Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2003
Все началось с фильма Сергея Эйзенштейна “Александр Невский” и с самой обыкновенной географической карты. Я долго рассматривал очертания Чудского озера и думал: в какую же сторону направлялись наступавшие свиньей тевтоны? И как я эту карту ни вертел, ничто не складывалось в той далекой битве 5 апреля 1242 года между русским князем и немецкими рыцарями. Чудское озеро отстояло за сотни верст к северо-западу от Новгорода. К югу от озера располагался Псков; в северной стороне находился знаменитый Вороний Камень (или скала на реке Узмень), бывший как раз на виду у замка Ливонского ордена. Я прокручивал в голове знакомые с детства фразы из знаменитого фильма 1938 года, сочиненные любимцем Сталина Петром Павленко (к примеру: “Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет”). Но вот получалась загвоздка: златокудрым красавцам в белых плащах не было резона идти неизвестно куда по неверному льду Чудского озера…
И здесь пора бросить ретроспективный взгляд на события ХIII века в Европе. То было время крестовых походов, один из которых (четвертый) завершился, увы, не битвой с сарацинами, а взятием православного Константинополя (1202). Папа Иннокентий IV, современник Александра Невского и Даниила Галицкого, покровительствовал Тевтонскому и Ливонскому орденам, которые были не прочь перекрестить православный мир в католичество. В те же годы шла жестокая борьба между сторонниками папы (гвельфами) и императора Священной Римской империи Фридриха II Штауфена (гибеллинами), последние пытались установить верховенство светской власти над церковной. Позже увидим: это в какой-то мере помешало освободить Русь от монголо-татарского ига. Чтобы не обидеть никого из соотечественников, сразу объясню: татары в ХII—ХIII веках жили в Забайкалье, они были покорены монголами и использовались во вспомогательных войсках. Иго было монгольским. Их огромная империя простиралась от Амура до Карпат. В Европе их боялись. И даже папа не раз обращался к русским князьям, предлагая им военную помощь в обмен на принятие Русью католичества. Император же Штауфен не вмешивался в славянские дела, он продолжал борьбу с папой и отвоевал Сицилию, став ее королем. Вот в такой тугой узел сплелась политика христианской Европы, подпираемой с разных сторон монголами и сарацинами. Сюда были втянуты и русские княжества, которые первыми приняли на себя удар воинственных и жестоких соседей с Востока.
Войны христиан против варваров за сохранение своей цивилизации — самая высокая и благородная тема искусства того времени. Мы видим, как почти одновременно на востоке и западе Европы создаются выдающиеся литературные памятники: “Слово о полку Игореве” — о борьбе русских князей с половцами (в канун монгольского нашествия) и “Песнь о Роланде” — о борьбе франкского короля Карла Великого с сарацинами, захватившими Испанию.
Король наш Карл, великий император,
Провоевал семь лет в стране испанской.
Весь этот горный край до моря занял,
Взял приступом все города и замки,
Поверг их стены и разрушил башни.
“Песнь о Роланде”;
перевод со старофранцузского Ю. Корнеева.
Французский эпос посвящен сравнительно отдаленным событиям. Но первый его список (оксфордский) появился в 1170 году, то есть за пятнадцать лет до событий “Слова о полку Игорева”, написанного, безусловно, сразу по следам событий (1185). И там и там одна тема: жертвенный героизм, защита отечества от варваров. При этом наше “Слово” ни в чем не уступает французскому памятнику; в чем-то даже наш певец многокрасочнее своего французского визави; певец из войска Игорева создает не просто рыцарский эпос, а произведение лироэпическое, где находит место и прекрасному женскому образу, и одухотворению стихий родной природы.
О Русская землъ! Уже за шеломянемъ еси!
Се вътри, Стрибожи внуци, въютъ съ моря стрълами
на храбрыя плъкы Игоревы. Земля тут нетъ,
ръкы мутно текуть, пороси поля прикрываютъ,
стези глаголютъ: “Половци идуть”; от Дона, и от моря,
и от всъхъ странъ рускыя плъкы оступиша.
