Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2002
Алтай — столица мира.
Только мир этот наступит не скоро
1
Конопля в Барнауле растет прямо на улице.
Выходишь из бани, смотришь на звезды, крутишь травинку, подносишь под нос: тот же образ! тот же запах! Ближе к осени ее, конечно, выкосят гурманы — но зато летом, летом… И детские площадки, и придорожные канавы, и заборы — все летом в конопле, чьим сладким запахом пропитан самый воздух этого города.
Се Барнаул!
Вдыхая бензин и конопляное масло, он “плывет” по волнам и ведет тебя за нос. Ближе к вечеру на улицах появляются призраки, а сами улицы сворачиваются в трубку. Пройдя метров сто, обернешься — и города не узнаешь. Все изменилось, и вот уже другой сон снится этим дощатым скворечням — и новые химеры бродят по винтовым лестницам старой аптеки, где Достоевский придумал свой “Дядюшкин сон”.
А где же еще?
2
В Барнаул летишь ночь — маета! Но рассвет ослепителен, “как улыбка Аллаха”. Солнце поливает лаймом зеленую, как поле для гольфа, землю. Там и сям сверкают речные заводи и разливы. Стоят пешки березок. Воздух влажен и густ, и это видно.
Воздух влажен и густ, и это видно: на подлете мы попадаем в кромешный туман. Приземляемся наугад, следующий рейс переносят в Новосибирск, но когда я выхожу на летное поле, туман испаряется так же внезапно, как появился. У обочины, в его мыльных хлопьях, стоит черный рыдван “мерседеса”. Из машины мне машут рукой. Это Вовка, Владимир Токмаков, писатель и журналист “Алтайской правды”. Я тащу багаж к машине, заваливаюсь на заднее сиденье, и мы трогаемся.
Руль у машины справа.
В белом салоне играет музыка.
Это песенка про “Золотые облака”.
Она будет преследовать нас всю дорогу.
3
Облака в Барнауле действительно золотые.
Вечером, когда снизу подсвечивает солнце, кажется, что по небу, как на струнах, скользят золотые самородки. Скользят они в сторону Горного Алтая, и это правильно, поскольку Алтай в переводе с монгольского есть “место, где есть золото”.
“Алтантай”.
Что думал в такие вот “золотые” минуты Акинфий Демидов, доподлинно неизвестно. Но именно по его указу 29 сентября 1739 года в деревне Усть-Барнаульская был заложен первый медеплавильный завод. Тогда же прорыли отводной канал и возвели плотину. Лес на топливо брали по берегам Оби. Воду — из реки Барнаулки. Так и пошел быть этот город.
Что касается Демидова, впоследствии оказалось, что медь он плавил только для блезиру. На самом же деле в Барнауле гнали серебро, из которого ушлый Акинфий Никитич чеканил у себя на Урале левую монету.
Так продолжалось несколько лет, но не могло длиться дольше. Слухи о нелегальной чеканке дошли до Елизаветы. На Алтай отправилась проверка. Но когда комиссия добралась в те глухие края, Акинфий Демидов нежданно-негаданно помер, оставив родине в наследство долгов на тысячи рублей. Что было делать императрице? Взять долги на себя и приписать заводы в собственность Кабинета ее императорского величества.
Что и было сделано.
С этого момента начинается “кабинетный” период в истории города. Его, так сказать, серебряный век, закатившийся лишь в конце XIX столетия, когда Россия перешла на “золотое валютное обеспечение”. Только тогда, в 1893 году, была погашена последняя городская плавильня. Но в зубах у местных жителей и по сей день нет-нет да и сверкнет золотая фикса.
Остатки “имперского периода”, сильно траченные совдепом, до сих пор в Барнауле имеются. Это, прежде всего, регулярный план города, вычерченный по принципу Петербурга: сетка. И это Конюшенная, она же Демидовская, площадь, отстроенная в стиле питерского классицизма архитектором Поповым, бывшим в учениках еще у Росси. В центре площади до сих пор одиноко торчит обелиск Демидову. Сама площадь, однако, напоминает огромный пустырь, случайно обнесенный классическими фасадами, с которых вот уже двести лет, как мундир с манекена, сползает имперский фасон.
