стихотворения. публикация и предисловие Виктора Леонидова
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2003
“Родилась в Нью-Йорке, училась в Петрограде, Харбине, Пекине. Высшее образование получила в Америке. Живу с семьей в Сан-Франциско. Служила в Калифорнийском университете; теперь занимаюсь переводами, научными и литературными. Пишу стихи по-русски и по-английски и перевожу с одного языка на другой.”
Так писала Мария Генриховна Туркова (1904 — 1994) в автобиографии, которую она вместе со своими стихами предоставила для издания в Вашингтоне антологии поэзии русской эмиграции “Содружество”. Впрочем, среди наших эмигрантов она была известна по фамилии отца, служившего в американском посольстве в России.
Так она и подписывала свои произведения: Мария Визи.
Она прожила долгую жизнь. Детство провела в Петербурге, потом с родителями переехала в Харбин, затем в Шанхай. Накануне Второй мировой войны перебралась в США. Здесь и прошла основная часть ее долгой и достойной жизни.
Она писала стихи по-русски и по-английски, причем критика отмечала, что русские казались переводом с английского, а английские — с русского.
Читателей привлекала какая-то легкость и прозрачность ее стихов.
Она много занималась переводами.
Но, наверное, полное издание произведений одной из главных “долгожительниц” поэзии русского зарубежья еще впереди. Пока предлагаем познакомиться лишь с некоторыми стихами, которые сама Мария Генриховна отобрала для вышеупомянутой антологии “Содружество” в 1966 году.
Виктор ЛЕОНИДОВ,
зав. архивом-библиотекой Российского Фонда культуры.
. На заборе сидели и каркали черные вороны, падал хлопьями снег, и одни только птицы чернели. Запорошенный белым, согнувшийся, шел человек по какой-то дороге, в какую-то дальнюю сторону до какой-то невидимой цели. Падал снег на панели пушистым белеющим ворохом, заполнял колеи, заметая следы человечьи. Торопились прохожие в теплые норы свои. Тот один не спешил и в толпе среди скрипа и шороха никуда не глядел, не ища ни уюта, ни встречи. А потом повернул от вечерней белеющей улицы, за последней чертой, где последние птицы вспорхнули, и пропал неизвестно куда, и слился с темнотой, отойдя от домов, что друг к другу придвинувшись, хмурятся - в пустоту, в темноту ли ... Дорога была бела, белее белело поле, молчали колокола, никто не услышал боли ушедшего от тепла. Только в глухом углу, где кто-то еще не забыл, какой-то голос завыл, где-то отчаянно плакали - по другу ли? По теплу? Но кто это был - ребенок? больной ли? собака ли? этюд С океана надвигался туман, заволакивал небо, белесый, лишь по дальнему краю блестел горизонта карниз. Серебрились у взморья песчаные узкие косы, и навстречу прибою насупленный горбился мыс. Пеликаны, поднимая крыло, точно острые топсели шхуны, пролетали в кильватер, четыре, беззвучно, легко, и почти задевая курчавые гребни бурунов, как кочующий парус, умчались за мыс, далеко. А у камня, на песке, где волна вырезает узоры по краю, где богатства глубин оставляет небрежно вода, розовея во мгле и бессильно лучи простирая, потерявшая блеск, умирала морская звезда. . Белая апрельская луна, и, остановившись в этом миге, кружевом курчавилась волна, точно на пейзаже Хирошигэ. Там, где горизонта полоса, лунный луч своей рапирой тонкой осторожно тронул паруса уходящей на ночь в море джонки. Мы следили, стоя там, одни, как в воде у самого причала инфузорий вспыхнули огни ; слушали, как тишина молчала. И за то, что мы стояли там, нам присуждено хранить навеки в памяти, как нерушимый храм, эту ночь в порту Симоносэки. Памяти Осипа Мандельштама Ни изменником не был, ни вором, ни убийцей не был в ночи, но не знаем, в году котором, за каким колючим забором, неповинного доконали, под какой сугроб закопали, сапогом пихнув, палачи. Так расстался с тюремной вонью на снегах кровавых Сибири, приморожен грязной ладонью к золотой, невидимой лире, в снег последнюю песню бросив, раб Господен, поэт Иосиф. Ни метель не ревела пьяно, не клонились кедры от горя, не извергли огня вулканы, не вставала цунами с моря... Только в небе сером, далеком, плакал ангел горестноокий потому что редко на суше, от конца ее до начала, так жестоко пылают души, как его душа отпылала. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Иосифа.