Дъти бъсови кликом поля прегородиша,
А храбрии русици преградиша чрълеными щиты.
“Слово о полку Игореве”
Я пока не даю перевода “Слова” на современный язык, чтобы не обеднить поэтику мирового шедевра. Наверно, и “Песнь о Роланде” на старофранцузском кое-чего стоит. Но вывод один: в ХIII веке Русь стояла на одном высочайшем, культурном и общественном уровне вместе с самыми развитыми странами Западной Европы.
Вот что пишет Николай Карамзин: “Наконец скажем, что если бы Россия была единодержавным государством (от пределов Днестра до Ливонии, Белого моря, Камы, Дона, Сулы), то она не уступила бы в могуществе никакой державе сего времени; спаслась бы, как вероятно, от ига татарского и, находясь в тесных связях с Грециею, заимствуя художества ее, просвещение, не отстала бы от иных земель европейских в гражданском образовании. Торговля внешняя, столь обширная, деятельная, и брачные союзы Рюрикова потомства с домами многих знаменитейших государей христианских — императоров, королей, принцев Германии — делали наше отечество известным в отдаленных пределах востока, юга и запада” (“История государства Российского”).
И вот теперь мы возвратимся к событиям у Вороньего Камня, а также сопоставим жизнь и деяния двух князей: Александра Невского (1220 — 1263) и Даниила Галицкого (1201 — 1264). Они, конечно, были славными героями и одержали немало побед над внешними и внутренними врагами. Но в контексте европейской истории для нас важны только те их победы, которые защитили европейскую культуру и христианские ценности от варваров.
Представлять подробно читателям князя Александра вряд ли есть смысл. Он хорошо известен по фильму Сергея Эйзенштейна, по множеству других произведений. “Сей князь действительно есть человек необыкновенный” — эта оценка, по словам Карамзина, принадлежит не кому-нибудь, а хану Батыю. “Такое сильное впечатление, — пишет далее историк, — сделали в нем мужественный вид Невского и разумные слова его, одушевленные любовию к народу российскому и благородством сердца”. Все было так. Особенно в первые годы его княжения, в годы главных его побед. Но с сожалением видим дальше, как блистательный воин к концу жизни превратился в заурядного дипломата. Как это опасно, сильному человеку единожды дать слабину.
Сейчас же стоящий у Вороньего Камня Александр молод (ему всего 22 года), полон энергии, овеян воинской славой. За два года до “ледового побоища” он разбил вторгшегося на своих ладьях в устье Невы Ярля Биргера, приближенного шведского короля. На его лице, по свидетельству летописца, молодой князь своим копьем оставил “печать” на память всем завоевателям. Теперь же на Чудском озере Невский снова рвется в бой, оберегая от непрошеных миссионеров православную Русь. Именно таким — закованным в холодную сталь, суровым и несокрушимым — запечатлел его на своем полотне Павел Корин.
И это сражение также было выиграно русским князем. Однако давайте спокойно разберемся во всех обстоятельствах той холодной весны 1242 года. Мы уже задавали себе вопрос: куда двигалась немецкая “свинья” по льду Чудского озера? На Новгород? Нет, поскольку город отстоит от озера за сотни верст. На Псков? Тоже вряд ли, поскольку псковский боярин Твердила Иванович, не пожелавший пускать в свой город новгородского князя, давно обратился за помощью к Ливонскому ордену. Несколько десятков рыцарей и отряд эстонских кнехтов уже несли во Пскове гарнизонную службу. А когда контракт их с псковичами завершился, они решили вернуться в свой замок на севере Чудского озера. И тут-то у Вороньего Камня попали в западню, устроенную новгородским ополчением князя Александра и суздальской дружиной его младшего брата князя Андрея. “Свинья”, как оказалось, шла на север. Лишь немногие иноземцы прорвались сквозь русские заслоны. Большинство рыцарей (чаще всего называют цифру пятьдесят) попали в плен и затем были отпущены за хороший выкуп. Так закончилась попытка Ливонского ордена вмешаться в споры русских городов, держа в уме затаенное желание обратить православных людей в католичество.
