архивные изыскания
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2002
Европа еще не успела привыкнуть к мысли о том, что она живет в новом, восемнадцатом веке, как с востока в столицы цивилизованного мира стали приходить обескураживающие новости о викториях московского царя Петра I над прославленным и непобедимым шведским королем Карлом XII, до того без особого труда покорившим Данию и Польшу. Послы отписывали в Париж, Лондон, Вену о поразительных переменах, происходящих в сонном московском царстве.
Русские строили мануфактуры, корабли, лили пушки, носили пудреные парики, брили косматые бороды, а их жены примерялись к парижским модам и без устали танцевали на царских ассамблеях. Сам царь Петр Алексеевич, презрев обычаи предков, предписывающие наследнику византийских императоров пребывать в праздности и молитвах, с топором в руках отстраивал на пустынном берегу Невы новую столицу, носящую его имя — Санкт-Петербург.
Пытаясь создать современное государство, основанное на принципах европейской цивилизации, Петр I реорганизовал всю систему государственного аппарата, учредив вместо архаичных приказов невиданные прежде в России коллегии, а место Боярской думы занял Сенат, куда вошли выдающиеся государственные деятели того времени. Была создана стройная административно-территориальная система, разделившая всю страну на губернии и провинции. Огромные средства выделялись на формирование регулярной армии и флота, с завидным постоянством громивших воинственных шведов.
В то же время многие вековые традиции нещадно искоренялись.
Большие перемены произошли в жизни православной церкви: был уничтожен трон патриарха — второго после самого царя человека в государстве. Отныне сам государь становился главой церкви, а ее текущими делами стал ведать Священный Синод, составленный из православных иерархов. Причем надзор за деятельностью Синода осуществлял обер-прокурор — светское лицо, назначенное из военных или гражданских чинов. Монастыри — былой оплот православной церковности — переживали тяжелые времена. Черное духовенство — монахи — лишались многих привилегий: у них отбирали земли, крепостных крестьян, с колоколен православных храмов сбрасывали колокола, чтобы перелить их на пушки, а тысячи странствующих из обители в обитель богомольцев без лишних слов забирали в драгуны.
Отныне иностранный путешественник, предприниматель, военный мог рассчитывать на самый теплый прием в России. Со всех концов Европы потянулись сюда офицеры, врачи, инженеры, ученые, желавшие применить на новом месте свои таланты и способности. Многие из них достигли высоких постов, многим суждено было сыграть важную роль в жизни своей новой родины.
Подобные новшества не могли не вызвать появление мощной оппозиции, лидером которой волею судеб суждено было стать царевичу Алексею — родному сыну царя Петра от его первого брака с Евдокией Федоровной Лопухиной.
Царевич Алексей, родившийся 18 февраля 1690 года, с малых лет познал неукротимый нрав своего отца. Его мать — царица Евдокия Федоровна была насильно заточена в монастырь, а брак по желанию царя Петра оказался расторгнут. Восьмилетнего мальчика взяла на воспитание любимая сестра Петра I, царевна Наталья. В 1699 году Петр намеревался послать царевича для образования за границу, но затем изменил свой план и пригласил к нему в воспитатели немца Нейгебауера. Однако тот не сумел ужиться с русскими приближенными царевича, и весною 1703 года его место занял барон Гюйссен.
Если верить отзывам Гюйссена, в детстве царевич был прилежен, любил математику и иностранные языки и мечтал познакомиться с чужими странами. Однако уроки нередко надолго прерывались — то поездками в разные города, то участием царевича в военных походах. Вероятно, Петр желал таким образом на деле приучить наследника к военным трудам, но частые перерывы в занятиях не способствовали успехам в науках.
В 1705 году Петр отправил Гюйссена за границу с дипломатиче- ским поручением, и юный царевич оказался предоставлен самому себе именно тогда, когда наступило время серьезно заняться его подготовкой к тому положению, которое он рано или поздно должен был занять в силу своего происхождения.
Большое влияние на формирование характера Алексея имели люди, окружавшие царевича в повседневной жизни. В большинстве это были ярые приверженцы старого образа жизни и множество православных священников и монахов. “К попам он имел, — свидетельствовал камердинер Афанасьев, — великое горячество”. Особенным авторитетом пользовался духовник царевича протопоп Яков Игнатьев, не упускавший случая напомнить юноше, что его мать стала невинной жертвой бешеного нрава Петра. Алексей был очень привязан к Игнатьеву. “В сем житие, — писал он ему в одном из писем, — иного такого друга не имею…”
Все старания Петра I уничтожить влияние этих, по выражению царя, “больших бород” и “непотребных людей, которые грубые и омерзелые обыкновенности имели”, не имели успеха, а лишь вызывали озлобление у Алексея.
