Пьеса
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2003
В 1748 году великий русский поэт и драматург Александр Петрович Сумароков (1717 — 1777) сочинил своего “Гамлета”, вторую в истории отечественного театра трагедию, написанную на светский сюжет (первая — “Хорев” — была написана и опубликована им годом раньше). Молодому автору шел 31-й год, а напечатанных произведений, помимо “Хорева”, к тому времени было у него лишь четыре оды, одна из которых была издана анонимно вместе с одами Василия Тредиаковского и Михаила Ломоносова. Между тем, служебное положение Сумароков занимал довольно высокое, исправляя должность генерал-адъютанта при графе Алексее Григорьевиче Разумовском, морганатическом муже императрицы Елизаветы Петровны, брат которого, граф Кирилл Григорьевич, являлся бессменным президентом Академии наук и художеств. При этом трагедия рассматривалась как своего рода “государственный заказ”, призванный оправдать в глазах современников дворцовый переворот 1741 года, возведший на престол Елизавету Петровну. Для узкого придворного круга первых читателей и зрителей русского “Гамлета” истинный смысл трагедии был понятен и очевиден. Власть как таковая, законность прихода к ней, оправданность удержания ее в тех или иных руках, практическая философия пользования ею, возможность обращения просвещенной монархии в безжалостную тиранию и наоборот — вот важнейшие вопросы, которыми, как никогда, задавалось русское высшее общество в середине XVIII века. Именно на них и пытался дать ответы Сумароков, сочиняя свою вторую трагедию. На те же самые вопросы, хотя и не только на них, значительно шире и глубже, ответствовал английской публике начала XVII века “Гамлет” Шекспира.
Основным источником сюжета Сумарокову послужил прозаический (кроме двух стихотворных мест: разговора Гамлета с призраком из I акта и монолога Клавдия из III) перевод шекспировского “Гамлета” на французский язык, сделанный П.-Т.-А. де Лапласом и опубликованный во многотомном издании “Английский театр”. До недавнего времени исследователи творчества Сумарокова считали, что поэт не был знаком с оригиналом трагедии Шекспира.
Однако несколько лет назад был обнаружен и опубликован список книг, взятых Сумароковым из Академической библиотеки с 1746 по 1748 год, содержащий запись о том, что он брал четвертое infolio. Сумароков неплохо знал латынь, отлично владел французским и немецким (первая жена его была немка), поэтому, пользуясь при необходимости словарем, мог без труда разобраться и в английском. Читал же как-то Пушкин Байрона, зная только французский! Вообще знакомство русских поэтов с произведениями английской литературы (за редкими исключениями) в XVIII и начале XIX века происходило через французские и немецкие переводы.
Тем не менее, шекспировский “Гамлет” отнюдь не является оригиналом сумароковского. Перед нами именно русская трагедия, поэтому попытки сопоставления обоих “Гамлетов” как оригинала и копии бесперспективны. Сумароков не переводил трагедию Шекспира, не перелагал ее и не подражал ей. Он написал свою трагедию даже не на шекспировский сюжет, а только по мотивам. Из шекспировских героев, например, у Сумарокова остались лишь пятеро основных: Клавдий, Гертруда, Гамлет, Офелия и Полоний, причем Клавдий — не дядя Гамлета; добавилась вторая сюжетная линия — виды Клавдия на Офелию, принуждение ее через Полония к сожительству и дальнейшему браку с ним, избавившись от раскаявшейся в содеянном Гертруды. Гамлет Шекспира следует протестантской модели поведения, лично противостоя враждебному миру и погибая в этом противостоянии. Гамлет Сумарокова — православный, сознающий себя лишь карающим орудием в руках Провидения, лишенный сомнений и размышлений, чуждым бездействия и рефлексии. Наказание зла предопределено, и он только способствует приведению небесного приговора в исполнение. Монолог сумароковского Гамлета, соответствующий шекспировскому “Tobeornottobe…”, сводится лишь к вопросу “быть или не быть” ему самому участником “праведной мести неба”. Смерть не страшит сумароковского Гамлета, ибо он не сомневается в посмертном спасении души. Он не может оставить этот мир, не выполнив до конца своей “должности”, для него немаловажно и то, что “под тяжким бременем народ речет” о нем. Трагедия Сумарокова заканчивается happyend’ом, остаются в живых и Гамлет, и Офелия, и Гертруда, поскольку страна, по мысли Сумарокова, не может остаться без законного и добродетельного правителя, приведенного к власти самим Провидением.
Через два года после издания “Гамлета”, в 1750, Василий Тредиаковский в первом опыте русской литературной критики нападал на Сумарокова: “Гамлет, как очевидные сказывают свидетели, переведен был прозою с Англинския Шекеспировы, а с прозы уже сделал ея почтенный автор нашими стихами”. На что тот, оправдываясь, отвечал: “Гамлет мой, — говорит он, не знаю, от кого услышав, — переведен с Французской прозы Аглинской Шекеспировой Трагедии, в чем он очень ошибся. Гамлет мой, кроме монолога в окончании третьего действия и Клавдиева на колени падения, на Шекеспирову Трагедию едва, едва походит”[1].
Светская литература в России рождалась в ожесточенных спорах и препирательствах между тремя почти непримиримыми оппонентами. История первой публикации русского “Гамлета” представляется весьма показательной и достойной подробного пересказа. 8 октября 1748 года в Канцелярию Академии наук Сумароков “взнес сочинения его Гамлет, трагедию скорописную, которую желает при Академии напечатать; того ради определено: оную Трагедию освидетельствовать профессорам Тредиаковскому и Ломоносову, не окажется ли во оной чего касающегося кому до предосуждения. Что ж касается до штиля, и оное имеет так остаться, как оно написано; токмо б оная им, Тредиаковским, освидетельствована была конечно в двадцать четыре часа, и по свидетельстве, нимало не удержав, отослать в конверте к помянутому профессору Ломоносову, которому, по тому ж освидетельствовав, со мнением взнесть в канцелярию, о чем к ним, профессорам Тредиаковскому и Ломоносову, послать ордеры”[2]. Такое распоряжение выглядело несколько странным. Вне всяких сомнений, Сумароков воспользовался своим служебным положением, поскольку в регламенте Академии, утвержденном годом раньше, нет ни слова о каких бы то ни было ограничениях.
Тредиаковский, получив на следующий день текст трагедии, 10 октября “репортовал”, что “в ней, по моему мнению, не видно ничего предосудительного никому доброму, но, напротив того, кажется она мне довольно изрядною. <…> Несколько неглатких и темных стихов я принял смелость вновь переделать, и написать их на белых, в подлиннике рукописном, страницах карандашем. Ежели угодно будет Автору, то для его они употребления пускай служат: но буде не понравятся, то в благонадежном дерзновении моем у него ж прошу прошчения: ибо собственныи его стихи ни почернены мною, ни повреждены”. Еще через день Ломоносов, прочитав трагедию, подал свой “репорт”, в котором ограничился короткой отпиской. В это время он занимался организацией и оборудованием Химической лаборатории, на которую постоянно требовались необходимые средства от Академии. Кроме того, на жалованье Ломоносова, в силу данного вместе с профессором Г.-Ф. Миллером поручительства за профессора И.-Г. Гмелина, не возвратившегося в Академию, был наложен арест. Поэтому Ломоносов не стал портить отношения с президентом Академии, но для себя сочинил ядовитую эпиграмму (см. ниже).
Рукопись “Гамлета” с поправками автора и пометами Тредиаковского сохранилась. Сумароков, получив на руки оба отзыва и рукопись, на левых (пустых) страницах которой находились предложенные рецензентом варианты, пришел в ярость и старательно стер их, а относительно сделанных им же подчеркиваний вывел на титульном листе: “Подчертки карандашем ничего не значат”, обведя эту надпись рамкой. Внеся мелкие исправления, Сумароков вернул рукопись в Канцелярию через четыре дня, 14 октября. В тот же день Канцелярия, проигнорировав неудобный “репорт” Тредиаковского, но сославшись на положительный Ломоносова, “что во оной трагедии, по его мнению, нет ничего, что бы предосудительно кому было и могло б напечатанию оной препятствовать, на которой его, сочинения Сумарокова, трагедии его сиятельство Академии наук президент, граф Кирилла Григорьевич, к напечатанию и апробацию подписал”, постановила “Гамлета” напечатать. 1 декабря 1748 года трагедия вышла тиражом 1.012 экземпляров.
После выхода трагедии в свет Сумароков сделал еще несколько поправок, о чем свидетельствует прилагавшийся, видимо, только к части экземпляров первого издания “Гамлета” отдельный листок: Погрешности, где автор заменил слово поборник, раскритикованное Тредиаковским в “репорте”, на рушитель, мамку Офелиину, ставшую предметом нелепых насмешек для незадачливых филологов и театроведов XIX—XX веков, на наперсницу Гертрудину. Однако при жизни Сумарокова “Гамлет” больше не переиздавался, а при издании его в составе первого посмертного собрания сочинений[3] по какой-то оплошности этот листок не был учтен. Остальные издания трагедии, выпущенные в 1786—1787 годах, были перепечатаны с предыдущего. Поэтому предлагаемую публикацию можно считать первой, учитывающей последнюю волю автора.
Не все стилистические погрешности Сумарокову довелось устранить (см. последний стих трагедии), а одна досадная двусмысленность даже зажила своею жизнью. Тот же Тредиаковский язвительно писал о Сумарокове: “Не чувствует он при разборе слов оных, кои худо в важное сочинение полагаются, для того что гнусное нечто по употреблению означают и соединяют, как то: блудя вместо заблуждая, какоеб вместо какое, а б или бы можно относить к иным частям слова; то тронуть его вместо привесть в жалость, за Французское toucher, толь странно и смешно, что невозможно словом изобразить. Вы можете тотчас почувствовать неблагопристойность сего слова на нашем языке из околичности. В Трагедии Гамлете говорит у Автора женщина именем Гертруда, в действ. II, в явл. 2, что она:
И на супружню смерть не тронута взирала.
Кто из наших не примет сего стиха в следующем разуме, именно ж, что у Гертруды супруг скончался, не познав ея никогда в рассуждении брачного права и супруговой должности? Однако ж Автор мыслил не то: ему хотелось изобразить, что она нимало не печалилась об его смерти. Того ради надлежало было ему написать так сей стих:
И на супружню смерть без жалости взирала”.
