стихотворения, предисловие и публикация Виктора Леонидова
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2002
Казалось, о Василии Алексеевиче Обухове (1905—1949) все давно забыли. А когда-то он гремел в русских стихотворных сборниках Харбина и Шанхая, его называли “Дальневосточным Гумилёвым”. На конкурсе, объявленном Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи, он получил первую премию за свои стихи. И почти все “мэтры” российской словесности в Китае, такие, как, к примеру, Арсений Несмелов или Валерий Перелешин, отмечали яркий, мощный талант Обухова.
Василий Алексеевич почти всю жизнь прожил в Харбине. Здесь он окончил юридический факультет, здесь в 1941году издал свою единственную поэтическую книгу “Песчаный берег”. И отсюда был увезен в лагерь после вступления в Маньчжурию советских войск.
Однако чудеса случались даже в те времена и его везде отпускали. Есть даже свидетельства, что до Харбина он вернулся пешком…
Его близкая знакомая Наталья Резникова, закончившая жизнь в начале 1990-х в Нью-Йорке, вспоминала, что жил Обухов очень трудно, порой мучительно, но в стихах всегда хотел поделиться радостью — от жизни, любви, даже от какой-то светлой грусти.
И хотя почти все, кто писал о нем, считали его верным рыцарем Гумилева, в какой-то мере, наверное, Василий Алексеевич в своих строках был ближе к печати Анненского.
Впрочем, пусть это решают читатели “Новой Юности”.
Виктор Леонидов,
зав. архивом-библиотекой
Российского Фонда культуры
ОПУСТОШЕНИЕ Сосуд любви чистейшей, словно грань Алмаза, отшлифованного в Берне, Ты брошен здесь, где виснут смех и брань, В прокуренной, заплеванной таверне. Ты брошен здесь, и пачкают тебя Расчетливые руки проститутки, И на тебя с усмешкою глядят Ее глаза - две блеклых незабудки. Рассвет еще не заглянул в окно. Табачный дым глотаешь. Алкоголем Ты гонишь наркотический озноб И плаваешь под парусом безволья. Ты ничего не сделаешь, не дашь, И никому не нужен ты задаром... И бегает тихонько карандаш, Сопровождаем треньканьем гитары. *** Прежде бродил я в горах высоких, Видел долины душистых трав; В темные лапы тысячеокой Ночи кидал языки костра. И на его остывавшем пепле Вдруг просыпался и слушал я, Как пробирались седые вепри Через кустарники у ручья. Ныне забыл о лесной отраде, Над головою обычный кров, И заношу на листы тетради Эти лоскутья бессвязных строф. Так же пылает в небе солнце, Льет фиолетовый свет луча На туарегов и японцев, На неизвестные племена; Так же сверкает в Курдистане Снежноголовый Арарат, Рвется к Метеху неустанно Злобно бесящаяся Кура. Ночь пролетает, и утро брезжит, И голубеют небеса, Но почему-то все реже, реже Я улыбаюсь - не знаю сам. Люди, и горы, и реки - те же, Тот же кустарник у ручья... Только вот я уже не прежний, Только вот я - уже не я. КУКОЛЬНАЯ МАРКИЗА П. Резчиковой По углам и по карнизам Ночь давно листает сонник, И давно в покоях этих воцарилась тишина. Темнокудрая маркиза Оперлась о подоконник И глядит на зимний тополь из замерзшего окна. Грустно кукольной маркизе В этом мире сонно-синем, Холодок бежит на пальцы от оконной бирюзы. Кто-то строгий месяц снизил И на тополь бросил иней, И вложил в глаза маркизы две жемчужные слезы. Зябнет тополь сиротливый, Стынут маленькие руки - Веток голых жаль маркизе, жалко крошке и себя; Где-то там цветут оливы... "Столько лет прошло в разлуке!" (Разве можно в этом мире жить, далеких не любя?!) И, смахнув слезинку пальцем, Отправляется маркиза Под мохнатым одеялом слушать чьи-то голоса. "Мы бродяги, мы скитальцы, Мы - смеющиеся бризы, Холщевые раздуваем над морями паруса. Ты же - пленница, маркиза, Ты - фарфоровая крошка В этом мире, в этом доме, где ночами - тишина, Где в углах и по карнизам Темно-синий сумрак брошен, Где печалит сердце тополь сиротливый у окна..." И несут с собою эти Песни горькую отраду, И встают перед глазами, устремленными к окну, В блеске золота и меди Королевские армады, И ведут их командоры в неизвестную страну. *** И ямбом неотточенным воспетый, Космический сотрет круговорот И имя захудалого поэта, И ржавчиной покрытое перо. И будет день - я робко и тоскливо Взгляну в твои лучистые глаза, И по щеке холодной торопливо Прокатится горячая слеза. В последний раз беспомощную душу Склоня к твоим томительным ногам, Я удалюсь, похожий на кликушу, Юродствовать по дальним городам.