреттист Энни Финч родилась в 1956 году в Нью-Йорке. Автор десятка книг стихов и эссе. Переводила стихи Луизы Лабе, Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. Профессор творческого метода в университете Майами (Охайо).
Регина Дериева
Дэниел Уайссборт Из книги "Так к чему была вся эта суета?" Мы говорим о сокровенных вещах Мы говорим о сокровенных вещах, о нас, о тебе, обо мне, обо всем том, что внезапно стало немодным. Голос, избавленный от своих слушателей, прервался, утративший даже столь ненадежную публику. Он может репетировать обряды или разыскивать в песках крохотные, причудливых форм, семена будущего роста; а потом, торжествующе, ждать чего-то в полной и дурацкой уверенности. Мы полны ненависти Полны ненависти - слава Богу, врагов достаточно! - мы задираем головы и воем. Камера фиксирует нас разинувшими рты, вбивающими наши кулаки во что-то, в кого-то. Эти изображения привлекательны. Люди таращатся на них за утренним кофе, потом сворачивают газету и уходят на работу. Какие дураки! Быть дураком значит быть человеком. Будучи человеком, приходится быть дураком. И всё же, кто судит нас, дураков? Кто утешает нас? Дураки, если бы вы были иными, то не стали бы людьми. Бог меньше всего. Бог остается вне игры. Бог - сохраненное суждение. Бог - это приостановленная, как мы иногда называем, действительность. Дураки! Какие дураки! Не то чтобы мы не обладали знанием. Но мы были глупы до крайности, а потом стало слишком поздно. Всегда было слишком поздно для нас, Моисеев, хотя к Земле обетованной, так или иначе, мы не стремились; к Земле, озаренной ГУЛАГом и напуганным рассветом. И в последний момент мы, дураки, созерцаем вечность. Так к чему была вся эта суета? "Это не так сложно, когда знаешь как". Но ты всегда знал как. Не так уж трудно, когда ты понимаешь, что из всех путей ты мог бы выбрать только тот, что остался. Ты вглядываешься в него и, насколько позволяет видимость, не обнаруживаешь ни единого препятствия. Напротив, всё удивительно радостно и есть еще кое-кто, готовый помочь. Так к чему была вся эта суета? Из книги "Письма к Теду" Услышан Хорхе Луис Борхес посетил Айова Сити. Помещенный на сцене, слепец говорил в мертвый микрофон, а мы все делали вид, будто слышим что-то. Когда я пишу эти строки, ты суровеешь; кажется, тебе всё безразлично, или ты не знаешь, что не можешь быть услышан. Хотя, наверно, можешь. Вероятно, если бы я действительно попробовал … Ты только что сказал мне об этом. Понедельник, 1 марта, 1999 Борхес приезжал в Айову однажды и читал лекцию в переполненной аудитории местного университета. Он сидел за столом на сцене и говорил в микрофон, который был дефектен. Мы оказались, таким образом, свидетелями особого зрелища: слепой человек, говорящий неслышно. Наконец кто-то решился сообщить об этом Борхесу. В конечном счете, ошибка была исправлена. Ричард Маккейн Вариации на тему двух последних стихотворений Торжество зелени Цвета смарагда или нефрита, листьев процежена тень через сито. В зелени рост, в зелени шаг, моря весеннего реющий флаг. В зелени парки, где сбросила шкурку чья-то лягушка, царевна, подружка, чтобы напомнить о тине пруда. Зелень растет, словно наши года, чтобы вершину занять и украсить ласковой тварью безрогой из ясель. Зелень - тот хрусткий и новый банкнот, что подтверждает, что ты не банкрот. Зелень ревнива, тоскуя по раю, зелень оскомину нам набивает. В зелень одетый, иду выступать - в лавре рубашка моя и тетрадь. Лист пролистну и открою часть света - буйную зелень, зеленое лето. Новый день и новый лист блокнота Новый день и новый лист блокнота, как игра, диктующая что-то. Найден выход мыслям, чувствам тоже, духом я здоров, но вот тревожат прежние кошмары и капризы. Я борюсь с собой, уже прошедшим, чтобы отыскать во мраке стержень света. Облака на небе