Интересно, что о разнице значений глаголов трогать и toucher весьма подробно спустя более полувека писал А. С. Шишков в “Рассуждении о старом и новом слоге Российского языка” (1803), где и была опубликована эпиграмма Ломоносова, явно написанная после “освидетельствования” рукописи “Гамлета”:
Женился Стил, старик без мочи,
На Стелле, что в пятнадцать лет,
И не дождавшись первой ночи,
Закашлявшись, оставил свет.
Тут Стелла бедная вздыхала,
Что на супружню смерть не тронута взирала.[4]
Кстати, в рукописи “Гамлета” сначала вместо не тронута у Сумарокова стояло безжалостно. Но перед подачей рукописи в Канцелярию Академии он тщательно зачеркнул первоначальный вариант. Тем не менее, слово трогать в этом значении все-таки в русском языке прижилось.
Известий о том, когда состоялась первая постановка “Гамлета”, не сохранилось. Хотя на титульных листах всех посмертных изданий трагедии написано: “Представлена в первый раз в начале 1750 года на Императорском театре, в Санктпетербурге”, однако тогда представлена она не была; зато репетировалась кадетами Сухопутного шляхетского корпуса 15 ноября 1750 года, о чем достоверно известно из камер-фурьерского журнала за этот год. Возможно, что одной из трех поставленных “при дворе на малом театре” трагедий, но не поименованных в журнале, в декабре 1750 года был “Гамлет”. Самая ранняя документально подтвержденная постановка “Гамлета” состоялась в Санкт-Петербурге 1 июля 1757 года Главную роль в ней исполнял Иван Дмитревский (1736—1821), знаменитый актер и литератор XVIII века, ближайший друг Сумарокова, автор “Слова похвального А. П. Сумарокову” (1807), прочитанного в торжественном собрании Российской Академии.
Как драматург Сумароков сформировался под влиянием французского классицистического театра (прежде всего Пьера Корнеля и Жана Расина), поскольку теория сценического языка его была к тому времени наиболее разработанной и канонизированной. В системе литературных жанров театр находился между эпосом и лирикой. В основе механизма классицистической трагедии лежали не чувства и мысли реальных или приближенных к реальности людей, но борьба добродетели и порока, добра и зла, чувства и долга, воплощенных в конкретных персонажах. Разговоры главных героев с наперсниками и наперсницами заменяли собою хоры древнегреческой трагедии, повествуя о событиях, происходящих за пределами сцены, направляя и корректируя действия героев, отличающихся ясностью и лаконичностью позиций. Сумароков, однако, если что и заимствовал, то отнюдь не слепо, если чему и подражал, то с разбором, а посему “триединство” служит у него только обрамлением, способом организации расползающегося пространства и обуздания кишащего хаоса. Для драматических произведений Сумарокова вообще и для “Гамлета” в частности характерен целый ряд существенных отличий от французских образцов: предельная сдержанность и компактность действия, сведенное до минимума число действующих лиц, большее количество монологов (в “Гамлете” свой монолог произносит каждый герой) и т.д. Создается впечатление, что в “Гамлете” и — позднее — в “Димитрии Самозванце” (1771) Сумароков поставил смелый эксперимент по слиянию английских и французских театральных принципов.
Философско-политические мысли о том, что государь не помазанник Божий, но человек, стоящий на защите общественных и народных интересов, что борьба против тирана, исказившего идею разумной и человечной государственности, законна и справедлива, а посему является долгом истинного сына отечества, впервые высказанные в “Гамлете”, отражали ощущения и помыслы русских людей XVIII века. В истории последующих десятилетий сюжет сумароковского “Гамлета” повторялся не единожды. Зрители эпохи Елизаветы Петровны соотносили его не только с переворотом, совершенным дочерью Петра, но и с возможным приходом к власти отстраненного и содержащегося под стражей Иоанна Антоновича. В эпоху Екатерины II, зрители, сочувствуя страданиям датского принца, не простившего королевскому двору насильственной смерти своего отца, могли отчетливо увидеть в “Гамлете” уже иной смысл — завуалированный рассказ об убийстве фаворитами Екатерины императора Петра III и об участи наследника Павла. Приближалось его совершеннолетие, и многие недовольные правлением Екатерины надеялись, что Павел заявит свои права на престол. И было уже неважно, что пьеса написана задолго до воцарения Екатерины. Не случайно, что при ее правлении сумароковская трагедия находилась в негласной опале. Зато особенно ценил “Гамлета” будущий император Павел I, не без оснований видевший в сумароковском герое самого себя. Столетие спустя “русским Гамлетом” метко назвал Павла, планируя написать о нем книгу, Владислав Ходасевич[5]. В событиях, связанных с приходом к власти Александра I, нетрудно опознать тот же сюжет, причем не шекспировский, а именно сумароковский.
По своему языку и стилю Сумароков является для нас “архаичным и устарелым” ничуть не меньше, чем Марло и Шекспир для англичан или Корнель и Расин для французов, но как трагик и мыслитель остается по-прежнему свеж и актуален. Недавняя постановка режиссером Кириллом Панченко “Димитрия Самозванца” в московском “Театре на Перовской” это ясно показала: спектакль не сходит со сцены уже несколько лет. Остается надеяться, что настоящая публикация “Гамлета” спустя два с половиной столетия вызовет интерес у истинных ценителей русской литературы и театра.
Действующие лица
Клавдий, незаконный король Дании.
Гертруда, супруга его.
Гамлет, сын Гертрудин.
Полоний, наперсник Клавдиев.
Офелия, дочь Полониева.
Арманс, наперсник Гамлетов.
Флемина, наперсница Офелиина.
Ратуда, наперсница Гертрудина.
Паж Гамлетов.
Воины.
Действие есть в Дании, в столичном городе, в королевском доме.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Явление первое
Гамлет
(Один.)
Смутился дух во мне. О нощь! о страшный сон!
Ступайте из ума, любезны взоры, вон!
Наполни яростью, о сердце! нежны мысли,
И днесь между врагов Офелию мне числи!
Офелию, — — —[6] увы! едино имя то
Преобращает всё намеренье в ничто,
И нудит во уме загладить ужас ночи.
Что ж сделают потом ея драгие очи?!
О долг, преодолей любовь и красоту!
Остави счастливым приятну суету!
Отрыгни мне теперь, тиранов гнусных злоба,
Свирепство к должности, на жертву к месту гроба,
Где царь мой и отец себе отмщенья ждет!
Он совести моей покою не дает:
Я слышу глас его и в ребрах вижу рану;
"О сын мой, — вопиет, — отмсти, отмсти тирану
И свободи граждан”.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Гамлет и Арманс
Арманс
Смущенный голос твой
Воздвиг меня с одра и отлучил покой.
Я вижу, что душа твоя обремененна.
Не вся ли тако нощь тобою провожденна?
Знать, в храмину твою сон сладкий не входил?
Иль новый страх тебя толь рано возбудил?
Но Клавдий спит еще в объятиях Гертруды,
Еще покоятся его тирански уды.
Иль вображается в уме твоем теперь
Молящая тебя Полониева дщерь
И пламенный твой дух слезами утоляет? — — — —
Гамлет
Твой друг Офелию отныне оставляет.
Но можно ли тогда в ночи покойно спать,
Когда велит судьба любезну покидать
И быти ей врагом, врагом быть не умея,
Ниже к вражде вины малейшие имея.
Ужасный сон! своих мечтавшихся мне сил
Ты ударением несчастна поразил!
Готов к отмщению: о сон! твоя мне сила
То, что исполнить мне уже определила.
Арманс
Какую ты мечту? — — —
Гамлет
Довольно без мечты
Ко гневу и того, что сказывал мне ты.
Злодейство Клавдия уже изобличенно, — —
Офелиин отец погибнет непременно.
Отец мой убиен среди своей страны,
Не в поле — на одре лукавыя жены,
Котора много лет жила с ним без порока!
А льстец Полоний был орудьем злого рока!
Полоний, сей кого отец мой толь любил!
О дщерь убийцына! почто тебе я мил?!
Почто мила ты мне?! почто я в свет родился,
Когда я своего отца твоим лишился?!
А ты отца теперь лишенна будешь мной.
Равна у нас любовь, равна и часть с тобой.
Арманс! ты хочешь знать, что Гамлету мечталось
И кое зрелище во мраке представлялось?
Расставшися с тобой, я в храмине стенал;
Хотел заснуть, но сон от глаз моих бежал.
Отчаянье меня в одре моем терзало,
И ярость с жалостью чрез три часа мешало.
Потом я, скорбию несносной утомлен,
Забылся и заснул, тоской обременен.
Но сей покой мне стал мук пущею виною, — — —
Родитель мой в крови предстал передо мною
И, плача, мне вещал: “О сын! любезный сын!
Познав вину моих несчастливых судьбин,
Почто ты борешься с рассудком толь бесчинно,
Или чтоб и твое мне сердце было винно?
Отмсти отцову смерть и мщеньем утуши
Всегдашню жалобу стенящия души;
Прими геройску мысль, оставь дела любовны,
Воззри на тень мою и зри потоки кровны,
Которы пред тобой из ребр моих текут
И, проливаяся, на Небо вопиют”. — — —
Сей глас меня воздвиг, ужасна тень пропала;
Но мнилось, что еще и въяве угрожала.
Арманс
Суля природе дань, мать хочешь пощадить, — — —
Не можешь ли любви того же сотворить?
Ты, умеряючи свою к Гертруде злобу,
Винишь злодейство в ней, но чтишь ея утробу.
Полоний смерть приять достоин как злодей;
Но, Гамлет, он — отец возлюбленной твоей.
Она сей смертию с тобою разлучится;
Пускай на Клавдии отмщенье совершится.
Гамлет
Гертрудою, Арманс, я человеком стал,
Полонием — отца навеки потерял;
Оставлю мать суду всевысочайшей власти
И воспротивлюся своей негодной страсти.
Арманс
Колико горьких слез любезной ты прольешь!
Иль горести ея без жалости ты ждешь?
Ты сам себе влечешь тоскливо разлученье:
Какое приключишь себе и ей мученье!
Гамлет
Я бедствием своим хочу себя явить,
Что над любовию могу я властен быть.
Люблю Офелию; но сердце благородно
Быть должно праведно — хоть пленно, хоть свободно.
Арманс
Когда Офелия увидится с тобой,
Я чаю, пременишь тогда рассудок свой
И слабости свои невинные познаешь.
Гамлет
Почто ея ты мне толь живо представляешь?
Я вознамерился не зреть ея в сей день.
Воображайся мне, явившаяся тень!
Воззрите вы, глаза, к родительскому гробу
И умножайте днесь во мне свирепу злобу!