Не способствовал сыновьей любви и отчаянный страх, который с годами царевич все сильнее испытывал по отношению к Петру. Классическая драма отцов и детей усугублялась царственным положением этих близких людей. Сыну не хватало понятливости, отцу — терпения.
В реформах Петра I Алексей видел только отрицательные стороны, противные самому духу русского православного человека. От суеты окружающей жизни Алексей искал прибежища в молитве, религиозной обрядности. Он не менее шести раз перечитал Библию, постоянно покупал книги религиозного содержания, делал из них пространные выписки.
Еще более отдалила этих близких по крови, но столь разных по вкусам, убеждениям и мечтам людей новая любовь Петра I — Екатерина Алексеевна, бывшая служанка, взятая в плен русскими солдатами и ставшая русской императрицей.
Отношения Алексея Петровича с мачехой складывались непросто.
Вначале между ними возникла даже некоторая симпатия, объясняемая достаточно прагматично: они были нужны друг другу — Екатерина пыталась через царевича расположить к себе нужных людей, а Алексей не единожды прибегал к ее заступничеству перед отцом. Но со временем в их отношениях возникает очевидная холодность. Екатерина, подарившая Петру шесть детей, из которых выжили только две дочери, не теряла надежду родить сына, который, по ее мысли, мог стать престолонаследником вместо нелюбимого отцом Алексея. Вдохновленная такими честолюбивыми мечтами, она стала то явно, то тайно вредить пасынку.
После безуспешных попыток привлечь царевича к участию в решении хлопотливых государственных дел, Петр I, казалось, потерял интерес к сыну и предоставил его самому себе. Алексей с облегчением покинул царский двор и переехал в любимую им Москву, с ее бесчисленными куполами храмов, запахом милой старины, с богомольными старухами и по-византийски пышными долгими церковными службами. Здесь, вдали от петербургского шума, от строгости царственного отца, Алексей в разговорах с ближайшими друзьями мог строить планы на будущее, мечтать о том времени, когда он займет родительский престол и все вновь возвратится к старине, покою и благолепию.
В народе давно шли смутные толки о разладе царевича с отцом. С Алексеем связывали надежды на освобождение от жесточайшего гнета Петровских реформ, на ликвидацию страшной рекрутчины, возврат к обычаям дедов. Деятельными соратниками царевича становились представители старинной знати, обиженные возвышением неродовитых выскочек, православные священники, явственно усматривающие в облике царя черты Антихриста. Постепенно семейный разлад стал принимать форму острой политической борьбы между сторонниками старой и новой России.
В конце 1706 года царевичу удалось тайком посетить свою мать в Суздальском монастыре. Узнав об этом, Петр пришел в ярость и решил принять срочные меры, чтобы еще раз попытаться перевоспитать юношу, отвратить его от сторонников старины, убедить в притягательности европейского житья. “Я сегодня или завтра могу умереть, но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру, — убеждал государь наследника. — Если советы мои разнесет ветер и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить Бога, чтобы Он наказал тебя в этой и будущей жизни”.
В конце 1709 года Петр посылает сына вместе с несколькими придворными в Дрезден.Цель поездки состояла в том, чтобы познакомить наследника престола с союзниками, дать опыт дипломатического общения, да и образование цесаревича требовало опытных педагогов, способных восполнить зияющие пробелы в знаниях Алексея.
Существовала еще одна причина для дальнего путешествия, о которой вслух не говорилось, хотя все сопровождавшие царевича князья были прекрасно о ней осведомлены: Петр I желал, чтобы сын во время путешествия выбрал себе из многочисленных европейских принцесс достойную спутницу жизни.
Еще в 1707 году барону Урбиху и Гюйссену было поручено приискать невесту для царевича. На их вопрос относительно возможности сватовства к старшей дочери австрийского императора вице-канцлер Кауниц ответил довольно уклончиво. Русские настаивать не стали, а вместо того обратили внимание на принцессу Софию-Шарлотту Брауншвейг-Вольфенбюттельскую.