4
Зато в кустах, как и двести лет назад, лениво течет река Барнаулка, которая впадает в Обь, которая течет на север через Новосибирск и впадает в Ледовитый океан, которому конца нет и не предвидится.
И ладно.
Улицы города, как стапели, ведут к Оби. Мутная желтая река скользит вдоль бетона (надписи краской: “Долой ФСБ! Власть НБП!”). На противоположной стороне реки шумит осока. Огромный мост (германский проект) висит над водой и тянется, как язык, под самое-самое нёбо: небо.
С моста прыгают. В дни особых торжеств (или просто по пьяни) местная молодежь добывает адреналин, сигая с высоты в обскую стремнину. Выныривают по-разному — кому как повезет. Кто-то спустя полминуты ниже по речке, кто-то через неделю под Новосибирском, кто-то не выныривает вообще.
Тоже развлечение.
По части мертвечины Барнаул вообще городок что надо. Блуждая по его улицам, я заметил, что после стоматологии чаще всего тут встречаются конторы ритуальных услуг. Так что, перефразируя классиков, можно сказать, что местные жители рождаются лишь для того, чтобы лечь в могилу с ослепительной улыбкой на губах.
Тени забытых предков в этом городе караулят на каждом углу, но бог с ними, с тенями: жалко абитуриенток политехнического, фрагменты которых нашли спустя год в пригородной лесополосе; автора “серийного проекта” так и не поймали, хотя приезжал из Москвы спец по чикатилам, но только зря казенные деньги истратил.
С мертвечиной история старая. Древнее поселение в этих местах было под холмом у самой реки, где нынче Базарная площадь.
Жили внизу, хоронили сверху на видном месте, но потом пришла советская власть и устроила на холме Парк культуры. С тех пор жители каждое воскресенье ходили отдыхать на кладбище. Катались на каруселях, кусали мороженое и стреляли в тире по зайцам. Дети гоняли жуков-пожарников, которых тут по кладбищенской памяти было немало, да и теперь имеются. В общем, о кладбище забыли. Разве что после обильных дождей с песчаного склона намывало фрагменты скелетов. Я и сам видел берцовую кость, которая торчала как ни в чем не бывало на склоне под лестницей. То еще зрелище.
В Барнауле похоронен известный русский поэт-имажинист, приятель Есенина, бонвиван и насмешник Вадим Шершеневич. Он умер здесь во время эвакуации, куда попал с театром Таирова, но об этом мало кто нынче здесь помнит: забыли. Мы полдня кормили комаров на старом кладбище, но все же нашли, нашли: черный в синюю искру камень из лабрадора, что на участке за ручьем у обелиска погибшим от ран. Низкая сосна, трава под сосной, на травке камень и надпись: “Вадим Шершеневич. Поэт”.
Кто будет в Барнауле, сходите к литератору. Имажинизм, богема, столица… И старое кладбище в самом центре материка.
Тоже судьба.
5
Барнаул и в самом деле стоит в центре материка.
До большой воды здесь везде одинаково, так что перед вами не город, а центр тяжести, провинция в квадрате, золотое сечение, пуп земли и ось пространства.
Вокруг оси наслаивается воздух. Ноги от земли в этих краях не оторвать, идешь как во сне по песку — и грезишь наяву.
Вот памятник Пушкину. Лепили его к юбилею, начинали с головы, но когда голова была готова, кончились деньги. Что делать? Прочие части тела пришлось лепить из того, что осталось, но голову “сокращать” уж не стали: присобачили ту, что имелась. Так в городе появился свой Пушкин с головой дауна, он же “Головастик”, как его называют здесь аборигены.