Ожесточите мя, как можете, теперь
И дайте позабыть мне, чья Офелья дщерь!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Гамлет, Арманс и Гертруда
Гертруда
Не немощь ли тебя какая удержала,
Что я тебя вчера день целый не видала?
Едва заря могла взойти на небеса
И осветила вал и дальные леса,
Гертруда, не видав тебя вчера с собою,
Сама пришла спросить, что сделалось с тобою?
Не должно ли твоих отсутствиев причин
Знать матери всегда, любезнейший мой сын?
Но ты смущаешься, и очи смутны стали;
Не сделалося ли тебе какой печали?
Гамлет
Что я в смятении, ты то могла узнать;
Не надобно уже того мне открывать.
Гертруда
Не надобно; но что, мой сын, тому виною?
Тебе не надлежит так скромну быть со мною.
Гамлет
Молчи и горести моей не умножай!
Гертруда
Что сделалось тебе, скажи, не сокрывай.
Ты сею тайностью, мой сын, меня терзаешь
Или себе врагом Гертруду почитаешь?
Гамлет
Я от тебя свое имею существо,
И быть тебе врагом претит мне естество.
Гертруда
Но чем суровый сей ответ я заслужила?
Не тем ли, что тебя в утробе я носила?
О естьли б твой отец в сей жизни пребывал!
Что б, видя нас теперь, он Гамлету сказал?
Гамлет
На что ты предо мной его воспоминаешь?
Гертруда
На что воспоминать его мне воспрещаешь?
Он в памяти моей пребудет навсегда:
Без слез его конца не вспомню никогда.
Когда б ты не был млад и мог бы царством править,
Хотела ль бы я, князь, вдовство свое оставить?
На царский одр, на трон раба я вознесла,
Чтоб лучше я твое наследие пасла.
Гамлет
(Заплакав.)
О Боже! ты зришь все, и все тебе известно;
Как слышишь ты из уст ея толь слово лестно!
Ты крепость скромности совсем уж отняла
И тайну в сих слезах из сердца извела.
Арманс
Иль чувство от тебя, о Гамлет! отступает?
Гамлет
Уж поздно мысль таить, — Гертруда тайну знает.
Докончивай свою богопротивну лесть
И Клавдия спасай, доколе время есть.
Скажи ему, что я к его готовлюсь казни,
Прелюбодействуй с ним, не чувствуя боязни,
Не мни, что на тебя разверзся адский зев
И снидет рано ли, иль поздно вышний гнев.
Покойся в роскошах, в одре окровавленном,
К злодейству и греху тобой определенном,
Не представляй себе на память никогда,
Что в пропасти тебя ждет вечная беда.
И естьли не сыта ты, ах! напившись кровью,
Пожри еще меня сей мерзкою любовью
И сокруши свой плод: он быть не может мил,
Когда родитель мой душе твоей постыл.
Но естьли б естество в том все мне противлялось,
То б сердце и тогда мое не убоялось;
Я больше не могу о жизни сожалеть:
Пришел мой час, иду отмстить иль умереть.
Арманс
(Остановляет его.)
Остановися здесь, князь! что ты предприемлешь?
Ты в исступлении едину ярость внемлешь.
Гамлет
Не внемлю ничего, лишь мышлю об отце:
Отец мой убиен! убийца здесь в венце,
Довольствуяся им, противясь вышней воле!
Он вместо казни здесь во славе, на престоле!
Стени, тобой супруг, тобою жизнь скончал.
Гертруда
Покров бесстыдных дел Гертрудиных ниспал,
Проклятая душа открылась пред тобою,
Стыжусь слыть матерью, стыжуся слыть женою,
Стыжуся вспомянуть, что я, ах! человек,
И лучше б было то, чтоб мне не быть вовек.
Нет в свете сем к моей убежища отраде,
И нет мучения достойного мне в аде.
Где скрыться от стыда?! куды свой грех понесть?!
Отколе возвращу свою погибшу честь?!
Страдать: жизнь мука мне, хотя и скоротечна,
А смерть мне мука же; но мука бесконечна.
В отчаянии сем что можно мне избрать?!
Коль буду я еще во свете пребывать,
Все станет, что ни есть, меня изобличати
И грех содеянный на память представляти.
Когда, отчаянна, потщуся умереть;
Супруга умертвив, как я могу воззреть
В той жизни на него? и как пред ним предстану?
Как буду данну зреть ему мечную рану!
Арманс
Признание вины — к прощению успех,
Кто плачет о грехе, тот чувствует свой грех.
Гамлет
Что в том, что слез о нем потоки проливает?
Супруга плачем сим она не оживляет.
Арманс! в сей час, как я с тобою говорю,
Я тень на облаках в воздушном мраке зрю
И слышу, что она по ветрам возглашает:
"Я стражду, а мой сын еще не отомщает”.
Гертруда
Не медли, отомщай, — убийца пред тобой.
Забудь, что мать твоя, казни своей рукой!
Не дай мучения на свете сем терпети,
Стыдящейся, увы! на Небеса воззрети!
Ад просит добычи своей, мой ум пленя,
И огненна река пылает на меня.
Уже хотят приять жилищи мя подземны,
И в глубине на мя бунтуют вихри темны,
Разверзалася земля, падет во мглу сей дом,
Сверкают молнии, и небо мещет гром.
Беги, мой сын, сих мест, никто в них не спасется;
Беги, спасися ты, под ними твердь трясется.
Наполнен мерзостью моею весь чертог,
И не присутствует там, где Гертруда, Бог.
Арманс
Она из разума, о Гамлет! исступает, — — —
Природа ей помочь тебе повелевает.
Гамлет
Проси, чтоб Бог тебе вину твою простил.
Гертруда
Нельзя, чтоб он мне грех толь тяжкий отпустил.
Какого таковой ждать грешнице прощенья?
Не можно избежать мне вечного мученья:
Пребудет грех на мне, надежды больше нет,
Разверсты пропасти, и ад меня пожрет.
Арманс
Как грех твой ни велик, его щедрота боле.
Предай себя, предай его всемощной воле:
Уйми смятение, глас к Небу вознеси
И со смирением прощения проси.
Гертруда
Господь из скверных уст молитвы не приемлет,
Стенания сердец злодейских он не внемлет.
Гамлет
Взведи к нему свои ты руки и взови!
Гертруда
Они омочены в супруговой крови.
Арманс
Бессмертный милосерд, и гнев его смягчится,
Коль грешник перед ним всем сердцем сокрушится.
Покайся, и коль смерть супругу ты дала,
Превысь блаженными злодейские дела.
Сступи с пути сего, уж недалеко бездна, — —
Еще быть может жизнь твоя тебе полезна;
Сступи, доколь она совсем не претечет;
Оттоле страждущим вовек исхода нет.
Гертруда
О Боже! естьли я тебя не прогневляю,
Что по злодействе сем на Небеса взираю,
И глас из скверных уст ты можешь восприять;
Пошли от горних мест свою мне благодать!
Не ввергни в пропасть мя, где вверженным в те смрады
Не будет никогда малейшия отрады,
Куды не входит сон, един в бедах покой,
Где нет ни на кого надежды никакой,
Где нет желанного несчастным смерти рока,
И нет мучению отменности, ни срока!
О ад, терзание моих блудящих дум,
И тем лишь, что тебя я привожу на ум,
Колеблется душа и нестерпимо стонет!
Что ж будет, как ея сие мученье тронет!
Но все, что ни страшит в смятении меня,
Чего себе ни ждет душа моя, стеня,
Ничто в толикий страх злочастну не приводит,
Как то, когда сие на мысль мою приходит,
Что, ах! не буду зреть Творца я своего,
И буду пребывать я вечно без него.
Гамлет
Когда сию ты казнь всех зляе почитаешь,
Кратчайшими к Творцу путями притекаешь.
Мученья лютого страшится и злодей;
Но стонет во грехах он о душе своей,
Не для ради того, что Бога прогневляет,
Кем он на свете стал и в свете пребывает,
И вместо, чтоб Творцу работать и служить,
Печется лишь о том, чтоб счастливо прожить;
Но что он углия главе своей готовит
И кратким счастием на вечность бедство ловит.
Гертруда
Не можем мы воздать и за одно сие,
Что мы из ничего имеем бытие;
Так в пагубных делах своих прияв прощенье,
Мне чем заслуживать толь злое согрешенье?
Арманс
Пусти из глаз своих потоки слезных рек,
Остави свет другим, и плачь в пустынях ввек.
Гертруда
На все готова я, я город оставляю,
Который мерзостью своею наполняю.
Не мню, что оскверню и жительство зверей;
Я тигров превзошла жестокостью своей.
Гамлет
Не так жестоки их свирепствы и опасны:
В злонравии своем мы паче их ужасны,
Во гневе человек — лютейший самый зверь.
Гертруда
То видно и на мне одной, мой князь, теперь.
В бесстыдных сих делах, которых ненавижу,
Препроводите мя отсель, — дверей не вижу:
Хочу пребыть одна, хочу пред Богом пасть;
А ты восприимай родительскую власть.
Конец первого действия.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Клавдий и Полоний
Клавдий
Во всем я царствии единого зрю друга;
Изгнала днесь меня из сердца и супруга.
Рабы не чувствуют любви ко мне, лишь страх
Еще содержит их в тиранских сих руках.
Когда природа в свет меня производила,
Она свирепствы все мне в сердце положила!
Во мне искоренить природное мне зло,
О воспитание, и ты не возмогло!
Се в первый раз во мне суровый дух стонает
И варварством моим меня изобличает;
И естьли он когда в злодействии стонал,
То рвался, что еще на чью он жизнь алкал.
Полоний
Супруга. — — —
Клавдий
Днесь она вину свою признала,
И божество в сей день смиренно призывала.
Она потоки слез лила пред ним, стеня,
И отвратилася, мне вшедшу, от меня:
"Поди, — сказала мне, — немедленно отселе,
И дай покаяться, доколе дух мой в теле;
Приди, — сказав еще, — и ты в себя в сей час,
Уже разверзлися днесь пропасти на нас”.
Восколебало мя ужасное то слово
И сердце сделало к раскаянью готово.
(Пад на колени.)
Се, Боже, пред Тобой сей мерзкий человек,
Который срамотой одной наполнил век,
Рушитель истины, бесстыдных дел рачитель,
Враг Твой, враг ближнего, убийца и мучитель!
Нет силы больше дел злодейских мне носить;
Принудь меня, принудь прощения просить!
Всели желание искать мне благодати;
Я не могу в себе сей ревности сыскати!