Стоит обратить внимание на то, что в фильме “Александр Невский” допущены явные переборы выразительных средств. Я, например, сильно сомневаюсь, что Псков был обращен в пепелище, а монахи-миссионеры бросали в огонь плачущих детей. Я сомневаюсь и в том, что сеча была зла, а закованные в латы всадники проваливались под лед. На деле, скорей всего, было проявлено обоюдное благоразумие: одни попали в западню и сдались, другие за свое великодушие получили золото (а не мыло, как утверждается в фильме). Один серьезный историк в серьезной телепередаче (Феликс Разумовский в передаче “Кто мы?”), признавая художническую гениальность Эйзенштейна, назвал его фильм чистой мистификацией.
Кстати, многое подтверждается и дальнейшим ходом истории. Папа Иннокентий IV, чью волю выполнял Ливонский орден, вскоре прислал Александру вполне дружеское послание (после кровавой сечи это было бы невозможно). Понтифик извещал русского князя, что отец его, Ярослав Всеволодович, незадолго до гибели дал обещание посланцу папы францисканскому монаху Иоанну Плано-Карпини принять латинскую веру. Иннокентий IV просил Александра исполнить волю отца и предлагал ему, как верному стражу христианства, обратиться за помощью к рыцарям, если монголы снова пойдут на Европу. Ответ Невского был категоричен: мы знаем истинное учение церкви, а вашего не приемлем и знать не хотим.
Такова удивительная драматургия русской истории. Вот они, два рыцаря, два героя. Скачут на богатырских конях, сверкая шеломами с золотыми насечками, постукивая мечами о червленые щиты. Им бы тысячи верст скакать рядом, плечом к плечу. Но вот они останавливаются у дорожной развилки с огромным серым валуном. И оказывается, что дороги у них разные: у одного — на Запад, у другого — на Восток.
Трубы трубять в Новъградъ, стоять стези въ Путивлъ,
Игорь ждетъ мила брата Всеволода.
И рече ему Буй Туръ Всеволодъ:
“Одинъ братъ, один светъ свътлый —
ты, Игорю! Оба есвъ Святъслаличя!
Съдлай, брате, свои бръзыи комони,
а мои ти готови, осъдлани у Курьска напереди.
А мои ти куряни свъдоми къмети:
подъ трубами повити, подъ шеломы възлелъяны,
конець копия въсръмлени;
пути имь въдоми, яругы имъ знаеми,
луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъострени.
Сами скачють, акы сърыи влъци в полъ,
ищучи себе чти,а князю славъ”.
“Слово о полку Игореве”
Настало время дать портрет второго героя — Даниила Галицкого. Он был на девятнадцать лет старше Александра Невского, дружил с его отцом, великим князем Ярославом Всеволодовичем. И побед им было одержано побольше: над венгерским и польским королями, над литовскими князьями, немецкими баронами; а в междоусобных сражениях — над теми, кто пытался отобрать у него Галицию и Волынь. Прабабка Даниила английская принцесса Гита. Может, через ее кровь князю перешло рыцарское благородство. Побеждая врагов, строивших коварные козни, он всегда говорил: я вас милую, но больше так не делайте. Князя Даниила легко представить героем “Песни о Роланде”, участником рыцарских турниров, даже трубадуром, воспевающим прекрасную даму.
Правда, начал он свое княжение крайне неудачно: самый молодой тогда из князей был участником несчастной битвы на Калке (1223). Предводительствовали в том сражении русско-половецкими войсками его тесть из Галиции Мстислав Удалой и Мстислав Киевский. Даниил рубился как лев и был ранен. Затем последовал разгром: Даниил со своим тестем спасся, Мстислав Киевский погиб. Юный князь навсегда сохранил тот урок в своем сердце. Этот урок состоял в любви к отчизне и ненависти к ее поработителям.