Другой перл — скульптурная композиция “Мишки” в городском садике. Ваял их местный умелец, но когда памятник открывали, кто-то присмотрелся и брякнул: “А мишки-то — еб…ся!” Посмотрели все и увидели, что действительно: еб…ся. И художник тоже увидел. А увидев, с горя запил и помер.
А памятник так остался: “Еб…мся мишкам”.
Ну и еще одна химера. Это памятник Ленину на главной площади. Вождь революции изображен здесь в движении. Втянув голову в плечи, мелким, но энергичным шагом, каким обычно ходят в уборную, когда приспичит, Владимир Ильич семенит через площадь — но где та уборная?
И где тот скульптор? Одному Богу известно.
6
Одному Богу известно, как было дело в истории, но если вы попали в Барнаул, рекомендую старый дом, в котором одно окно на втором этаже, где балкон, заложено кирпичом.
Что такое? Почему? О-о, скажут вам загадочно аборигены, это старая история… Возьми пару “Ворсинского”, я расскажу тебе, как было дело. Случилась эта история в те времена, когда Барнаул был самым богатым и благополучным городом во всей Сибири. Жили в этом доме два брата, и были они самыми богатыми и благополучными купцами во всей Сибири. Но однажды пробежала меж ними самая черная во всей Сибири кошка, и поссорились они из-за денег, и убил младший брат старшего брата, и закопал в подвале дома, который считался самым богатым и благополучным домом во всей Сибири.
Но Бог не Тимошка, видит немножко! Не прошло и девяти дней, как ночью в окне появился призрак, и был это призрак убиенного брата, и выходил этот призрак на балкон каждую ночь, и жаловался людям на то, как с ним обошлись, и многие люди города видели призрака, и посчитали этот дом самым нечистым местом во всей Сибири, и стали обходить его стороной.
Видел призрака и младший брат, да так испугался, что велел заложить окно кирпичом, но только кирпич не помог, и он все равно заболел и вскорости умер. А окно так и осталось — заложенным.
Другая история случилась в городе по женской линии, называется она “Легенда о Голубой Даме”, что закономерно, поскольку любыми химерами правит симметрия.
Жил-был в Барнауле городской голова, человек ни то ни се, но была у него красавица-жена, чудо как хорошо игравшая на фортепьянах. И вот как-то раз встал в городе гусарский полк, и дали в честь него бал у губернатора, и познакомилась наша красавица на балу со столичным офицером, и полюбила его всей душой и всем телом, как была, в голубом платье. Хитрый же муж, прознав об измене, подкараулил коварную, схватил за голубые фестоны и приковал цепями в подвале, где несчастная умерла в страшных муках. А всем сказал, что жена померла от болезни.
Но Бог не Тимошка, видит немножко! Не прошло и девяти дней, как по лестнице, ведущей из дома в сад, стал по ночам спускаться призрак. И был этот призрак Дамой в голубом платье, и многие люди города видели ее, а некоторые даже слышали музыку на фортепьянах, что звучала всякий раз, как эта дама сходила по лестнице в сад. Однажды ночью увидел призрака и сам губернатор, и случился с ним удар, и умер он, не приходя в сознание.
Краеведы клянутся, что и сегодня можно встретить эту даму на лестнице — да! но я слышу эхо легенды не в садике, а на стенах Дворца бракосочетаний, что рядом, напротив.
Потому что эти стены выкрашены в голубой цвет.
7
Барнаул — давний город. Деревянные домики с резными окнами лепятся вдоль улиц, безнадежно ветшают и в один прекрасный день исчезнут с лица земли, чтобы уступить место псевдомосковским новоделам из красно-белого кирпича. А жаль. Потому что в этих вот пыльных улочках с наличниками и коноплей под забором, — в этих вот площадях-пустырях и кроется обаяние старого Барнаула.
Вот Базарная площадь, где стоят демидовские плавильни и старая аптека, в которой останавливался проездом Достоевский. Если подправить старинные фасады — да расчистить в кустах Барнаулку — да вымостить улицы камнем — и зажечь фонари — будет вам исторический центр, аутентичный фрагмент самого провинциального города в мире.