Противных Божеству исполнен всех страстей,
Ни искры доброго нет в совести моей.
При покаянии ж мне что зачати должно?
Мне царствия никак оставить невозможно.
На что ж мне каяться и извергати яд,
Коль мысли от тебя далеко отстоят.
(Восстает.)
Полоний
Имей великий дух, приявши скипетр в руки,
Будь мужествен по гроб и не страшися муки.
Не тот отважен, кто идет бесстрашно в бой;
Но с смертию и мук бесстрашно ждет герой.
Забудь и светские, и божески уставы,
Ты — царь противу их; последуй правам славы.
Клавдий
Наполнен злобою, жизнь вечную губя,
Будь бодр, мой томный дух, и не щади себя!
Довольствуйся одним ты, Клавдий, счастьем света
И уж не отрицай днесь пагубна совета!
Не представляй злых следств и жизни сей конца,
Вся часть твоя есть честь державы и венца.
Наполним счастием здесь житие толь кратко;
Чтоб при конце сказать: я жил на свете сладко.
Но кая фурия стесненну грудь грызет?
И кая скорбь во мне всю внутренную рвет?
О Небо, не тревожь меня, оставь в покое!
Уже не превратишь мое ты сердце злое.
Не обличай меня, спасенья не хочу,
И что я сделал, то во аде заплачу.
Полоний
Душа моя твоей последовать готова;
Умрем без робости и не преступим слова.
Клавдий
Намеренье сие я твердо предприял;
Но чтоб никто в пути нам счастья не стоял,
Я зрю против себя супругу ныне львицей:
Сокроем таинство убийствия с царицей.
Она раскаялась: кто знает, для чего?
Не для падения ль, Полоний, моего?
Пойдем теперь против супругиной любови,
Не пощадим пролить мы и ея днесь крови;
Но прежде погубим наследника ея,
И взыдет в царский одр прекрасна дщерь твоя.
Полоний
Сия щедрота весь мой разум превосходит.
Клавдий
Усердие тебя в толику честь возводит;
Когда ж Офелии я стар явлюся быть,
Ты можешь властию к любви ея склонить.
Полоний
Седины под венцем не могут быть приметны,
Со дщерию моей вы, царь, единолетны.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Клавдий, Полоний, Гертруда и Ратуда
Гертруда
Вы все! свидетели моих безбожных дел,
Того противна дня, как ты на трон восшел,
Тех пагубных минут, как честь я потеряла
И на супружню смерть нетронута взирала:
Свидетельствуйте вы, что я слагаю грех,
Всещедрый Бог мне дал в сей день к сему успех.
Не тщетно многи дни мысль ум мой угрызала
И человечество в зло сердце возвращала.
Я плод с него сняла, признав свою вину:
А ты не почитай мя больше за жену;
Любовь произвело во мне твое злодейство!
Супружество мое с тобой — прелюбодейство.
Признайся так, как я, сложи с главы венец
И сотвори своим бесстудиям конец.
Ты — в ненависти, князь; мой сын любим в народе,
Надежда всех граждан, остаток в царском роде.
Ты одр отца его сугубо осквернил
И тяжким бременем все царство отягчил.
Несчастная страна вся кровью обагренна
И трупием своих сынов отягощенна.
Колико много слез ты пролил бедных жен,
Сынов и дочерей, от самых тех времен,
Как честь мою любовь сквернейша поглотила,
А я тебя на трон монаршеский пустила!
О как тогда, о как не сшел на землю гром,
И с нами не упал наш оскверненный дом!
Как стены наших сих чертогов не тряслися!
И как мы в таковом грехе с тобой спаслися!
Помысли, Клавдий, ты, как Вышний терпелив:
И я жива, и ты еще по всем том жив.
Отец в нем милосерд, судья в нем преужасен:
По смерти грешных вопль есть позден и напрасен.
Клавдий
Ты хочешь, чтоб твой сын на мой престол восшел
И пред народом всем мне судиею сел.
Я слышу из твоих уст речь необычайну
И мню, что ты ему открыла нашу тайну.
Как ты его отца дерзнула умертвить,
Я зрю, что и меня так хочешь погубить.
Гертруда
Не о злодействиях я мысль уже имею;
Но о грехе твоем стеню и сожалею,
Которому и я сообщница была
И повод твоему убийству подала,
Не ждав злой совести последующей муки,
И, ах! в супруговой крови багрила руки.
Хотя ж в сем деле я виновна больше вас,
Но ту вину с меня сложил единый час,
В который облака я гласом проницала
И со смирением на Небеса взирала.
Сложите так и вы тяжелы бремена,
Отпустится и вам, как мне, сия вина.
Я свет покину ввек и скроюсь в лесы темны,
Жилищи будут там пещеры мне подземны.
Оставь и ты свой скиптр, а ты свой пышный сан,
Оставленный вам век еще на пользу дан.
Вы сим и ненависть в народе истребите,
Что к собственной своей вы пагубе губите,
Не таковы в других суть жестоки сердца,
Чтоб истребить пеклись они вас до конца.
Примите только вы иные в жизни меры, — — —
Врагов своих прощать есть должность нашей веры.
Полоний
Кому прощать царя? — народ в его руках.
Он — Бог, не человек в подверженных странах.
Когда кому даны порфира и корона,
Тому вся правда — власть, и нет ему закона.
Гертруда
Не сим есть праведных наполнен ум царей:
Царь мудрый есть пример всей области своей,
Он правду паче всех подвластных наблюдает
И все свои на ней уставы созидает,
То помня завсегда, что краток смертных век,
Что он в величестве такой же человек.
Рабы его ему любезные суть чады,
От скипетра его лиется ток отрады.
Мил праведным на нем и страшен злым венец,
И не приближится к его престолу льстец.
А ты, о яд царя, злодей всего народа,
Которого им в казнь извергнула природа!
Доколе во грехах сих будешь утопать?
И долго ли царя к мученью поощрять?
Иль ты терпение Господне презираешь,
И устремительно на ярость прелагаешь!
Уже и так Творца ты, варвар, раздражил.
Брегись, чтоб вскоре Он тебя не поразил,
Он терпит; но терпеть когда-нибудь престанет
И в час, когда не ждешь, в твою погибель грянет.
Клавдий
Оставим здесь ея, — она теряет ум,
Дадим свободу ей к собранью прежних дум.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Гертруда и Ратуда
Ратуда
Воспомни о своем теперь, царица, сыне.
Оставь злодеев сих, пред ним признайся ныне.
Открой то Гамлету, что в сердце ты таишь!
Да тень супругову в сем князе утолишь.
Трони его ты слух плачевными словами!
И разреши свой грех сыновними устами.
Гертруда
Мой сын уведомлен, не знаю, чрез кого;
И тайного уж нет пред князем ничего.
Не знаю, кто и как мою мог сведать скверность
И таинство пронзить, познав мою неверность.
Я говорила с ним о мерзостях своих,
Лишь не открыла всех подробностей дел сих.
Ратуда
Довольно. Будь пред ним в подробностях бессловна,
Арманс то знает все, а я тому виновна;
Но мня, что то никак не может быть виной,
Что в пользу для тебя произвелося мной,
От дней, как действие то учинилось странно,
Я весь терзалась год, терзаясь непрестанно.
Днесь правость наконец мой ум в полон взяла
И молчаливости оковы прервала.
Гертруда
Нет винности твоей.
Ратуда
Свидетельствуя рану,
Супругу твоему в одре Полоньем данну,
Котору я была омыть принуждена,
Таилась я, что я была устрашена.
И кто бы таковой в том вестнице поверил?
Полоний, плачучи пред всеми, лицемерил,
Вещая всем, что твой возлюбленный супруг
Естественно в одре своем скончался вдруг
И что его сокрыть была сия причина,
Чтоб не пустить — его умерша видеть — сына,
И пущей жалости ему не приключить,
Котора без того велика зрелась быть!
О верности его никто не сумневался,
И вымысл злой души за правду показался.
Полоний до сего свирепости таил:
Как агнец был сей тигр, и царь его любил!
Хотя бы все места я града обегала
И с плачем истину народу возвещала;
Кто б дерзость такову, царица, мог иметь,
Чтоб вшел он в твой чертог — на теле ран смотреть?
Ты радовалася, никем тогда не зрима:
Так мнилась быть твоя печаль неутолима.
Тиран задумчив был, как в горестны часы,
Полоний на себе терзал тогда власы.
Свирепство было в нем прехитро прежде скрыто.
Но, ах! чьи льстят уста, в том сердце ядовито!
Гертруда
Каким порядком ты с Армансом речь вела
И полную ли весть о деле злом дала?
Ратуда
Все так, как было то, Армансу я сказала,
Как многажды о том из уст твоих слыхала:
Как Клавдий ваш союз с супругом разрушал
И как его тебе неверности внушал,
Которых, как я мню, конечно, не бывало.
Как сердце на него твое ожесточало,
Как многажды тебя к убийству он влачил,
И как Полония с собою согласил,
И погубил царя, в средине ночи спяща,
В крепчайшем сне, в твоем объятии лежаща. — — —
Гертруда
Скончай, Ратуда, речь, тоски дух вон влекут:
Я не могу себе представить тех минут.
Когда бы ты в тот час, Ратуда, пробудилась,
Ты б взор свой на меня возвергнуть усрамилась,
А я то видела без слабости тогда.
Ратуда
И тот единый час терзает мя всегда,
Когда смятение мя ваше разбудило. — — —
Какое зрелище передо мною было!
Гертруда
Я представляю то теперь, как ад, себе. — — —
Оставь мя, — я тотчас последую тебе.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Гертруда
(Одна.)
О дремлющая тень супруга умерщвленна!
Что сотворила я, и что речет вселенна,
Когда представятся ей все дела мои,
И в них проклятые злодействии сии?!
Другим несчастливым в случаях самых строгих
Отрада, что они жалеемы от многих,
А обо мне уже кто станет сожалеть?
Кто может на меня с щедротою воззреть?
О царь мой! о супруг! когда назвать так смею,
И право имени сего еще имею:
По восприятии мне милости с Небес,
Когда раскаянье, стенании, ток слез,
И сей от сердца глас, который я приемлю,
Удобны до тебя дойтить, пронзивши землю;
Прими прошение толь смрадныя души,
И жалобу свою в том свете утиши!
Когда б я жизнь свою могла скончать безгрешно,
Я б с радостью тебе последовала спешно;
Но, ах! закон и свой живот пресечь претит
И самовольну смерть мучением платит;
Так дай последовать божественну уставу,
И смерти ожидать, покинув царску славу!