Путь в Дрезден лежал через Краков, где Алексей Петрович пробыл три месяца. К этому времени относится его характеристика, сделанная графом Вильчеком по поручению австрийского двора. Он подробно описал наружность царевича, характер, манеру держать себя и распорядок дня. По его словам, Алексей Петрович казался весьма задумчив и неразговорчив в незнакомом обществе; скорее меланхоличен, чем весел; скрытен, боязлив и подозрителен до мелочности, как будто кто-нибудь хотел покуситься на его жизнь. Вместе с тем царевич был очень любознателен, посещал церкви и монастыри Кракова, присутствовал на диспутах в университетах, покупал много книг, главным образом богословского содержания и отчасти исторического, и ежедневно употреблял по 6—7 часов не только на чтение, но и на выписки из книг, причем никому своих записей не показывал. По мнению графа Вильчека, Алексей Петрович обладал хорошими способностями и мог бы сделать большие успехи, если окружающие не станут чинить ему препятствий.
В Варшаве Алексей Петрович обменялся визитами с польским королем королем Августом III, а затем направился в Дрезден. Здесь Алексей занимался геометрией, географией и французским языком, брал уроки танцев и посещал театральные представления на французском языке. Отдохновение от наук он находил в обществе своих спутников — князя Никифора Вяземского, управляющего Федора Еварлакова, ключаря и камердинера Ивана Афанасьева, с которыми можно было “веселиться духовно и телесно, не по-немецки, но по-русски”, или, говоря по-простому, предаваться ежедневному пьянству.
Однако опасение, что отец прознает о его нескучных досугах, заставило царевича тронуться в дальнейший путь. Весной 1710 года, по дороге в Карлсбад, в местечке Шлакенверт, Алексей впервые встретился с Софией-Шарлоттой, принцессой Брауншвейг-Вольфенбюттельской, которой тогда шел шестнадцатый год. Судя по немногим сохранившимся портретам принцессы, она была высокой, изящной блондинкой, не слишком красивой, но достаточно милой и приветливой наружности.
Девушка понравилась русскому царевичу, а кроме того, Алексей, останавливая свой выбор на принцессе Софии-Шарлотте, не без основания полагал, что отец в любой момент может предложить ему гораздо худший вариант брака. Об этом Алексей откровенно пишет в Москву Якову Игнатьеву: “… и на той княжне давно меня уже сватали, однако ж мне от батюшки не вполне было открыто, и я ее видел, и сие батюшке известно стало, и он писал ко мне ныне, как оная мне понравилась и есть ли моя воля с нею в супружество, а я уже известен, что он меня не хочет женить на русской, но на здешней, на какой я хочу; и я писал, что когда его воля есть, что мне быть на иноземке женатому, и я его воле согласую, чтоб меня женить на вышеписанной княжне, которую я уже видел, и мне показалось, что она человек добр и лучше ее мне здесь не сыскать”.
В конце сентября 1710 года Алексей Петрович посетил принцессу Шарлотту в Торгау и решил сделать ей предложение, о чем и уведомил Петра. В январе 1711 года из Петербурга пришло отцовское благословение и вскоре, в мае, царевич отправился в Вольфенбюттель представиться родителям невесты.
Итак, коль скоро разговор пошел о свадьбе, пора представить читателям избранницу русского царевича…
2 августа 1694 года в семье герцога Людвига-Рудольфа Браун-швейг-Вольфенбюттельского и его супруги Христианы-Луизы родилась вторая дочь, которая при крещении получила имя Шарлотта-Христиана-София.
Конечно, рождение маленькой принцессы небольшого герцогства было делом сугубо семейным, и разве что дежурные поздравления от родственников да флаги на башнях замка отличали этот день от череды других.
Однако предки новорожденной кронпринцессы происходили из династии герцогов Брауншвейг-Вольфенбюттельских — одного из самых древних и знаменитых европейских владетельных домов, еще в XII веке оспаривавшего корону у германских императоров. Тогда герцог Генрих Лев, сосредоточивший в своих руках в 1142—1180 годах власть над двумя крупнейшими германскими герцогствами — Саксонией и Баварией, стал самым грозным соперником своего швабского кузена, императора Фридриха Барбароссы. Потерпев поражение, Генрих лишился обоих герцогств, но его сын продолжал спорить за власть с сыном Барбароссы и в конце концов в 1209 году был коронован папой римским, став императором Оттоном IV.
Потомки Генриха Льва сохранили свои владения в части нижнесаксонских земель, став Брауншвейгскими герцогами. В конце XVI века Брауншвейгский дом разделился на две ветви: Брауншвейг-Вольфенбюттельскую и Люнебург-Ганноверскую.