Казалось, все склоняло к неразрывному союзу Даниила и Александра. Князь Галицкий был связан с невским героем родственными узами: брат Даниила Василько женился на племяннице Ярослава Всеволодовича, Даниилова дочь вышла замуж за Ярославова сына Андрея, родного брата Александра. Но крепче всякого свойства объединяла русских князей любовь к отечеству. Они были прямодушны и отважны в битвах; но, к несчастью, часто проигрывали в дипломатии, позволяя льстивыми уговорами разъединять себя. Монголы превосходили всех в коварстве, они не были народом музыкальным. А по свидетельству Шекспира, кто не имеет музыки в душе, способен на коварство, хитрость и грабеж.
Здесь позволю себе еще ретроспекцию — на этот раз историографическую. Читатель заметил, наверное, что я излагаю события в основном по Карамзину. Разумеется, я знакомился с трудами историка-губернатора Василия Татищева, блестящего петербуржца Ключевского, ректора Московского университета Сергея Михайловича Соловьева. Вспомнил и Льва Гумилева с его теорией пассионарных толчков и нескрываемой симпатией к монголо-татарам. Сын Анны Ахматовой полагал, что иго было благом, оно покончило с феодальной раздробленностью Руси. Дало ей централизованные институты власти (какой? кровавой!), а освободительные войны Даниила Галицкого были “сепаратистскими”. При этом все поименованные историки пользовались одними и теми же источниками (летописями). При этом все они — суть представители великоросской (и великодержавной) историографии, кроме Гумилева, конечно. Но, к счастью, был еще профессор Харьковского университета малоросс Николай Костомаров. Полагаю, что Малороссия (или “Украйна”, как пишет Костомаров) такая же святая земля, как и Великая Русь. Говорить о каком-то сепаратизме — неуместно; а восхищаться паучьими методами собирания земель, которыми пользовались потомки князя Александра (сын Даниил и внук Иван Калита), — по крайней мере неразумно.
Вот что пишет Николай Костомаров о своем любимом герое Данииле Галицком: “Этот князь представляет совершенную противоположность с осторожными, расчетливыми князьями Восточной Руси. Которые, при всем разнообразии личных характеров, усваивали от отцов и дедов путь хитрости и насилия и привыкли не разбирать средств для достижения цели”. И далее: “Южная Русь на многие века была оторвана от русской семьи, подвергаясь насильственному давлению чуждых стихий и выбиваясь из-под их гнета тяжелыми, долгими и кровавыми усилиями народа. Но личность Даниила Галицкого тем не менее остается благородною, наиболее возбуждающею к себе сочувствие личностью во всей древней русской истории” (“Русская история в жизнеописаниях”).
Середина ХIII века стала временем изощренной дипломатии. Как восточной, так и западной. Как для Александра Невского, так и для Даниила Галицкого. Князь Новгородский, отвергнув предложения папы римского, зачастил в Орду. Он встречался и с великим ханом Гаюком на юге Сибири (в Монголии), и с ханом Батыем в Золотой Орде на Волге, и с Батыевым сыном Сартаком в донских степях. Новгород — один из немногих русских городов, не подвергшихся разрушению от монгольского нашествия. Это был поистине великий город с кораблями на Волхове, с ломящимися от изобилия лавками и амбарами. Он во всем превосходил своего торгового соперника — столичный город англичан Лондон. Александр Невский, отбивший в 1240-42 годах наступление с запада, стремился сохранить благополучие ставшего ему родным города. Прием для него в Орде оказался милостивым, дань для новгородцев сравнительно легкой. Никто из северных русичей еще не пал от татарской стрелы. Впрочем, отец Невского великий князь Ярослав Всеволодович, поговаривали, был отравлен в ставке у Гаюка. Но это так далеко, это так трудно проверить. А славный сын его, получивший в подарок от Гаюка лисью шубу и красный кафтан, побратался с Сартаком, стал пасынком Батыя, словом, родным человеком в Золотой Орде. Все вселяло надежды на десятилетия покоя. Как же это опасно было променять стратегию общерусской свободы на изменчивую и ненадежную тактику свойства с коварными завоевателями!
Граф Оливье сказал: “К чему слова!
В рог затрубить казалось стыдно вам.
Теперь король нам помощь не подаст.