сизом белые, им не нужна поправка. В черных тучах синих молний плавка, грома шум, как раньше в мире древнем, угнетает всех собак в деревне. А теперь в его вселенском треске войн и горя слышен голос резкий. Зевс так не крушил Олимп в отместку. Джон Маттиас Вариации на тему "Песни Песней" Лауре и Эллиоту Что отец должен сказать своей дочери невесте? Кровли домов наших - кедры, потолки наши - кипарисы. А потом жених, что он может сказать? Возлюбленная его была смеющимся ребенком. Кровля дома ее - кедр. И она возрастала, укрепляясь в почве, чтобы познать глубину вещей, и устремлялась вверх, где кровля дома ее - кедр. И там, в этом доме, она стала мудрой, хотя поначалу никто ничего не заметил, поскольку она была смеющимся ребенком под кипарисовыми потолками. Но кедр и кипарис возникли из песни, звенящей кровли и потолка. Но из песни возник жених, который сказал то, что муж должен сказать своей женщине и невесте: да будут кровли домов наших - кедры, потолки наши - кипарисы. А мы пропоем Шир ха-Шарим для дочери и сына, жены и мужа, и вспомним с этой песней кровлю с потолком и Песнь Песней. Шир ха-Шарим. На смерть Чехова Бобу Хассу Антон Павлович умер В Баденвейлере, на курорте, Куда доктора послали его, Доктора, с красавицей Ольгой. Они отправили покойника в Москву, Где мы оба ждали на станции. Вот различие между нами: Ты, с Шаляпиным и Горьким, Успокаиваешь беспорядочную толпу, Смешиваясь с ней; ты Уходишь в нужном направлении, Чтобы поплакать на могиле поэта, В то время как я, запутавшись, Следую за царским оркестром, Который играет траурный марш В кортеже генерала, Убитого на Японской войне. А когда эти два гроба прибывают К перрону одновременно, (один из них в вагоне для устриц), То ты сразу понимаешь, В озарении, какой из них чеховский. Опять различие между нами: Ты отправляешься к своей жене и поминаешь Мертвого, рассказывая веселые анекдоты О Шаляпине и Горьком, в то время как я Возвращаюсь на курорт в вагоне для устриц. Алан Шоу Сан-Франциско C. и Х. Дух - бесконечная спираль - Рождает вещи нежных форм. Как ласточек сладчайший хор, Распелся в комнате хрусталь. То было прежде, а теперь Являет разум боль потерь. Чем старше мы, чем ближе даль, Тем безобиднее отпор. Мир хрупким стал и наш удел Лишь реставрировать придел Любви. Пусть будет вечен круг Воды, деревьев и подруг, Сплетаясь в звуковой узор. Бар В зеркале мутном застыл херувим, - Следит, как волна разбивается в дым. А подавальщик дрейфует между Всех кораблей, - напомнить дабы О поврежденьях, давая надежду На расшифровку видений слабых. Пьяный дурак орет "Угощаю!" Тому, кто не важно когда отчалил. Шут черноглазый делает выпад, Через пылающий ряд пробираясь Бутылок, в которых горит напиток, Стаканов, в которых звезда сгорает. Энни Финч Подношение "Узнаешь, когда попробуешь умереть". Эмили Дикинсон Когда дальше жить не останется слов, то к ней обращусь я опять. Пускай станет мной до последних основ, до смерти, до права узнать. В ком голос, во мне или в ней, кто молчит, как глыба? Осенний парад деревьев. И лист, что над камнем летит, умрет и останется на. Женский разум "Мужчины разум должен выбирать работы или жизни совершенство". У. Б. Йетс "Выбор" Выбирать не должен женский ум жизнью между и трудом, и камень зеркало царапает, угрюм, где пииты прислонялись к раме, где мужчины лишь смотрели. Но разум опасается, что в остром наслажденьи слуха не дано, зренью не дана возможность роста. Так что разум вряд ли возразит, чтоб алмаз одной лишился грани. Безупречность свой теряет вид от царапин на стекле сознанья. Поэт, переводчик и либреттист Энни Финч родилась в 1956 году в Нью-Йорке. Автор десятка книг стихов и эссе. Переводила стихи Луизы Лабе, Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. Профессор творческого метода в университете Майами (Охайо).