Дед Шарлотты, престарелый герцог Антон-Ульрих, правил небольшим герцогством Вольфенбюттельским, а для своего сына Людвига-Рудольфа он выделил часть города Блакенбурга.
В шесть лет Шарлотту взяла на воспитание ее родственница принцесса Мария-Иозеффа, жена Августа III, курфюрста Саксонского и короля Польского.
Именно те несколько лет, которые девочка провела под пристальным присмотром королевы, сформировали ее характер, выработали черты, определившие в дальнейшем нравственный портрет будущей жены русского наследника престола.
Шарлотта получила лучшее по тому времени образование: она прекрасно щебетала на французском и итальянском языках, знала латынь, играла на лютне и клавесине, отменно танцевала, рисовала и рифмовала стихи. Жизнь при дворе Августа III, одного из самых блестящих королей Европы, способствовала тому, что Шарлотта превратилась в светскую девушку, обладавшую любезностью и выдержкой придворной дамы, но совершенно лишенную практической сметки, умения жить, приспосабливаться к обстоятельствам, тем более к таким, с какими ей предстояло столкнуться в самом ближайшем будущем.
Время летит быстро, а в начале восемнадцатого столетия было принято выдавать девушек замуж в совсем юном возрасте.
Когда герцог Антон-Ульрих впервые получил известие о желании царя Петра женить своего сына на его внучке, он испытал двойственное чувство. С одной стороны, ему льстила мысль породниться с монархом, владеющим шестой частью мира. С другой, смущал непредсказуемый исход многолетней войны России со Швецией. Старый и опытный дипломат Антон-Ульрих рассчитывал, что, в случае поражения русских, в качестве своего нового родственника он вполне может увидеть и шведского короля Карла XII.
Но сокрушительная победа войск Петра I под Полтавой все поставила на свои места: король Карл XII скрывался где-то у турок, а московский царь сделался одним из самых авторитетных государственных мужей того времени. Союзник России Август III также был чрезвычайно рад предстоящему браку принцессы Шарлотты и сына Петра I и даже услужливо взял на себя свадебные издержки, чем окончательно убедил герцога в правильности выбранного решения.
Так политика предопределила выбор жениха для внучки герцога Брауншвейг-Вольфенбюттельского. Стоит ли говорить, что при таком сложном раскладе политических карт мало кто задумывался о желании или нежелании самой принцессы Шарлотты выходить замуж за совершенно неизвестного ей человека?
Россия, или Московия, как тогда еще называли ее по старой привычке, представлялась девушке заснеженной равниной, населенной ордами варваров, где по грязным улицам деревянных городов бродят медведи и волки.
Конечно, ни о какой любви или симпатии к жениху не могло быть и речи: девушка выходила замуж согласно воле родственников, которой она должна была подчиниться. Фатальная обреченность явственно ощущается в строках из письма Шарлотты к деду: “Это подает мне надежду, что все в скором времени придет к благополучному концу, я желаю этого для того, чтобы в состоянии доказать вам мою преданность и мое послушание”.
Династические браки подразумевают долгую дипломатичекую работу, подготовку хитроумного брачного договора, устраивающего обе стороны. Составление такого документа заняло немало времени, и только 19 апреля 1711 года Петр I, отправляясь в поход против турок, поставил свою подпись на документе. Договор включал в себя семнадцать статей. После общих возвышенных фраз о любви и уважении между супругами, начиналась жизненная проза: царь обязывался за свой счет привезти кронпринцессу — такой титул невеста получала после свадьбы — и ее свиту в Россию и выделять на их содержание по 50 тысяч талеров ежегодно. В случае смерти супруга денежное содержание сохранялось за принцессой, и она добровольно могла решать, оставаться ей в России или ехать на родину. Кроме того, царь должен был приобрести для будущей невестки особое владение в Германии.
В России Шарлотта и все ее придворные вольны были сохранять лютеранское вероисповедание, но дети, рожденные от этого брака, должны были стать православными. Принцесса отказывалась от права наследования брауншвейгских земель в пользу мужской половины. Чрезвычайно важным считался пункт договора, согласно которому Петр I обещал покровительство и помощь герцогам Брауншвейг-Вольфенбюттельским.
В сопроводительном письме к герцогу Петр I выражал надежду, что Антон-Ульрих со своей стороны подпишет договор без замедления и отпразднует обручение внучки.