За это было б грех ему пенять…”
“Песнь о Роланде”
В это же время Даниил вступил в дружеские отношения — нет, не с королем, а с папой Иннокентием IV. Стремясь свергнуть иго Батыя, князь Галицкий обратился за помощью к Западу, центром которого был Рим. Уже в 1245 году Даниил дал знать папе, что готов соединить православную церковь с католической и под ее знаменами всем христианским миром двинуться против монголов. Иннокентий IV, которым владела идея воссоединения Восточной и Западной церквей, в своих письмах называл Даниила любезнейшим сыном и королем, но главные усилия все же посвятил насаждению католичества. Каждый играл свою игру. “Требую войска, а не венца” — ответ папе князя Галицкого. Иннокентий IV медлил с доставкою войска, а князь медлил с принятием католичества. Наконец, в Дрогочине в 1255 году Даниил принял из рук папского легата Опизо королевский венец, а папа разослал грамоты европейским государям, чтобы они вместе с новым королем ударили на монголов. Если бы это случилось на десятилетие или два раньше, когда единое папское слово вело шлемоблещущих рыцарей на врагов христианства! Но крестовые походы закончились всеобщим разочарованием. А гибеллины, и особенно император Фридрих II Штауфен, не хотели проливать кровь за далеких незнакомых им русских братьев-христиан.
Так король Даниил (из-за коварства ли, а скорее из-за эгоизма и равнодушия союзников) оказался в положении Роланда, запертого сарацинами в Ронсевальском ущелье. Правнук принцессы Гиты приложил к устам свой боевой рог Олифан и трубит, трубит. Жилы выступают на шее у Даниила, кровавый пот стуится на висках. Его боевой клич перелетает через высокие Карпатские горы, разносится по холодным окрестным долинам. Но стоят в тиши полки богемские, моравские, польские. Не дают ответа…
Русские князья остаются один на один со своими злейшими врагами, с разрушителями культуры и христианских ценностей. И рвется Даниил в бой, пусть даже в одиночку.
В 50-е годы король Галиции повел свои дружины против монголо-татар, против ханского наместника в юго-западной Руси Куремсы. Один за другим освобождались от ига русские города. Славно воевали Данииловы сыновья: Лев занял берега Буга и выгнал оттуда татар, Шварн овладел всеми городами на востоке по реке Тетереву до Жидичева; воевода Дионисий взял Межибожье; отряды самого Даниила и брата его Василька завоевали Бологовский край. Долго сопротивлялся город Звягень, но и его взял штурмом новый король. Темник Куремса позорно бежал. А отряды Даниила Галицкого уже подступали к Киеву и Луцку. Уже велись тайные переговоры с Данииловым зятем, братом Александра Невского, князем Владимирским и Суздальским Андреем. Вся восточная Русь готова была поднять восстание. Пять лет длилась русская реконкиста…
Но вдруг с самой неожиданной стороны пришло предательство, которое было, однако, оправдано великорусскими историками. Вот что пишет Карамзин: “Андрей, зять Даниила Галицкого, хотя имел душу благородную, но ум ветреный и неспособный отличить истинное величие от ложного… Он не мог избавить Россию от ига: по крайней мере, следуя примеру отца и брата, мог бы деятельным, мудрым правлением монголов облегчить судьбу подданных: в сем состояло тогда истинное великодушие. Но Андрей, пылкий, гордый, положил, что лучше отказаться от престола, нежели сидеть на нем данником Батыевым” (“История государства Российского”).
А вот что говорит по этому же поводу Костомаров: “Но Даниил слишком привык к прежнему строю жизни, чтобы примириться с новым положением. Он был гораздо ближе к европейским понятиям, чем восточные князья. Стыд рабского положения не мог для него ничем выкупаться. Его задушевною мыслью стало освобождение от постыдного ига” (“Русская история в жизнеописаниях”).
