эссе
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2002
1
Лисабон основан римлянами на месте древнего финикийского поселения Олисипо в I в. до н.э. Столица современной Португалии.
Общая площадь города — 1000 кв. км.
Площадь исторической части города — 150 кв. км.
Численность населения — 2.1 млн.
Численность населения исторической части города — 700 000.
Вероисповедание — католицизм.
Средняя температура января: 15о С.
Средняя температура июля: 28о С.
Ежегодный грузооборот порта — 15 млн. тонн.
Климат — средиземноморский.
Основная денежная единица — евро.
2
Закат Европы тих и живописен.
Солнце, описав круг над устьем Тежу, медленно заходит за спину Христа и раскрывает на небе веер лучей. Тридцатиметровый монумент поднимается над горой и зависает в лучах славы (как точно выбрано место!). Шоу продолжается примерно с минуту, потом веер аккуратно складывают, солнце опускается в Атлантику и свет на небе гаснет. В Европе наступает ночь.
3
Ночью ходит трамвай.
28-й маршрут — не трамвай, а люлька: брелок размером с балкончик, с ботинок, с детсадовский домик. Это он кое-как продирается по переулкам, царапаясь боком о синюю плитку. Это от него врассыпную бросаются местные кошки в подпалинах рыжего цвета. Это на крышу ему протекает исподнее с окон.
Поднять паруса простыней!
Зажечь огни Святого Эльма!
Якорь на борт, пассажиры по лавкам!
Отчаливай, кораблик желтый, негасимый, что вдоль какого-то там сада, кораблик желтый, нелюдимый, на губную гармошку похожий. И это он — каравелла на колесиках с мачтой из стали, сбивающей звезды: идет в кругосветку по Лисабону.
Что у нас там?
Площадь da Figueira — собор Sao Vicente da Fora — собор Святого Антония — Азорские острова — Рио-де-Жанейро — мыс Доброй Надежды — Гоа — далее со всеми остановками туда, куда нам сегодня не нужно.
И ладно.
4
Да, Лисабон закольцован, и Лисабон окружен: линиями трамвая, стеной замка Sao Jorge и круглым, как синее блюдце с каемкой, заливом Тежу.
Глядя на город с верхушки лифта Эффеля, явственно видишь не город, а систему окружностей. Но ведь и век славы страны пришелся на век кругосветных скитаний — так что город просто отвечал путешественникам в том же духе. В зрачке тут и по сей день отражаются — и залив, и линза Улисса, что в замке (по дороге домой Одиссей наследил в этом месте), и трамвай, что гоняет по кругу, как в цирке.
Ну и круглобокая португальская guitarra с дыркой посередине, где живет бабочка- однодневка. Узнаете? Она же — пузатая каравелла, она же — пухлая хозяйка знаменитого кафе A Brasileira, она же — «bolo rei»: королевский бублик с фруктами, что пекут на рождество и выставляют в кондитерских.
5
Город разбросан по холмам, но партер только здесь, где вода: лицом к реке, в залив глазами. Дома и домики повернулись на закат Европы — туда, где складывают солнце. Все остальное — на другой стороне холмов где-нибудь в Campo Pequeno — не считается.
Играет тот, кто смотрит на воду и ждет: возвращения.
Лисабон — это и не город, а огромный зал ожидания. Сквозь белье на веревках видишь балкончик, на котором вот уже тысячу лет сидит старуха и ждет, когда в устье покажется парус. Ее парус.
А звуки?
Продираясь по колченогим и кривоколенным переулкам Альфамы, то и дело вздрагиваешь от кашля под боком — храпа над ухом — стонов у самого паха. Как в том анекдоте про темную сцену в театре: «Кто здесь?» Стены здесь тоньше картона, в дверях — щели, и слышно, слышно, как булькает портвейн или шипит иголка на проигрывателе.
В общем, частная жизнь города прикрыта для взгляда, но открыта для уха. Так что, попав в Лисабон, помните: вы на слуху.
6
Да, всю свою историю жители Лисабона ждали.
Возвращения кораблей, рождения престолонаследника или когда спихнут узурпаторов трона. Вечерней прохлады, в конце концов. Но корабли не возвращались, узурпаторы продолжали сидеть на троне, а престолонаследники если и рождались, то не здесь, во дворце, а где-нибудь за морями: в Бразилии или на Гоа.
Рассчитывать, как и раньше, приходилось лишь на вечернюю прохладу.
И вот когда ждать уже было нечего — а в сумерках зажигались фонарики, — когда на рейде мигали огни кораблей, но это снова были не те корабли — тогда из-под кровель и сводов таверн вступала та самая фадо.
Фадо! Лирический монолог Пенелопы, которая ждет не дождется своего Улисса. Женское безлюбье, переходящее в голос — в крик — в мольбу — в надежду? Не романс и не песня — тоска страсти на все двенадцать струн классической гитары, которая на пару с гитарой португальской аккомпанирует певице.
Спеть фадо — спеть душу Португалии: недаром лучшая исполнительница Амалия Родригеш похоронена с королевскими почестями в городском парке. В музыкальных центрах города отдел фадо — больше, чем рок-н-ролл: сам черт ногу сломит. Так что берите не глядя Родригеш — не прогадаете. Ну и Катю Герейра, что помоложе, в придачу: для оттенка.