Пока готовился договор и шли дипломатические переговоры, Шарлотта, казалось, окончательно примирилась со своей участью и даже пыталась найти в своем сердце любовь к будущему жениху.
“Моя дочь Шарлотта, — писала мать невесты Христиана-Луиза в письме к барону Урбиху, — уверяет меня, что царевич очень переменился в свою пользу, что он очень умен, что у него самые приятные манеры, что он благороден, что она считает себя счастливою и очень польщена честью, которую царевич и царь оказали ей своим выбором”.
Свадьба должна была состояться 14 октября 1711 года в резиденции польского короля, находящейся в саксонском городе Торгау. Накануне туда прибыл Петр I c cемейством и двором.
В большом зале королевского замка срочно заделывали все окна и на них вешали зеркала. Посредине зала, устланного зеленым сукном, был построен помост, задрапированный коврами. На помосте под красным бархатным балдахином стоял небольшой стол, на котором лежали крест и два венца. Вокруг стола располагались дубовые кресла для молодых, царя, польской королевы и родителей невесты.
В три часа зал засверкал огнями тысячи свечей в бронзовых канделябрах, расставленных перед зеркалами. Спустя час начался выход участников торжества. Впереди шли офицеры в парадных мундирах, за ними важно шествовали два маршала с жезлами. Затем появились Петр I с царевичем. Принцессу под руку вел ее дед, герцог Антон-Ульрих. Шлейф свадебного платья несли три придворные фрейлины.
Венчание продолжалось четверть часа и было совершено на русском языке; к принцессе священник обращался по-латыни. Царь сам возложил венцы на головы новобрачных. После совершения таинства брака все направились в зал, где был накрыт праздничный стол, а затем начался свадебный бал с танцами, музыкой, фейерверком в саду. Уже было совсем темно, когда Петр I трогательно благословил новобрачных и, проводив их в покои, сам отправился спать. На другой день рано утром царь пришел в апартаменты Алексея и Шарлотты и “кушал там инкогнито”.
Однако медового месяца у молодых не получилось: уже через несколько дней царь отправил Алексея в длительную поездку. Шарлотта собиралась последовать за мужем, но сборы затянулись, и она надолго осталась одна.
Принцесса испытывала нехватку средств, ей постоянно докучали интригами и ссорами ее придворные, но Шарлотта пока еще была счастлива — она поверила в любовь мужа, в ее воображении рисовались картины семейного счастья. “Я нежно люблю царевича, моего супруга, — писала в эти безоблачные дни Шарлотта своей матери. — Я бы нисколько не дорожила жизнью, если бы могла ее принести ему в жертву или этим доказать ему мое расположение, и хотя я имею всевозможные поводы опасаться, что он меня не любит — мне кажется,что мое расположение от этого еще увеличивается”…
Увы, ее опасения сбывались — со временем становилось совершенно очевидно, что Алексей явно охладел к жене. Немало этому печальному обстоятельству содействовали его частые и длительные поездки по поручениям отца, во время которых он начал много пить.
…В апреле 1713 года по настоятельному требованию Петра I принцесса наконец выехала в Петербург. Шарлотту сопровождала свита из 110 человек и близкая подруга — ее кузина принцесса Юлиана-Луиза Ост-Фрисландская.
Русские, встречая супругу своего царевича, постарались не ударить лицом в грязь… “Когда экипаж Шарлотты подъехал к Неве, к берегу подошла новая, красивая, обитая красным бархатом и золотыми галунами шлюпка, — писал в Вену австрийский резидент Плейер. — На шлюпке находились бояре, которые должны были приветствовать крон-принцессу и перевезти ее на другой берег. На этом берегу стояли министры и другие бояре в одеждах из красного бархата, украшенных золотым шитьем. Неподалеку от них царица ожидала свою невестку. Когда Шарлотта приблизилась к ней, она хотела, согласно этикету, поцеловать у нее платье, но Екатерина не допустила ее до этого, сама обняла и поцеловала ее и потом проводила в приготовленный для нее дом. Там она повела Шарлотту в кабинет, украшенный коврами, китайскими изделиями и другими редкостями, где на небольшом столике, покрытом красным бархатом, стояли большие золотые сосуды, наполненные драгоценными камнями и разными украшениями. Это был подарок на новоселье, приготовленный царем и царицей для их невестки”.