Добавим, что Карамзин, комментируя этот момент русской истории, неоднократно использует фигуры умолчания. Он оставляет без ответа вопросы: кто старался разрушить союз Даниила и Андрея? Кто навел на Русь “неврюеву рать”, то есть войско монгольского тысячника Неврюя? Кто стоял во главе войска разбившего дружину князя Андрея у Переславля? Кем были пролиты реки русской крови? Ответить не могу, язык прилипает к гортани.
Ах, какая это была ночь… Самая черная ночь в русской истории… Статный богатырь седлает коня и во весь опор мчится на восток. А конь спотыкается, прядает ушами, храпит, не хочет дальше скакать. И слышатся сквозь его сиплое ржание вещие слова: зачем ты скачешь, князь, к поганым?.. Они сделают тебя предателем, а потом и самого предадут, изведут ядом… Но не послушал князь вещих слов богатырского коня. Казалось ему, что это ветер так странно завывает да ветки придорожных ракит шелестят и хлещут по лицу.
Все! Дальше в моем повествовании обрыв. Я почти все рассказал о судьбах двух знаменитых князей. Умерли они почти одновременно: Александр — в 1263 году, Даниил — в 1264 году. А еще раньше, в 1256 году, умер злой язычник хан Батый, на смену которому пришел еще худший хан — его брат Берке, опиравшийся на ордынских исламистов. Берке установил новые порядки: вырезал несториан в Самарканде, отравил племянника Сартака, казнил родственницу Баракчин, установил мусульманскую диктатуру. Вскоре Александр Невский начал приезжать в Золотую Орду к новому хану. В последний раз гостил у него в 1263 году, готовился к совместному походу против Ливонского ордена. Но внезапно здесь занемог и на пути домой умер в Городце близ Нижнего Новгорода. Все было очень похоже на смерть отравленного раньше его отца Ярослава. Похоронили Александра во Владимире, откуда в 1710 году перенесли его прах в Александро-Невский монастырь в Петербурге.
Даниил Галицкий прожил на год дольше. И в шестьдесят с лишним лет был он статен и могуч. Только зрение стало сдавать. Но король яростно врубался в ряды врагов и раздавал им страшные удары налево и направо. Монгольские завоеватели теперь уже под руководством мусульманина тысячника Бурундая сильно его теснили. Они срыли большинство его городов. Не взяли только город-крепость Холм. Дважды подступали поганые и дважды откатывались назад. В этой непокоренной крепости по завещанию Даниила Галицкого и был он похоронен, первый и пока единственный русский король.
Лет тридцать назад был я в реставрационных мастерских Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Держал в руках восстанавливаемый тогда покров к гробу Александра Невского. Изделие строгое, печальное и красивое. Был я как турист и на Западной Украине, неподалеку от Львова (назван так в честь сына Даниила) в городке Холм. Стены у этой крепости широченные, несокрушимые. А ворота в крепости двойные: как только неприятельские всадники пробивали первые ворота, они оказывались в тупике перед вторыми. Здесь со стен города очень удобно лить кипящую смолу на головы варваров.
Вот, собственно, все. Даниил начинал жизнь как герой, так ее и закончил. Надо полагать, совершал он немало ошибок. Был открыт и доверчив. Но всегда честен и благороден. И оттого может служить примером — даже для современных российских и украинских политиков, — поскольку выбрал единственно правильный вектор движения. Он всегда ориентировался на свободу и христианские ценности.
Александр тоже, безусловно, герой, особенно в начале жизни. Но завершал ее как страстотерпец и великомученик. Святым его сделали не за подвиги, не за грехи, а за чистосердечное покаяние. С ним он и умер, приняв монашескую схиму. Надеюсь, оба героя встретились и помирились в раю.
На Дунае Ярославнин голос слышится, чайкою безвестно рано кличет. “Полечу, — говорит, — чайкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые его раны на горячем его теле”
“Слово о полку Игореве”; перевод О. Творогова.
И еще два слова под занавес. Я вспоминаю давний спор Пушкина и Дениса Давыдова. Поэт-гусар сказал: как жаль, что в русской истории не было рыцарских турниров и поклонения прекрасной даме. А просто великий поэт ответил: а по мне другой истории не надо, какая есть, той и рад.