Ратуда ждет меня. — Что делает мой сын,
И нет ли страха там? с Армансом он один.
Конец второго действия.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Полоний и Офелия
Полоний
Возлюбленная дщерь, последок рода славна!
О дщерь! твоя мне жизнь всегда в уме мысль главна.
Уж я состарелся, и дни к концу веду,
Предстать на страшный суд и смерти вскоре жду.
Кто будет о тебе, как я умру, стараться?
Кто знает, в каковом житье тебе остаться?
И, может быть, поймет супруг тебя такой,
Которым без меня затмится корень мой.
Вступи в супружество при мне, и дай мне зрети,
Какую ты по мне здесь будешь часть имети.
Согласна ль ты на то? а я тебе явлю,
Какие для тебя я способы ловлю.
Офелия
Но кто есть сей супруг, которого желаешь
Ты дочери своей? кого мне представляешь?
Полоний
Кто вознесет тебя на сей высокий трон.
Тебе являются слова сии как сон,
Однако будет так.
Офелия
Я радостно внимаю,
И кто он, я теперь уже разумеваю.
В каком я счастии на свете буду жить!
Хочу в толь славно мне супружество вступить.
Когда толь счастлива Офелиина доля,
Да будет в том твоя непрекословна воля.
Полоний
Я зрю, что речи ты моей не поняла:
Не Гамлет будет то; ты счастьем назвала,
Кто суетно венца и скиптра ожидает.
Надежда иногда и тщетно услаждает.
Офелия
Почто ты возмутил дух, счастием взманя?
Приятная мечта, ты скрылась от меня!
Надежда отошла и мысли помрачила,
Желанна мною честь лишь сердце отягчила.
Мне на престоле быть иной дороги нет.
Иного дочь твоя супружества не ждет.
Полоний
Какая сделалась во всей тебе тревога!
Не сетуй, к трону есть еще тебе дорога,
Которой ты еще скоряе притечешь.
Офелия
Напрасно мысль мою к надежде ты влечешь;
Иной дороги нет.
Полоний
Но будь ты терпелива.
Я радуюсь, что мысль в тебе толь горделива,
И вижу из сего, что ты достойна быть
Моею дочерью, и титло то носить!
Есть способ быть тебе, Офелия, царицей. — — —
Офелия
Нет больше способа, а я умру девицей!
Полоний
А ежели наш царь супруг твой будет сам?
И естьли Клавдий то и обещал уж нам?
Офелия
Наш царь? — — — супругом мне? — — —
иль мы живем в поганстве?
Когда бывало то доныне в християнстве?
Закон наш две жены имети вдруг претит.
Полоний
Гертрудиной рукой супруг ея убит.
Ратудою уже убийство обличенно,
И все злодействие жены царю внушенно.
По сем известии как может с ней он жить?
Когда она того дерзнула погубить,
Так может жизнь отнять и у него подобно.
Офелия
Жена могла иметь, жена толь сердце злобно
К супругу своему?! — я верить не могу.
Полоний
Ты знаешь, как я честь, Офелия, брегу:
Колико б было то Полонию бесславно,
Когда б он сон сказал тебе за дело явно!
Офелия
Так что ж намерен царь с Гертрудой учинить?
Полоний
Оставити ей честь; и тайно умертвить!
Офелия
По сих намереньях его старашуся зрака;
Я тако не хочу с монархом света брака.
Полоний
Толико счастливу ты отметая часть,
Офелия, влечешь Полония в напасть.
Офелия
Ты мне отец, и ты дал сердце мне такое,
Что гнусно перед ним намерение злое.
Я слыша, трепещу, толико странну весть.
Что мне ни дорого, — всего дороже честь.
Царица пусть умрет, когда умреть ей должно;
Но мне быть царскою супругой не возможно.
Не будет! чтобы я свой долг пренебрегла,
Я добродетельно всю жизнь свою жила.
Не соглашаюся я в тайне вашей с вами
И к трону не пойду кровавыми стопами.
Скажи царю, чтоб он на одр меня не ждал
И с сей надеждою в убийство не вступал.
Когда бы ярости в нем сердце не имело,
И в правосудии б оно о ней жалело:
Где жалость, где любовь в суровости такой?
Она еще жива, — он ищет уж другой.
Полоний
Подобьем таковым младенцы рассуждают,
Которы все дела грехами поставляют,
И что безумие жен старых им втвердит,
Все мыслят, что то им в них совесть говорит.
Офелия
Я суеверия с законом не мешаю,
И Бога чистою душею почитаю,
Который в естестве мне добродетель влил,
И откровением меня в ней утвердил.
Полоний
Когда полезные советы я теряю,
Ты дочь, а я отец; так я повелеваю.
Офелия
Не принуждай ты дочь противиться себе
И помни, как была послушна я тебе.
Полоний
Знай: я тебя уже царицей нарицаю,
А инако тебя за дочь не признаваю.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Офелия
(Одна.)
За вас, любезна честь и Гамлет дорогой,
За вас прогневался на мя родитель мой!
Тебе, о честь! я жизнь до смерти посвятила,
Тебя, мой князь, по смерть я в сердце заключила.
Хотя б за вас мне жизнь случилось погубить,
Ничто не может ввек во мне вас истребить.
С тобою буду, честь, жить в бедности, в напасти,
Довольней, как лишась тя, в лучшей смертных части,
В великолепии, в порфире и в венце.
За вас, увы! за вас, злодея зрю в отце!
А ты, дражайший князь, хотя моим не будешь,
Я знаю, что меня вовеки не забудешь.
Будь царь, или не будь, хотя б ты был и раб;
Офелия тебя любила и тогда б.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Офелия, Гамлет и Арманс
Гамлет
(С обнаженною шпагою.)
Умрите вы теперь, мучители, умрите!
Пришел ваш лютый час, — — — но что вы, очи, зрите!
Офелию, — — — в какой пришла сюда ты час!
Сокрой себя теперь от Гамлетовых глаз!
Офелия
Что сделалось тебе? и для чего мне крыться?
Что так понудило тебя на мя озлиться,
Всегдашнее мя зреть желанье отменя?
Иль ты злодейкою, князь, ставишь и меня?
Какую я тебе досаду показала?
За что, любезный князь, тебе противна стала?
Днесь шлешь Офелью прочь, а прежде сам искал.
За что ты толь свиреп мне вдруг, о Гамлет, стал?
Мой разум омрачен, и все трепещут члены:
Скажи причину мне сей странныя премены.
Гамлет
Восстаньте на меня вы, все случаи, вдруг,
Которы можете еще смутить мой дух!
Все скорби, все беды, сберитесь совокупно,
Терзайте бедного и мучьте неотступно!
Терзайте, чтобы жизнь моя скоряй прешла,
И томная б душа спокойствие нашла!
Офелия
Мя кажда речь теперь из уст твоих пронзает
И кажда быть твоей надежду отнимает.
Дай помощь в слабости, в тоске душе моей,
И сжалясь, вниди в страсть возлюбленной своей!
Гамлет
Нет жалости уже во мне немилосердом,
И больше не ищи любови в сердце твердом.
Затворены пути лучам очей твоих,
Не чувствую уже заразов дорогих.
Смотри, в какой я стал, Офелия, судьбине:
Я всеми напоен свирепостями ныне.
Офелия
Так ты ту, князь, любовь, котору ощущал,
Из сердца своего совсем уже изгнал,
Любовь, что быть должна была до сама гроба?
Какой преступок мой иль паче кая злоба
Понудила тебя сей пламень истребить?
Возможно ли тебе Офелью не любить?
Где будут клятвы те, которы я слыхала,
И дни, которых я утешно ожидала?
Какой я враг тебе? — тебе мой нрав знаком:
Слыхал ли от меня ты вредну речь о ком?
Какими обличить могу себя я пеньми?
Злодей восходит к злу не вдруг, всегда степеньми.
А я иль разве всех тиранов превзошла?
Или к погибели другого не нашла,
Чтоб на того, кого толь много я любила,
На первого свои свирепствы обратила?
Гамлет
Не множь отчаянья, жестоким не зови;
Я, может быть, еще достоин сей любви,
Которая мою жестокость умаляет,
И, ах! намеренье мое опровергает.
Офелия
Скажи мне, кто враги твои, мой князь драгой!
И почему я в их число кладусь тобой!
Уж не отец ли? — — — ах! ты очи отвращаешь.
О Гамлет! Гамлет, что ты днесь предприимаешь?
Гамлет
На добродетели я в ярость не вступлю,
А беззакония я больше не стерплю.
Офелия
Так гнева твоего уже причину знаю;
Но винным Клавдия в сем деле почитаю. — — —
Гамлет
Конечно, знаешь все: се новый гром ушам!
И ты причислилась, и ты к моим врагам!
Офелия
Нет, я тебе верна, и ввек не пременюся;
А в злобе, знай, что я ни с кем не соглашуся.
Гамлет
Кто, слышачи, молчит о мерзостных делах, — —
Не добродетелен, но лют в моих глазах;
Разбойник так, как тот, кого кто умерщвляет,
И тот, кто, ведая, ту тайну сокрывает.
Когда б, что слышу днесь, того я не слыхал,
Я б добродетельной дщерь вражью почитал!
Но, слышачи сие, почтение теряю.
Какой я в теле дух прекрасном обретаю;
Тебе известно то?
Офелия
Имела ль время я — — —
То возвестить тебе! о горька часть моя!
При сем ты рассуди, Полоний ли в том винен,
Когда тиран сих стран толь злобен и бесчинен?
Хоть праведно твоя суда достойна мать! — — —
Гамлет
Не сыну матери бесчинство отомщать.
А ты, то знаючи, передо мной молчала
И грех их от меня год целый сокрывала!
Офелия
Год целый? — — — я то все услышала в сей час
И уничтожила родительский приказ.
Но что два дела ты в едино сообщаешь?
Ты сим меня, мой князь, безмерно удивляешь!
Гамлет
Ты всю смешала мысль: я не могу понять,
Как должно по твоим речам мне рассуждать.
Офелья, тайны той, клянуся, что не знаю,
Котору пред тобой с убийством сопрягаю.
Офелия
И мне твои слова непостижимы днесь.
Внемли, возлюбленный, сего порядок весь;
Но внидем в храмину мою, здесь быть ужасно.
Уже с тобою, князь, мне явно быть — опасно.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Арманс и Ратуда
Ратуда
Арманс! готов ли князь свой скипетр взять, ийти
И из-под бремени народ свой извести?
Царица Клавдия навеки оставляет
И взор свой от него всеместно удаляет.