А в остальном — все то же: «Прощай, Лисабон, любовь моей жизни», уходим в открытое море, плыть нам, как видишь, далече.
Синоним «романса» — «любовь». По второму значению «фадо» — «судьба».
В том-то и разница между ними.
7
Отсюда и ритм города — как струнный перебор или занавеска, которая раскачивается на солнечном ветру. Ну или как волна, что все лижет и лижет белесые плиты у Torre de Belem.
Но и местная флегма характера — тоже отсюда: из этого сонного царства зала ожидания. Вот, например, какой случай произошел со мной в Альфаме — в одном из самых помоечных, а потому и самых живописных, живых районов центрального города.
Шляясь по его горбатым переулкам — поднимаясь по его колченогим лестничкам — я фотографировал. Я щелкал грязные стенки, брал голубые плитки, ловил облака меж домов — и голубей на палевых карнизах.
В общем, я вдохновенно переводил пленку.
И вот в одном из переулков я так увлекся куполами, что чуть было не попал под трамвай, который бесшумно выскочил из-за угла, как черт из табакерки. Кубарем откатившись к стене, я перевел дух, а когда трамвай отзвенел, снова взялся за «мыльницу» и через пять минут напрочь забыл о происшествии.
Мало ли что может случиться в узких улицах старого города с пришлым человеком?
Но. История сама знает, по каким переулкам идти нам навстречу. В Москве я напечатал эти снимки и, разглядывая их как-то вечером в сотый раз, заметил в углу соглядатая.
Да-да!
Пока я щелкал затвором на мостовой, за мною следили! В самом углу фотоснимка я обнаружил старуху, которая все это время была на балконе. Это она — на первых кадрах стоя, дальше сидя на приступке — глазела на мои выкрутасы. И это она — судя по взгляду на пятой карточке — засекла трамвай, что спешил мне навстречу.
Вы думаете, она подала мне знак на шестом фотоснимке? Или предупредила? Нисколько.
Флегматичная эта старуха на карточке номер семь просто устроилась поудобнее — и стала ждать кульминации. Туристом больше, туристом меньше — какая тут, в сущности, разница? Спектакль — вот что важно!
Так что будете в Лисабоне — запоминайте: старухи, трамваи и фотоснимки играют здесь важную роль.
И в этом я убедился на собственной шкуре.
8
Лисабон — что Питер: столица у воды, на краю государства. Но империя Питера — за спиной города, то есть на суше. Владения же Лисабона — на воде, за водой, у самого горизонта и дальше.
Живя на «закате Европы», португальцы всю жизнь смотрели в обратную сторону: на восток.
Ясно, что «западник» Колумб с глобусом Тосканелли под мышкой не мог найти здесь поддержки — не тот был расчет. Искать Индию через «запад» толмачам короля Хуана II представлялось «неразумным», так что Колумба сплавили в Испанию, где его спонсировал король с королевой, — и он нашел, что нашел.
А вот в Индию первым добрался Васко да Гама. И хотя португальские корабли ходили за тридевять земель и раньше — особенно вдоль африканского побережья, — век открытий принято датировать именно этим годом. Он отплыл отсюда, из залива Тежу, 8 июля 1497 года — бросил якорь в Калькутте годом позже, а еще через год да Гаму встречали в Лисабоне. И хотя «немногие вернулись с боя», а товар по дороге почти что весь сгинул, путь был проложен, Колумб (читай — Испания) посрамлен, а значит, дело — сделано.
Век открытий! Золотой век Португалии, тенью павший на всю ее историю! Всего дай бог полсотни лет — а какой эффект!
Япония, Китай, Макао, Мулукские острова — католические храмы, выстроенные на деньги португальской казны, стоят в этих краях до сих пор. Да, какое-то время торговлю между Японией и Китаем «держали» португальцы — но кем, как не перевозчиками, они служили? Глупые американцы, шарахнув по Нагасаки в 45-м, сами не знали, что делали: в этот день они расхерачили центр христианской цивилизации на Востоке, город западного влияния и оплот Европы во всем полушарии.
История знает, по каким переулкам идти нам навстречу, да. Но и заблудиться в ней — что в Альфаме — недолго.
9
А Южная Америка?
Педро Алварес Кабрал, мореплаватель и кавалер, вышел вслед за да Гамой на Индию из Лисабона, но история распорядилась иначе — и вот уже каравеллы, сбившись с пути по прихоти Ариэля, отклоняются сильно на запад, а потом причаливают к незнакомой суше — и открывают Бразилию!
Да, злые языки до сих пор говорят, что тут дело нечисто. Что, чуть раньше поделив с испанцами глобус на сферы влияния, португальцы отхватили кусок океана, который пришелся как раз на Бразилию — как если бы знали о том, что она уже есть, но! победителей ведь не судят, не правда ли? И вот уже и с востока, и с запада Португалия прирастает колониями, португальский язык становится языком мирового общения, только вот беда — между столицей и ее владениями по-прежнему пролегают тысячи миль океана, которые не способно покрыть даже фадо.