Только кто ж за это возьмется?
8
Мы же едем дальше — в Горный.
Что делает Сибирь Сибирью? Правильно — пространство. Тут все, что не дальше полутысячи верст, считается “рядом”. Едешь два часа по шоссе — хоть бы одна машина навстречу! Да куда там: только мелькают деревни (Суртайка, Сростки), и золотые облака все скользят и скользят по струнам на небе: в сторону Горного.
В Сибири ездят быстро, бьются часто. На обочине то и дело попадаются скомканные, как промокашка, остовы иномарок. Ну и крестики вдоль шоссе. Отношение к жизни здесь и плевое, и героическое одновременно. Сегодня здесь, завтра “там”, “есть только миг, за него и держись” — это раз. Но. В Белокурихе, на родине богини Умай и ее мужа Алтайдынг Ээзи, я познакомился с девушкой. Она рассказала мне, как работала почтальоном в соседней деревне, как разносила пенсии, как шла однажды полем без охраны, как на нее напали, как били молотком по голове насмерть — всего за тридцать тысяч рублями! — и как она чудом выжила, и как давала показания в суде и посадила-таки убийц за решетку.
“С тех пор мне море по колено”, — говорит она и идет на танцплощадку.
Танцует она и вправду лучше всех.
9
В Горный надо ехать через Бийск. При въезде в этот вогнутый, как тарелка, город на берегу реки Бии следует крикнуть в окно: “Здравствуй, Бийск! И Бия-мать!” И выпить водки.
Водка, или жидкая валюта, на Алтае вообще предпочтительней твердых валют (доллар еще менять надо, а выпить сейчас хочется). Так что без водки в эти края лучше вообще не соваться.
Водка — это еще и сибирская машина времени. Одолеть здешнее пространство, не выпив по дороге, невозможно. Одна мысль о том, что ехать еще пять часов, а за окном все те же виды, приводит в уныние. Но тут из сумки появляется водка и — ап! — стрелки часов начинают стучать в два раза быстрее.
Конечный пункт нашего путешествия — озеро Телецкое, поселок Артыбаш. Это четыре часа на автобусе от Горно-Алтайска, столицы Республики Алтай.
Республика появилась в 1991 году и с тех пор неуклонно приходила в упадок. Горно-Алтайск можно считать символом этого упадка. Перед вами самый настоящий город-призрак, готовые декорации для “Сталкера”, зона. На пустынных улицах стоят бывшие магазины с заколоченными витринами. Сквозь выбитые окна кинотеатра колосится конопля и растут березки. В проемах домов видны зеленые сопки, которые стоят вплотную к городу, как в Шотландии. Сами шотландцы — то есть, конечно, алтайцы — тихо пьют водку: в кустах то и дело слышно ее застенчивое бульканье. В такт водке тихо шелестит на ветру штукатурка. Изредка по кочкам прогремит грузовик и снова тишина, в центре которой стоит корова.
Аборигены пьют катастрофически много, пьют от безделья и нищеты, хотя пить им категорически воспрещается, поскольку алтайский организм не расщепляет спиртное, так что спивается средний алтаец в несколько раз быстрее среднего русского.
В городе можно зайти в местный краеведческий музей, тут масса уникальных экспонатов, найденных при раскопках, на основании которых ученые говорят, что Алтай — это “колыбель человечества”, а сами алтайцы принадлежат к древней расе белокурых голубоглазых и длинноголовых перволюдей, вытесненных впоследствии монголоидами.
Слушая ученых, аборигены гордо кивают — и снова бегут за водкой.
10
Мы же отчаливаем на “пазике” в сторону Артыбаша. Ехать сто лет с хвостиком, народу в автобусе под завязку, но в кармане булькает машина времени, так что не проходит и часа, как мы вытряхиваемся на берегу Телецкого. Приехали.