Первые месяцы жизнь на новом месте складывалась вроде бы неплохо — Петр был нежен к невестке, вслед за царем свое расположение к Шарлотте старались выказать и его придворные. Да и царевич, после долгой разлуки, казалось, стал более внимателен и любезен.
“Царь меня осыпает ласками и милостями, — писала Шарлотта матери. — Мне теперь не только правильно выплачивают четвертные деньги, но сначала я получала также всю нужную для меня провизию, а теперь мне назначено несколько имений для покрытия расходов по хозяйству. Эти имения отданы мне в полное распоряжение, и мне принадлежит даже судебная власть над ними. В них живет 600 душ, а скоро мне дадут еще 900, что составит вместе 1500. Впрочем, эти имения рассеяны по разным местам.
Царь во время своего пребывания здесь был очень ласков ко мне, он говорил со мной о самых серьезных делах и уверял меня тысячу раз в своем расположении ко мне. Царица со своей стороны не упускает случая выразить мне свое искреннее уважение. Царевич любит меня страстно. Он выходит из себя, если мне недостает хоть малейшей вещи, а я без ума от любви к нему”.
Однако семейная идиллия быстро закончилась. Было бы бессмысленным делом пытаться ответить на чисто русский риторический вопрос: “Кто виноват?” Слишком уж разными по характерам, привычкам, вкусам, религии оказались эти молодые люди.
Выросшая в утонченной атмосфере двора Августа III, усвоившая с детских лет западноевропейскую культуру, Шарлотта так и не стала “своей” для русского общества, которое поначалу казалось весьма расположенным к немецкой принцессе. От нее самой зависело удержать симпатии русских, сойтись с ними ближе, увлечься их интересами, разделить их заботы и беды. Вместо этого Шарлотта заперлась в своем доме, старательно избегая любых контактов с представителями родовитой знати, высокопоставленными сановниками. Она не предприняла даже попыток изучить русский язык, проникнуться духом нации, лишь по необходимости соблюдения придворного этикета с брезгливым недоверием посещала православные службы.
Раздражение вызывали бесконечные бытовые хлопоты, от которых принцесса была полностью избавлена у себя на родине, где жизнь была исполнена спокойствием и благополучием. Шарлотта привыкла к правильному, комфортному образу жизни, где все заранее размерено, определено, вовремя припасено.
В Петербурге все было совершенно иначе. Ее многочисленные придворные, прибывшие с ней из Германии, без конца интриговали и ссорились между собой, объединяясь только для совместной борьбы с русскими купцами. Средств на содержание этой компании требовалось много, а свои щедрые обещания скуповатый Петр I не спешил выполнять. Вскоре деньги стали выплачиваться не в срок и далеко не сполна. Появлялись и совершенно непредусмотренные расходы, оплачивать которые Шарлотте приходилось из собственного довольно худого кошелька. Все это совсем не напоминало сладкую жизнь при дворе Августа.
Раздраженная бесконечными неурядицами, Шарлотта никак не могла уяснить, что тогдашний Петербург являлся всего лишь бивуаком воюющей армии, раскинутым по необходимости на топком болоте, от которого нельзя требовать всех удобств жизни, комфорта, благополучия.
“Я никогда не составляла себе слишком выгодного мнения о России и ее жителях, — писала она отцу, — но то, что я увидела, превзошло мои ожидания. Нужно жить среди русских, чтобы их хорошенько узнать. Для того, чтобы приобрести их расположение, необходимо сделаться русским и по духу, и по нраву, и даже в таком случае это не всегда удается, ибо если существует народ, так это именно наш. Они в высшей степени корыстны, и если одолжишь их чем-нибудь, то они полагают, что рассчитываешь на их благодарность, и тогда они начинают ненавидеть лицо, которое их облагодетельствовало. Доставив им какое-нибудь удовольствие, вы еще должны относиться к ним с той признательностью, которую могли бы от них ожидать, и благодарить их за то, что они приняли подарок, иначе они очень обидятся. Понятия их очень спутанны, самые ужасные кутежи распространены между ними, во время богослужения и молитвы они ведут себя чрезвычайно легкомысленно, нечистоплотность их доходит до крайних размеров, нет области в Германии, жители которой не были бы образованнее русских, то есть тех из них, которые ничего не видели, кроме своей родины. Одним словом, это очень непривлекательный народ”.
Впрочем, можно ли требовать от молоденькой девушки, почти насильно завезенной на край света, лишенной семьи, живущей в непривычной, чуждой атмосфере, объективных оценок? Достаточно вспомнить, что подобную точку зрения на русскую нацию разделяли и более глубокие европейские умы в значительно более позднее время…
К тому же в то время в России даже при царском дворе и среди придворных существовало немало шокирующих обычаев, которые не могли не смущать принцессу.