Благополучен день, благословен сей час,
В которы дело их открылося чрез нас.
А я не мню, чтоб я пред ним виновна стала,
Что долго от него я то утаивала.
Опасности и страх — причина сей вине;
Тиран ужасен всем, и преужасен — мне.
Арманс
Князь слабость такову от зверства отделяет
И молчаливость ту Ратуде отпускает.
Но что Гертруда днесь себе предприняла?
Ратуда
В пустынях обитать намеренье взяла
И ждет, чтоб сына лишь увидеть ей на троне,
К спокойству Дании в родительской короне.
Но что ему взойти на свой престол претит?
Арманс
Доколь с ним истина народ не съединит,
Все предприятии его, Ратуда, тщетны;
В пути ему стоят препятствии бессметны.
Уже я множеству народа то открыл
И силою присяг в них тайну заключил.
Одно лишь то меня, тревожа, устрашает,
Что князь разгневанный терпение теряет.
Уж алчный меч его был в гневе обнажен
И на врагов его жестоко устремлен.
Но иль несчастье их еще от них бежало,
Иль счастие его ему то даровало,
Что меч без добычи в влагалище вмещен
И в ярости из них никто не поражен.
Ратуда
Не зрели ли они меча тогда?
Арманс
Не зрели.
Ратуда
Пекитесь, чтобы вы успех в сей день имели!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Арманс
(Один.)
Снимай, желанный час, с народа бремена
И скончивай страны сей злые времена!
Дай Небо, чтоб жил князь с Офельей неразлучно
И правил скипетром своим благополучно!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Гамлет и Арманс
Гамлет
Арманс! любезный друг! мой дух совсем смущен;
Я жалостью опять, как прежде, напоен!
Чьи мысли таковы удобны быть жестоки,
Чтоб он не тронут был, когда текут потоки
Из предражайших глаз возлюбленной его?
Жалей, Арманс, жалей ты друга своего;
Но, ах! не умножай моей негодной страсти:
Я тщуся победить любовь в моей напасти!
Хотя любовь меня колеблет и стыдит;
Но, может быть, еще совсем не победит.
Ах, Гамлет! ты себя напрасно величаешь;
Уже под игом ты ея изнемогаешь!
Твой разум естество почти превозмогло.
О долг! о красота! о коль терпеть мне зло!
Что делать? что начать? Офелья умоляет,
Чтоб я умерил гнев, и слезы проливает.
Оставь меня и дай еще мне размышлять,
Что должно в таковом мучении начать.
Арманс
Ты горести своей вдаешься нерассудно.
Гамлет
Не можно вобразить, как мне терпети трудно.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Гамлет
(Один.)
Что делать мне теперь? не знаю, что зачать.
Легко ль Офелию навеки потерять!
Отец! любовница! о имена драгие!
Вы были счастьем мне во времена другие.
Днесь вы мучительны, днесь вы несносны мне;
Пред кем-нибудь из вас мне должно быть в вине.
Пред кем я преступлю? вы мне равно любезны, — — —
Сдержитеся в очах моих, потоки слезны!
Не зрюсь способен быть я к долгу своему,
И нет пристанища блудящему уму.
(Хватается за шпагу.)
В тебе едином, меч, надежду ощущаю,
А праведную месть я Небу поручаю.
Постой, — — — великое днесь дело предлежит:
Мое сей тело час с душею разделит.
Отверсть ли гроба дверь, и бедствы окончати?
Или во свете сем еще претерпевати?
Когда умру, засну, — — — засну и буду спать;
Но что за сны сия ночь будет представлять!
Умреть, — — — и внити в гроб, — — — спокойствие прелестно;
Но что последует сну сладку? — — — неизвестно.
Мы знаем, что сулит нам щедро Божество:
Надежда есть, дух бодр, но слабо естество.
О смерть! противный час! минута вселютейша!
Последняя напасть, но всех напастей злейша!
Воображение мучительное нам!
Неизреченный страх отважнейшим сердцам!
Единым именем твоим вся плоть трепещет,
И от пристанища опять в валы отмещет.
Но естьли бы в бедах здесь жизнь была вечна;
Кто б не хотел иметь сего покойна сна?
И кто бы мог снести зла счастия гоненье,
Болезни, нищету и сильных нападенье,
Неправосудие бессовестных судей,
Грабеж, обиды, гнев, неверности друзей,
Влиянный яд в сердца великих льсти устами?
Когда б мы жили ввек, и скорбь жила б ввек с нами.
Во обстоятельствах таких нам смерть нужна,
Но, ах! во всех бедах еще страшна она.
Каким ты, естество, суровствам подчиненно!
Страшна, — — — но весь сей страх прейдет,
— — — прейдет мгновенно.
Умри! — — — но что потом в несчастной сей стране
Под тяжким бременем народ речет о мне?
Он скажет, что любовь геройство победила,
И мужество мое тщетою учинила,
Что я мне данну жизнь бесславно окончал,
И малодушием ток крови проливал,
Котору за него пролить мне должно было.
Успокоение! почто ты духу льстило?
Нельзя мне умереть, исполнить надлежит,
Что совести моей днесь истина гласит.
А ты отчаянну, Гертруда, в мысль не впала,
Жестокость Клавдия и на тебя восстала.
Пойдем и скажем ей, чтоб Клавдия бреглась;
Чтоб только кровь одних тиранов пролилась.
Конец третьего действия.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Офелия и Флемина
Офелия
(Платком отирающая слезы.)
Пускай лиются слез из глаз моих потоки,
Пускай отъемлют жизнь болезни прежестоки;
О место полно бедств! позор прескверных дел!
Колико мерзостей в тебя отец мой ввел!
Почто от такова отца я родилася?
От камня лутче бы Офелия взялася.
А ты, тщеславие, неправедная честь,
Чтоб выше всех людей себя пред трон вознесть,
Желание по гроб ненасытимой власти!
Источник и вина всея моей напасти!
К чему прельщала дух Полониев, к чему? — — —
Коль не к несчастию злосердно моему.
Когда повелевать душа его желала,
Под скипетром моим ту б славу восприяла.
Хотя ж бы царский век еще и долог был,
Мой князь и при царе б ему то испросил.
О отче мой! ты смерть себе приготовляешь
И в преисподнюю в сей день себя ввергаешь.
О Небо! как сие мне бремя мочь снести?!
Уже я не могу родителя спасти;
Моих прошений князь уже не принимает,
Стенании своей любезной презирает,
Не могут жалобы мои его тронуть:
Стезями теми же идет в начатый путь.
Флемина
Дай время ярости, доколе мысли люты.
Прейдут сии, прейдут жестокие минуты.
Я видела, когда из комнат наших шел,
Какую жалость он в очах своих имел.
Любовник в те часы, когда он жесточает,
Противиться во всем сей нежной страсти чает,
И хочет быти раб рассудка своего;
Но тщетны мысли те, — любовь сильняй всего.
Офелия
Не рассуждение, но гнев его опасен,
И может быть, что плач мой был пред ним напрасен.
И естьли мой отец от Гамлетовых рук,
Увы! пойдет во гроб, — колико даст мне мук!
Я буду убегать любезнейшего зрака,
Не будет для меня сего желанна брака,
Не будет радостей, которых я ждала,
Надежды той лишусь, в которой я жила,
Приятны мысли все мне в вздохи обратятся,
Веселости мои в печали претворятся.
Но кая тщетна мысль еще меня бодрит!
И кая мя еще надежда веселит!
Несчастный человек пустым себя прельщает,
И из отчаянья надежду извлекает,
Беспрочной суеты нам неслужащий дар.
Какой уже, какой в истлевшем пепле жар!
Флемина
Приятней солнца свет, когда пройдет ненастье,
И слаще сладка жизнь, когда пройдет несчастье.
Кто знает для чего случаи таковы:
Не для познания ль любви его? — — —
Офелия
Увы!
Не льсти, Флемина, мне ты частию иною.
Но кое зрелище! отец мой предо мною.
Поди отсель.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Офелия и Полоний
Полоний
О дщерь! любовь мою храня,
Хранишь ли подлинно? достойна ль ты меня?
Скажи, еще ль я дочь возлюбленну имею?
Офелия
Я истребить любви к любимым не умею;
Но естьли то любовь, чтоб должность погубить,
Так знай, что никого я не могу любить.
Полоний
Ты думаешь, что я свой долг позабываю
И к неполезному дщерь делу понуждаю,
Уставы естества и светские губя,
И сим бесчестие взлагаю на себя.
Страшись и ощущай мою немилость вечну;
Я в ярость пременю любовь к тебе сердечну.
И естьли моего не хочешь гнева несть,
Предупреждай сей гнев, доколе время есть.
Офелия
Ах! ты предупреждай гнев Неба, век прелестен;
Но, ах! конец его нам, смертным, неизвестен.
К погибели твоей я трона не ищу
И на престол вступить бесчинно не хощу.
Помысли сверх того, все ль можно утаити?
А ярость праведну не можно утолити.
Не гневайся, что я в рассудке такова;
Непослушание, противные слова
От добродетельной души моей исходят;
И ежели они на гнев тебя приводят,
Оставь мне, что тебе толь дерзко говорю:
Я должность дочери сей дерзостью творю.
Довольно злых людей Полонья отравляют,
Которые тебя устами прославляют,
Когда присутствует беседе их твой зрак;
И чтоб ты ни сказал, они вещают: так.
Но что вредняй льстеца самолюбиву нраву?
Престань меня влещи в погибельную славу
И не теряй минут — престолом мя прельщать,
Я чести не хочу бесчестием искать:
Сим образом никак нас честь не возвышает,
Но добродетели в сердцах искореняет,
И делая един во славе чести вид,
При отвращении сердец влечет нам стыд.
Полоний
Я наставлениев твоих не принимаю,
И уж в последний раз тебе напоминаю:
Послушна ли ты мне? послушна или нет?
Офелия
Во всем; но таковый противен мне совет,
И повеления исполнить неудобно.
О время! ты еще Полонию способно!
Когда тебе твоя противна стала дщерь,
Так сжалься над собой, не надо мной теперь:
Престань в тиранские ты действии мешаться
И срамотой его бесстыдно услаждаться!
Все люди бременем его отягчены
И терпят, может быть, для сей одной жены,
Которая царя их прежнего супруга.
Кого вы будете по ней имети друга?
Не сына ли ея, любима царством всем?
Какое мнишь найти прибежище ты в нем?
Умолкнет ли о вас вражда и глас народа,
Вас поносящие во дни сего зла года?