Что сказать о Телецком? Когда его изучили западные ученые, волосы у западных ученых встали дыбом. “Аномалия, блин! — возопили ученые. — Зона! Уникальный природный объект! Оцепить! Изучить! Никого не подпускать!” Но поскольку у местных жителей волосы от природы слегка дыбом, ученых не услышали и стали жить-поживать как прежде.
Озеро древнее, лежит огромным сапогом меж древних хребтов Корбу и Алтын-Ту, голенище длиной 80 километров упирается в Монголию, подошва — поселок Артыбаш, где из озера вытекает та самая Бия. Максимальная глубина — 325 метров (тектонический разлом все-таки!), питается озеро от реки Чулышман и мелких горных речушек. Вода круглый год ледяная, содержание ртути выше нормы в несколько раз, из рыбы водится хариус и щука, на берегу там и сям лежат метеориты, каждому из которых по миллиону лет как минимум.
Высота — всего четыреста метров над уровнем моря, но небо синее, как в иллюминаторе. Воздух в голубой дымке, погода меняется быстро, не успеешь опрокинуть стакан — вместо голубой дымки кромешный туман и громы с молниями блещут. Вокруг озера качаются высоченные сопки в кедрачах, в недрах сопок лежит вся таблица Менделеева, ее стережет Хан Алтай, но местные жители все равно умудряются намыть золотишка себе на коронки. Все эти драгметаллы-минералы, само собой, “излучают”, так что на Телецком, да еще в центре материка, пересекаются магнитные поля всех мастей, отчего голова тут всегда кругом, а мозги набекрень.
Ну и от водки с коноплей, конечно. Куда ж без них?
В советское время здесь была туристическая инфраструктура — базы, вертолеты, кемпинги. Кое-что осталось до сих пор, но положение все равно аховое, прогулочные теплоходы ржавеют на приколе, и местность загажена до степени совершенно невероятной.
Хотя, казалось бы, что под себя-то гадить?
11
Вот вам маленький словарь терминов и выражений, наиболее распространенных на Телецком озере.
Полторашка — пластмассовая бутылка с пивом емкостью полтора литра.
Бульбулятор — бутылка водки.
Четок — четвертинка, то есть 250 грамм.
Взорвать — распить.
“Чай без водки — сукин сын!” — культовое восклицание аборигена, если на стол подали только чай.
Поймать белочку — допиться до белой горячки.
Белый Бурхан — герой алтайских преданий, часто является, если поймаешь белочку.
Топляк — упавший в воду кедрач, на который часто напарываются лодки, идущие в темноте, особенно после того, как рыбаки взорвали четок, бульбулятор и полторашку.
Нахлобучить — обмануть мужчину или притереть женщину.
Она катается на волосатом джипе — говорят про девушку, которую притирает новый русский.
Дома — оказаться в пункте назначения (перейти через дорогу, переплыть через озеро, дойти из туалета обратно за столик)
Люля — место, запланированное для сна.
Костыль — косяк с травой.
Сенокоса не будет — неблагоприятный прогноз на будущее.
Верховка — ветер, который дует над озером с утра.
Низовка — ветер, который дует по озеру вечером.
Шифроваться — недоговаривать, утаивать, страдать манией преследования, часто вследствии пойманной белочки.
Пилипчук — местный художник, автор картин и деревянной скульптуры, упоминается в путеводителе “Le Petit Futе”. Знаменит тем, что дважды в год видит на Телецком НЛО.
Тулук-Гирей — местный житель, потомок монгольских ханов. Знаменит тем, что никогда не ходит в баню.
Николс, он же Коля-Пол-лица, он же Николай Козленко — астролог и вообще здешний гений места, автор большинства приведенных выше слов и выражений.
Там все есть — философское понятие, введенное Николсом, краеугольный камень в системе воззрений на жизнь в здешних краях. Означает слепую веру в то, что дома всегда есть то, что необходимо человеку для его жизнеобеспечения. Даже в том случае, если сенокоса не будет.