Но к Шарлотте царь Петр относился почти с нежностью — в ней он видел образец столь любезной его сердцу западноевропейской культуры, с ее помощью надеялся приохотить сына к чуждому для него стилю жизни.
Петр I, большей частью находившийся в походах и разъездах, редко мог видеть принцессу, но каждый раз, встречаясь с ней, был приветлив и ласков, “осыпал изъявлениями милости и расположения”, как всегда писала Шарлотта на родину.
Далеко не так удачно складывались отношения с царицей. “Она хуже всех” — слова Шарлотты, красноречиво рисующие характер отношений двух первых дам Российского государства… “Моя свекровь ко мне такова, как я всегда ее себе представляла, и даже хуже”, — жаловалась принцесса в апреле 1715 года.
И все-таки определяющими были семейные беды. Пассивное, молчаливое сопротивление Алексея воле отца оказывается сильнее деспотической энергии царя. Наследник престола делал все, чтобы держаться подальше от отцовского двора, но дома его бесило присутствие жены-еретички, отвергающей его религию, ему наскучили ее упреки в тех неудобствах, которые она испытывала в России.
От горестей и семейных огорчений впал Алексей Петрович в вечный русский порок — стал почти ежедневно крепко выпивать, а его друзья, желая еще более отдалить царевича от жены, повадились приводить с собой на совместные пирушки уличных девок, одна из которых, дворовая “чухонка” князя Никифора Вяземского Ефросинья Федорова, становится его постоянной любовницей.
В 1713 году, чтобы избежать экзамена по рисованию и черчению, который решил устроить ему Петр I, царевич по пьяному делу прострелил себе правую руку из пистолета.
Добившись от врачей заключения, что ему необходимо лечение в Карлсбаде от чахотки, и получив разрешение отца, Алексей летом 1714 года неожиданно уезжает за границу. Его отъезд был настолько скоропалителен, что беременная жена узнала о предстоящей разлуке только тогда, когда карета царевича была подана к подъезду. Прощание между опостылевшими друг другу супругами было кратким. “Adiu, ich gehe nach Karlsbad1”1, — сквозь зубы бросил в дверях Алексей.
1Adiu, ich gehe nach Karlsbad — Прощайте, я отправляюсь в Карлсбад (фр., нем.).
За полгода, проведенные царевичем в Европе, он не счел нужным даже писать жене письма. Спустя пять месяцев Шарлотта сообщала матери: “Царевич все еще не возвратился, и никто не знает, где он, умер ли он или жив; я в ужасном волнении. Все письма, которые я к нему отправила в последние шесть или восемь недель, возвращены мне из Дрездена и из Берлина, так как его адрес там неизвестен”. Только незадолго до возвращении супруга в Россию Шарлотта узнала об этом от царицы Екатерины, получившей письмо от Алексея.
Продолжительное отсутствие царевича, слухи о семейных ссорах и замкнутая жизнь Шарлотты в узком немецком окружении ее двора породили в Петербурге слухи относительно отцовства будущего ребенка. Не без оснований можно утверждать, что сомнительная честь изобретательницы сплетен принадлежала самой царице Екатерине. Раздраженный этими разговорами, Петр I распорядился, чтобы при невестке до ее разрешения от бремени неотлучно находились три русские боярыни. В письме к Шарлотте царь объяснял эту меру необходимостью заставить замолчать “необузданные языки”, которые открыто говорили о возможной подмене ребенка во время родов. Подобные намеки оскорбляли принцессу, но, не в состоянии сопротивляться воле царя, она едва смогла упросить его оставить при ней повивальную бабку, привезенную из Германии.
12 июля 1714 года, после тяжелых родов, принцесса родила дочь Наталью. Рождение дочери у наследника престола порадовало царицу Екатерину, опасавшуюся, что в случае рождения мальчика ее дети потеряют всякую надежду когда-нибудь взойти на престол.
Возвращение Алексея Петровича в Петербург не принесло мира. Не в силах заглушить страх перед отцом, томясь недобрыми предчувствиями, он все чаще бывал пьян, а протрезвев, старательно избегал общения с женой, предпочитая проводить время со своей любовницей Ефросиньей, открыто поселившейся в их доме.