Скажи мне: как тиран на Датский трон вступил,
Который, ах! он день без казни проводил?
К кому склонялося то сердце горделиво?
И кто имел его гнев лютый справедливо?
И естьли умертвит он Гамлетову мать,
Чего, скажи, чего он будет ожидать?
Но Клавдиева часть Офелью устрашает
Не им, но что она твою с собой сплетает.
Прими мой сей совет для сих текущих слез,
И ярость умягчи разгневанных Небес,
Для чести оного, кого я умоляю
И для ради кого я слезы проливаю!
Внемли Офелиин в тоске прискорбный глас,
Доколе не пришел незапно грозный час!
Полоний
Довольно уж тебе душа моя терпела,
И медлила, хотя вся кровь во мне кипела.
Когда пренебрегла ты всю мою приязнь,
Ты мне не дочь, — в сей день приимешь люту казнь.
Я больше не могу преступницы жалети,
Страшись и трепещи, приходит час умрети.
В сей день забудешь ты число отцовых злоб.
В сей день забудешь все. В сей день ты снидешь в гроб.
Офелия
Благословен сей день, в который умираю;
Я в добродетели живот окончиваю.
Возьми сию ты жизнь, котору ты мне дал,
И бремя то снимай, которо налагал.
А вы, о Небеса! мой дух восприимайте,
И сим его грехом грехи его скончайте!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Полоний, Офелия и Клавдий
Полоний
Я милости твои, о царь мой, погубил
Несчастием, что дочь такую я родил:
Что слышал прежде ты, она все мыслит то же,
Но милость мне твоя всего, что есть, дороже;
Не дав под власть твою Офельину красу,
Я кровь ея тебе на жертву принесу.
Клавдий
Ты таковую честь, Офелья, презираешь?
Престола, знать, еще ты сладости не знаешь.
Офелия
Когда меня отец сей славой не прельстил,
И в младости познать кончину осудил,
Я смерти своея смиренно ожидаю,
А трон твой и с тобой, мерзя, уничтожаю.
Полоний
Не буди, государь, сим словом прогневлен;
Она уж суждена, и суд над ней свершен,
Погибнет скоро сей рукой бесчеловечно,
Под остротой меча закроет очи вечно.
Но чтобы был ты сыт, Полоний, злостью сей,
Имей ты львовый гнев днесь к дочери своей;
Будь тверд, чтоб глаз твоих она не отвращала,
И в токах пред тобой кровавых трепетала.
Смотри без жалости, как станет умирать
И, испуская дух, томиться и страдать.
Клавдий
Будь тверд, не пременись, Полоний, в сем обете.
О правосудие, неслыханное в свете — — —
Единородну дщерь свою не пощадить,
Коль пред царем она дерзнула преступить!
Полоний
Нам должно исправлять противящися нравы:
Когда не сокращать людей, на что уставы?
Клавдий
Коль то ты предприял, так умертви скоряй;
Ждать смерти при конце есть самой смерти зляй.
Полоний
Свидетельствовать смерть преступницы довлеет.
Мы сим дадим пример, что Клавдий не жалеет
За преслушание на свете никого
И крови не щадит Полонья самого.
А я дам сим пример, коль раб прямой послушен
Владыке должен быть, и коль я праводушен.
О мерзость! — — — как тебя еще я нареку!
Я душу из тебя с мученьем извлеку.
Пойдем.
Офелия
К тебе взвожу, всещедро Небо, руки!
Не дай мне чувствовать сей долго страшной муки!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Офелия
(Одна.)
Оставили меня: не знаю, для чего.
Не здесь ли буду ждать мученья своего?
Вот какова моя несчастлива судьбина:
Дщерь знатного отца, невеста царска сына,
Великолепие, богатство, красоту
И все, что делало приятной суету,
В един теперь я миг навеки погубляю,
Но все то, что ни есть, в пристанище теряю.
Тогда, когда мой князь на свой восходит трон,
Все счастие, вся жизнь минуются как сон.
Тень радостей в любви! почто ты мне коснулась?
Прелестная мечта! о как я обманулась!
Когда ты, Небо, мне судило в свете быть,
Почто таким отцом мя было в свет пустить?
Другой бы мой омыл гроб горькими слезами,
А сей отъемлет жизнь своими, ах! руками.
Прости, страна и град рожденья моего!
Освобождайтеся от ига своего;
Чертоги, где росла! несчастные чертоги!
Простите навсегда! а вам, напасти строги,
В последний мне сей день готовится конец;
Надежда подданных приемлет свой венец.
Но я, мой князь, тебя, куды иду, оттуду
В порфире и венце и в славе зреть не буду.
Прости, дражайший князь! — — —
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Офелия и стражи
Начальник стражи
Я должен то сказать! — — —
Полоний дал приказ тебя под стражу взять;
Так Клавдий повелел.
Офелия
Я повинуюсь власти.
О Небо, скончивай скоряй мои напасти!
Конец четвертого действия.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Клавдий и Полоний
Полоний
Наш вымысл действия начало восприял:
Я пятьдесят твоих рабов к тому избрал,
Которым велено, чтоб Гамлета сразили,
И Клавдиеву власть сей смертью утвердили.
Я казнь сию внушил им общества добром,
К убийствию склонив сих воинов сребром.
Лукавство наше их к тому не возманило,
Доколе им сребро очей не ослепило
И не разжгло сердец воюющих с тобой
На злобу к стороне от Клавдия другой.
За Гамлетом убить им велено Гертруду:
Сокровище прияв, они готовы всюду.
Я судиею им тебя предвозвестил:
Страшатся только, чтоб народ их не побил.
Но что нам в пагубе несчастных сих печали? — — —
Лишь только б дело то исправно докончали.
Еще закроются сим оные дела,
Которы совершить нас нужда привела.
И естьли, государь, тебе донесть я смею,
Какое я еще намеренье имею:
Когда они дойдут до нашего суда,
Льзя способ нам сыскать и их послать туда,
Куды они врагов опасных нам низринут;
И тако таинства на свете не покинут.
Арманс с Ратудою оружьем их падут,
Над дщерию моей уже свершился суд:
Сим тайна в вечное молчанье пренесется.
Клавдий
Мой трон на камени претвердом остается.
Для привлечения спокойствия сердцам,
Последуем всему, что к пользе служит нам.
Но дщерь твоя когда приимет мзду достойну?
Она творит мне мысль еще днесь беспокойну:
Прелестна красотой, любима царством сим,
Горда против царя, склонна врагам моим,
На смерть поносную отцом своим влачима,
И, может быть, давно уж Гамлетом любима.
Кто знает, что она по смерти их зачнет;
Когда она свое непослушанье чтет
И добродетелью преступок называет?
Каких Полоний действ от дщери ожидает?
Полоний
Не сетуй, государь! она умрет в сей час,
И воинам уж дан Полониев приказ
Привесть ея сюды. Но чтоб уже сказала
Она то таинство, которое познала,
Того не может быть: сколь дочь моя горда,
Столь в сохранении химеры сей тверда,
Котору честностью безумство называет
И, ей отдавшись в плен, в ней Бога почитает;
Но чтобы слабости ей в сердце не пустить,
Конечно, надлежит скоряе умертвить.
Се сей противный зрак.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Офелия и Стражи
Полоний
Вы, воины, смотрите
Позорище сие, и в нем пример возьмите
О правосудии народу возвестить,
Которо над собой я вам хочу явить.
Единородна дочь моя в преступок впала:
Она владетелю досаду показала,
Непослушанием устав пренебрегла,
И милости его упорством воздала.
Ни леты, ни краса, в которых процветала,
Ни беспорочна жизнь, в которой пребывала,
В сем преступлении явившаясь теперь,
Не могут спасть ея, хоть мне она и дщерь,
И умерщвляется отцовыми руками.
Я истинну одну имею пред очами.
Но вместо площади ей царь чертог свой дал,
И совершити казнь — отца ея избрал,
Чтоб знатной крови сей бесчестье не касалось,
А правосудие повсюду б наблюдалось.
Сию едину он мне милость сотворил:
Иныя от него Полоний не просил.
Вянь, вянь, преступница, в своем ты лучшем цвете!
Предшествуй, истина, всему, что есть на свете.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и еще Воин
Воин
Сей замок, государь, народом весь объят,
И люди ото всех сторон к нему летят:
Младые, старики, и женский пол, и чада — — —
Все, словом, жители сего престольна града
К стенам чертогов сих без памяти бегут,
И со стенанием согласно вопиют:
Ищите, воины, злодеев сих ищите,
Кем Гамлет поражен, и смерть его отмстите! — — —
Офелия
Увы!
Клавдий
Несчастный князь!
Полоний
Ступай к народу, царь!
Уйми толикое смятенье, государь!
Я здесь остануся со дщерию моею;
А ты представь себя убийцам судиею
И правосудие свое предвозвести.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Полоний, Офелия и Воины,
которые ея привели
Офелия
И Гамлета уж нет! прости, мой князь! прости!
О злоба! что еще в сей день ты сотворила?!
Почто тебя я, князь, во гроб не предварила,
Иль, ах! чтоб дня сего сей час мне горше был?
О град! ты всю свою надежду погубил!
Полоний
Со удивлением слова твои внимаю. — — —
Офелия
Рази, — я умереть теперь уже желаю.
Рази, как ты царя несчастна поразил,
И знай, что сын его Офелию любил,
А дщерь твоя о нем вздыхала, ах! подобно.
Усугубляй свой гнев, и вырви дух мой злобно!
Полоний
Теперь открыла ты мне все свои дела.
Какой ты, кровь моя, мне плод произвела!
Умри! — — —
(Стремится заколоть дочь свою;
но в самое то время входит
Гамлет с Армансом и с Воинами,
и вырывает меч из рук его.)
Гамлет
Уж никому твоя не вредна злоба;
Не ей, — тебе, тиран, отверсты двери гроба.
Уже народные ниспали бремена,
Когда ты страшен был, — скончались времена.
Пади под остротой меча сего! — — —
Офелия
(Бросясь к Гамлету.)
Жестокой!
Он мне отец.
Полоний
(Гамлету.)
Всходи, взносись на трон высокой;
Когда тебе твоя неправда помогла,
И дерзостны сердца против царя зажгла, — — —
Пришел ко мне мой рок.
А ты теперь облейся
Отцовой кровию, и крови сей напейся.
Гамлет
(Офелии.)
Дай казнь мне совершить!
Офелия
Ах! сжалься надо мной.
Гамлет
По таковых делах он не родитель твой.
Офелия
Я, князь, злодея в нем, как ты, уничтожаю;
Однако в нем отца люблю и почитаю.