12
Но главное даже не в слове. Главное — в людях. Кого только не встретишь на озере! Тут и местные гуру из Бобруйска, и артбогема в буддийских кафтанах, и просветленные профессорские дочки, и старые пердуны с рассказами о поединках с Белым Бурханом.
Попивая водку с чаем — или покуривая костыль, — здешний перец гонит заумную мантру каждому пришлому человеку. Но если внимательно выслушать всю эту белиберду, увидишь, что состав ее прост. Нужно взять три четверти раннего Б.Г., добавить туда из преданий народов Алтая, развести Кастанедой, сделать волшебное лицо и подавать с умным видом, глядя, как золотые облака кругами плавают над озером.
Вот и все.
Забавно еще и то, что за спиной у многих здешних перцев часто стоит банальное прошлое: шулера или фарцовщика. Поймать их с поличным трудно, поэтому менты заключают с ними “джентльменское соглашение”: ты исчезаешь, мы тебя не трогаем.
После чего на Телецком появляется избенка с евроремонтом, а на крылечке новый гуру гонит вечную мантру.
Харе Кришна! Аллах Алтай…
13
Древнейшая вера алтайцев — “шаманизм, или экстатическое общение людей с миром духов”. Духов тут действительно полным-полно, у каждого места свой маленький хан, это ему нужно плеснуть водки и повязать ленточку на дерево, чтобы путь был добрым. Во главе пантеона стоят Ульгень — владыка верхнего мира и Эрлик, правитель мира подземного, но есть еще и Хан Алтай, как Бог-отец чудес Алтая.
Бурханизм — это уже начало ХХ века, первая попытка привить этический дичок шаманской розе, новая вера в то, что явится Белый Бурхан и отделит чистых от нечистых, и будут судимы люди по деяниям их, и настанет на земле алтайской царство благополучия и добра.
Что касается православных, то по долинам да ущельям до сих пор живут потомки староверов, что бежали сюда после раскола. Живут они уединенно, чужаков не любят, хотя, если пожаловал, воды вынесут, но кружку после тебя все равно выбросят.
Ну и “рерихнутые”. Это последователи Рериха, они ищут Шамбалу, забредая на ледники Белухи в шортах, откуда их, еле живых, матерясь, вытаскивают на вертолетах сотрудники МЧС. А ведь сказано, что Шамбала есть страна духовная, распростерта она над Алтаем, но на землю космос ее течет незримо для глаза, но лишь душой ощутимо, стоит только обратиться во слух внутренний и зрение горнее.
Говорят, именно над Алтаем произойдет финальная битва Добра со Злом, потому как Алтай есть престол неба и столица мира. Жаль только, что мир этот наступит очень и очень не скоро.
14
Поэтому обратимся к другому. Наблюдая за людьми, дивясь чудным красотам природы этого края, я, например, пришел к выводу, что человек подражает природе, а природа человеку. Все люди здесь постепенно сливаются с пейзажем, становясь его частью, о чем в принципе и говорит легенда про чудь, которая ушла в землю всем народом.
Ходят здешние косолапо, лица у них что кора кедра, а речь синкопирует как вода на перекатах Катуни. Идешь по дороге, смотришь — вроде коряга, а подойдешь поближе — оказывается, человек. Наоборот, природа здесь выглядит рукотворной. Глядя на то, как аккуратно чья-то рука расставила березки, как продуман рисунок на почерневших досках, как по-человечески проворно опускается туман на озеро, начнешь, ей-богу, верить в умных духов.
15
Два дня на Телецком мы вели активный образ жизни. Мы сплавлялись на рафте по Бии и поднимались, как мартышки, к верхнему водопаду на Третьей Речке. Мы прыгали по метеоритам в Каменном Заливе и гоняли щук на мелководье. Но на третий день я притомился и решил поваляться на койке, полистать книжку. Спутники мои развели руками, собрали манатки — и уплыли, оставив мне до вечера тушенки да водки.