Но все-таки и в этой безотрадной семейной жизни случались редкие минуты счастья, когда Алексей и Шарлотта стояли у колыбели маленькой дочери.
Вскоре Шарлотта почувствовала, что она вновь готовится стать матерью. Вторая беременность принцессы протекала еще тяжелее, чем первая. За десять недель до родов, спускаясь с лестницы, она упала и сильно ударилась спиной о ступени. С этого момента ее беспокоила постоянная боль в левом боку и животе. За девять дней до родов состояние ухудшилось, и она уже не вставала с постели.В полночь с 11 на 12 октября 1715 года начались родовые схватки, а к пяти часам утра она благополучно родила сына — будущего юного императора Петра II, царствовавшего всего три года и неожиданно умершего в пятнадцатилетнем возрасте, в день своей свадьбы.
В первые дни после рождения сына состояние Шарлотты не внушало тревог: она стала ходить, принимала поздравления и, несмотря на возражения докторов, сама кормила новорожденного. Но на четвертые сутки у нее начались сильнейшие боли в животе, появился озноб. Больная металась в бреду. Так прошло еще четыре дня, и все эти дни царевич не отходил от жены…
Только 20 октября Петр I, который сам в эти дни был очень болен, прислал к ней своих лейб-медиков, узнав о тяжелом недуге Шарлотты. Приговор врачей был пессимистичным до крайности: in mortus limine1…
Около полудня Шарлотта, придя в себя, послала за царем. Он велел привезти себя в коляске. Принцесса поручила свекру своих детей и умоляла оставить с ними ее подругу принцессу Ост-Фрисландскую. Когда Петр удалился, принцесса попрощалась с придворными и позвала пастора. Медики убеждали Шарлотту принять новое лекарство, но она бросила бокал на пол со словами: “Не мучьте меня так, дайте мне спокойно умереть, я не хочу больше жить”.
1In mortus limine… — На пороге смерти (лат.).
В ночь с 21 на 22 октября 1715 года кронпринцесса Шарлотта скончалась. Царевич Алексей, державший ее руку, упал в обморок, а придя в себя, взял на руки двоих детей и унес их в свою комнату.
Похороны состоялись 27 октября. К двум часам дня мужчины стали собираться на половине царевича Алексея, а дамы — в бывших апартаментах Шарлотты, где их принимала принцесса Ост-Фрисландская. Убранство зала, где стоял гроб с телом покойной, напоминало зал, где за четыре года до того происходило венчание принцессы и царевича, только вместо красного цвета преобладал черный, а зеркала были задрапированы траурной тканью…
Похоронили принцессу в Петропавловском соборе. Петр I вместе с царевичем шел за гробом, который несли гвардейские офицеры. Траурный салют символизировал окончание земного пути немецкой принцессы, ставшей нелюбимой женой русского царевича.
Слухи о несчастной семейной жизни принцессы Шарлотты заставили многих искать причину ее смерти не в болезни, а в тех обстоятельствах, жертвой которых она стала. Австрийский дипломат Плейнер писал в Вену: “Ее смерти много содействовали разнообразные огорчения, которым она постоянно подвергалась. Деньги, назначенные на ее содержание, выдавались после долгих хлопот и так скудно, что она никогда не получала более 500 или 600 рублей за раз, так что она постоянно нуждалась и была не в состоянии платить своим придворным. Она и ее придворные задолжали у всех купцов. Она также заметила зависть со стороны царского двора по случаю рождения царевича и знала, что царица тайно старается ей вредить. От всего этого она находилась в постоянном огорчении”.
Несчастная супружеская жизн принцессы послужила поводом к созданию романтической легенды, появившейся болеее чем полвека спустя после ее смерти. В 1777 году вышла французская книга, автор которой утверждал, что Шарлотта не умерла в России, а сумела бежать в американскую Луизиану. Там она вышла замуж за французского офицера, с которым приехала в Париж, где ее узнал Морис Саксонский — сын короля Августа III. Потом она жила на одном из островов в Средиземном море, изредка навещая Париж, Брюссель и своих родственников герцогов Брауншвейгских.
Трагично сложилась и судьба мужа принцессы Шарлотты — царевича Алексея. После смерти жены он еще больше отдалился от отца; скрываясь у своего шурина, австрийского императора Карла VI, пытался организовать интервенцию в Россию, чтобы свергнуть Петра I с престола, но обманом был вывезен на родину, судим здесь и тайно убит по приказу отца в каземате Петропавловской крепости.