Гамлет
Сей варвар моего родителя убил.
Офелия
Но, Гамлет, он твою возлюбленну родил.
Гамлет
Любезные глаза! вы весь мой дух мутите! — — —
Под стражу, воины, убийцу поведите.
Ступай, тиран, и жди себе достойной мзды.
Полоний
Дай, Небо, чтобы вас постигли все беды!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Гамлет, Офелия и Арманс
Офелия
Могу ль я испросить родителю прощенье?
Тебе легко, мой князь, скончать мое мученье!
Довольно я и так в смятении жила,
Довольно горьких слез в стенании лила.
Не презри горестна прошения любезной!
Скончай сурову часть моей ты жизни слезной!
Ты хочешь острый меч на кровь мою поднять, — — —
Или тебе не жаль Офелью потерять?
В какой ты горести мя, Гамлет, оставляешь!
Ты сам меня, мой князь, с собою разлучаешь!
Гамлет
Удобно ли простить злодея такова?
Офелия
Так, знать, не трогают тебя мои слова?
Или ты мщение любви предпочитаешь? — — —
Ты очи от меня во гневе отвращаешь!
О как обманута Офелия тобой;
Я тщуся быть твоей, — ты быть не хочешь мой
И смотришь на меня стенящую спокойно;
Знать, сердце быть мое твоим уж не достойно.
Я — дщерь не царская, а твой отец был царь,
Офелия — раба, а ты — мой государь;
Но я, тебя любя, прельщалася не саном:
Надежда сладкая! ты стала мне обманом!
Когда ты бедности в стране сей, князь, терпел,
Когда ты никакой надежды не имел
Взойти на трон, где злоб тогда жилище было, — — —
Так сердце и тогда мое тебя любило.
Коль много раз мои ты слезы отирал,
Которы ты своим несчастьем извлекал,
Как мы супружества, которого желали,
Во граде сем иметь уже не уповали?
Ты был отечество свое покинуть рад
И убежать со мной в какой незнатный град,
Хоть в самый дальный край пространныя вселенной,
И жить в убожестве, в любви уединенной
Там, оба пременив несчастных имена, — — —
Где делися вы, те драгие времена?
Вы в горестях, в слезах еще мне сладки были,
И безмятежну жизнь несчастливым сулили.
А днесь, когда берет любовник мой венец,
Приятным мыслям всем приходит, ах! конец.
За что ты пременил те мысли в мысли люты?
Ах! вспомни, вспомни те толь сладкие минуты,
Когда я при тебе в унынии была,
Унынием одним тронуть тебя могла!
Ты часто цаловал Офелиины руки
И лаской скончивал мои малейши муки.
Ты свой покой в моем покое почитал:
Ах! князь, каков ты был! и, ах! каков ты стал!
Уже не чувствуешь любезной огорченья
И становишься сам виной ея мученья.
Жалей меня, жалей, не дай мне умереть!
Гамлет
О Небо, как по сем на гроб отцов воззреть,
Когда Офелию от горести избавлю
И смрадному его убийце жизнь оставлю?
Стенящая душа, остаток естества,
Просяща мщения пред троном божества,
Родительская тень! я думаю, что ныне
Ты зришь себе врага в своем любезном сыне,
Колеблющегося, в жару любви стеня,
И мной гнушаешься, взирая на меня!
Когда я сим тебя, мой отче, прогневляю,
И должности своей устав пренебрегаю,
Оставь мою вину! когда б я не любил,
Я б должность наблюдал и беспорочен был!
Офелия
Что ты любезной жизнь оставить помышляешь,
Неправедно сие пороком называешь.
И естьли б ты отца сей мыслию гневил,
Каков бы он суров в той новой жизни был,
В той жизни, где сует и злобы не бывает,
И где тщеславие людей не ослепляет,
Где царствует покой, и истина живет,
И время в тишине из вечности плывет.
Гамлет
Но кровь его, но кровь в чертогах сих пылает,
И на отмщение мой дух воспламеняет.
О Гамлет, совершай, что долг тебе велит!
Не впрямь ли мне того Офелья не простит!
Офелия
Когда ты совершишь намерение грозно,
Тогда моим опять любовником быть поздно.
Тогда моя навек надежда пропадет
И уж меня ничто с тобой не сопряжет.
Гамлет
Ин, дух, страдай! воздам достойну плату злобе,
И возврачю покой, потерянный во гробе.
(Хочет уйти.)
Офелия
(Удерживает его и становится на колени.)
Все слабости мои открылись пред тобой,
Изнемогает дух, темнеет разум мой.
Я не могу сих дум, толь горестных, терпети,
И не могу при них спокойно умерети.
И смерть твоя, и жизнь мученье мне сулит,
Воображение ужасно мя разит.
Когда ты о себе уже не сожалеешь,
Какую обо мне ты мысль теперь имеешь?
Иль хочешь взор закрыть, о мне не вспомянув,
И дух свой испустить, о мне не воздохнув?
Но мня, что памяти и вздохов я достойна,
Вообрази себе, как буду беспокойна!
Сего ли для ты жизнь несчастныя продлил,
Чтоб ты свирепее мя с нею разлучил,
Чтоб я лютейшее терзание вкусила,
И очи, ах! в тоске несносной затворила?
Какое бедство я стране сей приключу!
Все радости в тебе народны помрачу.
Никто уже меня без злобы не вспомянет,
Коль из любви моей толь вредный гром здесь грянет.
Когда над сердцем я твоим имею власть,
Яви, любезный князь, яви мне ону страсть!
Иль на Полония железом изощренным
Дай прежде смерть вкусить тобою чувствам пленным!
Отмщай! но прежде ты любовь мою забудь
И проколи сперва Офелиину грудь!
Гамлет
Владычествуй, любовь, когда твоя днесь сила
И рассуждение, и дух мой покорила!
Восстань, Офелия! ты власть свою нашла:
Отри свои глаза! напасть твоя прешла.
Офелия
(Восстав.)
Преобращайся, плач, ты в радости и смехи!
Мой князь меня вознес на самый верх утехи.
Не привидение ль, не сон ли мне сие?
И подлинно ль прешло все бедствие мое?
Прешло, — — — и прервались те тяжкие оковы,
Что были разлучить с душой меня готовы.
В веселии тебе и щедрым Небесам,
Дражайший князь! какой я мздою то воздам?
По утишении ж моих напастей многих
Скажи мне, как скончал ты дни времен толь строгих.
И как ты удержал своих судьбину бед?
Уж весть была, что, ах! тебя на свете нет.
Какое счастие тебя в нем удержало?
Гамлет
Все здешне жительство на помощь мне предстало.
Уже едва не весь известен город был,
Как мой отец, их царь, живот свой погубил.
Которые о том и знали и не знали,
Единодушно все на трон меня желали.
Но Клавдий, знать, уже меня подозревал;
Полоний пятьдесят разбойников избрал, —
Я именем другим назвать их не умею, — — —
Чтоб им меня убить и с матерью моею.
Прибытком алчущих удобно ослепить,
Жестокие сердца легко ко злу склонить.
Спасая мать свою, доколь повергну злобу,
Я ввел ея во храм к родительскому гробу, — — —
Ей тамо камень сей слезами омывать,
И силу вышнюю на помощь призывать
Во ожидании, в надежде сей, доколе
Не будет сына зреть, седяща на престоле.
И как я от нея пошел сюды назад,
И прикоснулся лишь святых порогу врат, — — —
Разбойники ко мне с стремлением бежали,
Их острые мечи как молнии сверкали.
Но лишь с Армансом мы оружье извлекли,
Они, покинув нас, во все страны текли:
Знать, им возмнелося, что нас во храме много:
Увидя ж только двух, опять напали строго.
Против нападков их мы стали во вратах
И защищалися, пренебрегая страх.
Боязнь в случаях сих уже не помогает,
Лишь только помощи последния лишает.
Мы неку часть из них повергли пред собой;
И начал слышаться во граде голос мой,
Чтоб помощь дали нам к спасению Гертруды,
И что я гибну сам: народ бежал отвсюды.
Намеренье свое по нужде пременя,
Рассыпалися все злодеи от меня;
Но множеством мечей все пораженны стали,
Одни изранены, другие мертвы пали.
И как пришел всему желанный граду час,
Различный слышался о мне в народе глас:
Кто близко был меня, тот радостию таял,
А кто меня не зрел, тот мертва быти чаял;
И тако вдалеке был страшный слышен стон,
А я в дом царский шел со тьмою оборон.
Разбойники мне все злодейство рассказали,
Которые в крови меж мертвых умирали.
Я душу яростью наполненну имел
И с нетерпением, во многолюдстве, шел
Явить мучителям достойну их судьбину,
И что владыки их исполнить должно сыну.
Тиран по лествице вниз замка нисходил,
И в лицемерии: “Увы! мой князь!” — вопил;
Но усмотрев в руке моей железо наго,
Не к радости познал быть Гамлета живаго,
И обратясь, в свои чертоги утекал,
Где суетно себе убежища искал,
От страха смертного во все углы метался,
И пал под сим мечем, — ток крови проливался.
О возвращении во храм молясь моем,
Гертруда предстоит еще пред олтарем.
Гражданство, воинство мя с нею ожидают,
И с скипетром в руках узреть меня желают.
Пойдем, Офелия, пойдем немедля к ним,
И с ними Небесам молитвы воздадим.
ЯВЛЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЕ
Те же и Воин
Воин
Полоний, государь, под стражею скончался.
Офелия
Ах!
Гамлет
Знать, что казни он достойной убоялся,
И убоявшися, себе убийцом стал.
Скажи мне, как он жизнь мучительску скончал?
Воин
По приведении его под стражу нами,
Он грозными на нас метал свой взор глазами,
И в исступлении пред нами походив,
Сказал: “Когда ваш князь уже остался жив,
Напрасно дочь моя там просит и стонает.
Прошением вину свою усугубляет;
Я не хочу от них щедроты никакой,
И их владетельми не ставлю над собой.
Скажите им, что я о том лишь сожалею,
Что больше погубить их силы не имею”.
По сих словах тотчас он нож в себя вонзил,
Скрежещущ пал и дух во злобе испустил.
Офелия
Я все исполнила, что дщери надлежало:
Ты само, Небо, днесь Полонья покарало!
Ты, Боже мой! ему был долготерпелив!
Я чту судьбы Твои! Твой гнев есть справедлив!
Ступай, мой князь, во храм, яви себя в народе;
А я пойду отдать последний долг природе.
Конец трагедии.