Жили мы в сарае, который сняли у хозяев. Сарай торчал на пригорке, сверху шумели горы, внизу, стало быть, лежал огород, изба, а слева-справа курятник да баня.
Я лежал на койке и читал знаменитую книгу Георгия Гребенщикова “Моя Сибирь”, где этот самый Гребенщиков возбужденно излагал про бурханизм и то, чем жив Великий Хан Алтай. Время от времени я вставал к столу, плескал себе водки, закусывал свиным жиром из банки — и снова плюхался на кровать.
И что же? Чем дальше я продвигался по книге, тем тревожнее становилось у мне на душе. Когда я дошел до Ойрот-хана, я глянул в окошко на озеро и увидел, что оно зловеще запенилось. Когда я прочитал про то, как шаман распарывает барашку брюхо, где-то рядом взревел бычок и странные шорохи пронеслись у сарая.
“Ладно”, — думал я и плескал себе водки. Но алтайские духи и не думали угомониться. “Блестишь ты, как девятигранный алмаз, о, Хан Алтай!” — читал я и тут же бриллиантовый дым загорался в углах. “У богини озера есть две белые руки, они ощупывают каждого, кто приходит в эти края, и забирают злых, и пропускают добрых”, — бежал я по странице и снова выглядывал в окошко. Царица Небесная! Две огромные белые руки и в самом деле спускались через перевал на черное озеро! Две огромные белые руки извивались как змеи! Две огромные белые руки повисли над озером, а потом накрыли его своими огромными белыми ладонями, и стало темно на белом свете, как в заднице у шамана!
“Яхши, яхши! Чудо свершилось: Белый Бурхан идет!” — услышал я в темноте чей-то шепот, и тут же где-то в горах раздался оглушительный трубный глас. “Вот оно! — мелькнуло в голове, а потом пронеслось: — Беги!!!”.
Но было поздно.
Со страшным стуком в дверь уже ломились подземные, воздушные и водные духи Великого Алтая, и некуда было деваться мне от Белого Бурхана.
Только под одеяло.
16
“Это ничего, ничего”, — говорил Вовка, отпаивая меня травяным чаем. “Когда в прошлом году Бурхан к Николсу приходил, тот со страху жену с детьми в погребе запер. Три дня не выпускал! Все боялся, что он снова к нему в гости припрется…”
Погреба в нашем сарае не было, но паспорт я все же успел тогда спрятать. Мы нашли его среди дров в печке перед самым отъездом. А через несколько дней пора было в обратный путь.
Машину времени решили в дорогу не брать — хватит, поэтому ехали на том же “пазике” долго: с остановками во всех деревнях и селах. По дороге в автобус садились меднолицые бабы, какие-то пастухи, сопливые, но уже с младенцем на руках, девчонки. Кто-то ехал в город выправить документы. Кто-то на работу в соседнее село. Через шофера передавали посылки — банку со снятым медом, например, или корзину с грибами. Их забирали родственники на следующей остановке.
Сел к нам один старик с клюкой, ехал молча, через сто километров вышел в такой же затерянной деревне и снова уселся на остановке — только в другую сторону. И пока мы ехали по равнине, видно было, что будет он сидеть до тех пор, пока не придет автобус, потому что старик путешествует, как умеет: туда и обратно.
Из таких вот событий и складывается обычная жизнь в Горном Алтае. Шаг у нее микроскопический, это правда, но жизнь от этого не становится менее значительной. Скорее наоборот.
Так думал я, глядя в окошко на горы, через которые, кряхтя, пробирался наш автобус, сшивающий мелким стежком огромное пространство в самом центре материка.
О чем думали остальные пассажиры нашего маленького ковчега? Какие сны им снились в это утро? Неизвестно.
Да и мне теперь время от времени кажется, что и Барнаул, и Телецкое случились со мной в чужом, каком-то дядюшкином сне.
Кто этот дядюшка? Часто ли видит он сны?
Поди теперь разузнай…