10
На заре шестнадцатого века страна почивала на лаврах — в прямом смысле этого самого слова.
Восточные специи, которые тащили через моря уже не на юрких каравеллах, а на вместительных галеонах, расходились по Европе отсюда, из Лисабона.
Проперчивая индийскими пряностями ветчину в Болонье или прокапчивая на перечном дыму колбаски в Амстердаме, Европа оплачивала и стол, и кров столичных жителей.
Это на деньги от миндального ореха, кари и бразильского табака был отстроен город, а в городе появился великолепный монастырь Святого Иеронима, что в Белеме, где с гиком и карнавалом встречали мореплавателей из похода.
Это на деньги от коричного дерева и гвоздики содержались при дворе лучшие художники и архитекторы, создавшие стиль, который позже назовут «стиль мануэлино»: по имени солнечного короля Мануэля, на чей век пришлась золотая эпоха страны.
Образцы этого стиля — перед вами. Барочные галереи с растительным орнаментом из камня — бесконечные патио с кустами жасмина — окна в тончайшей резьбе — и витые колонны, которые распускаются под потолком пальмовой веткой: оказывается, даже избыточность может быть невесомой.
11
В то время у благородного жителя Лисабона было три варианта судьбы: море, церковь или двор — потому что других занятий для дворянина в эпоху золотого века не существовало.
Да и сам век уже катился к финалу.
Власти города, недовольные тем, что основная денежная масса находится в руках крещеных евреев, пишут письмо в Рим и призывают в город инквизицию: «поскрести» иноверцев.
Вскоре в городе появляются первые монастыри ордена иезуитов — и золотой век кончается так, как и положено великим эпохам: на пепелище. Нам даже известна точная дата его заката: 1541 год. Именно в этот год на площади Лисабона был совершен первый акт аутодафе и прах первого еретика поднялся к небу над устьем Тежу. С этого момента — и вплоть до 1684 года — около полутора тысяч несчастных отправятся на тот свет именем Христа, а на смену вольному городу мореплавателей придет сумеречный город завистников и стукачей, которые долго еще будут делить наследство эпохи великих открытий.
Свято место пусто не бывает — и вот уже голландцы с англичанами активно ходят «за три моря», окончательно перехватив «инициативу». У Португалии есть Бразилия и берег Африки — но история скачет вперед, зло пошутив напоследок над нашими «перечниками». Увы! Золото века открытий стало его же балластом. Под этой тяжестью Португалия, как каравелла, пару веков медленно шла ко дну: со своим роскошным, но теперь уже никому не нужным приданым, что до сих пор мерцает на великолепных алтарях ее соборов. Пока двор спал на пряных лаврах — пока горели костры инквизиции, — в Европе нарождался средний класс, привыкший все делать своими руками. Пока Лисабон гулял по набережной и ждал караваны судов, Европа готовилась к революциям, продираясь по трупам в новую историю. И хотя были, были славные моменты в истории Португалии той поры — как, например, победа над сэром Френсисом Дрейком, который мимоходом хотел было взять Лисабон с моря, да кишка оказалась тонка, — и еще многие земли открыли ее первопроходцы, но факт остается фактом: с середины шестнадцатого века страна стабильно катится под уклон, через испанское владычество (1580-1640), через золотую бразильскую лихорадку рубежа века семнадцатого — к фатальному землетрясению, первые толчки которого случились утром в первый день 1755 года.
В тот день под руинами города погибло 15 тысяч человек.
12
С тех пор Лисабон — город вечной стройки. С утра здесь стучат молотками и пылят цементом, так что выспаться в центре города — невозможно.
Ну а следы века открытий в Лисабоне — тоже на каждом шагу. Во-первых, со времен бразильского табака Португалия остается одной из самых курящих стран Европы. Табачных лавок здесь что телефонных будок, и даже в общественном сортире предусмотрена пепельница.
Во-вторых, черный кофе, который льется здесь рекой. Нигде еще не пил я такого ядреного — и в то же время такого душистого — кофе, какой умеют делать в Лисабоне. Так что не удивляйтесь, если у прилавка длинная очередь из небритых мужчин. Это не алкаши за пивом, это у местных жителей опять обострилось кофейное голодание.
В-третьих, картофель, попавший сюда по тем же дорогам. Его — в отварном, тушеном, жареном и печеном виде — чаще всего подают на гарнир в ресторанах, так что нет смысла просить рис, поскольку рис тут ноль без палочки, а вот картофель, как и у нас, — всему голова. Есть еще один заморский гость — соленая треска, она же «бакаляу»: страшная вещь, похожая на стружку! Но тут уже другая история, поскольку этот «фрукт» попал в Португалию (где трески нет) из Голландии (где ее, как ….), куда ходили из Лисабона торговые корабли. Это они, отправляясь в обратный путь, брали на ужин тресковую солонину — и это они сбывали ее остатки на рынках в Лисабоне. Именно с тех самых пор лисабонцы и пристрастились к ядреной рыбешке — и трескают треску на берегах Тежу в любое время дня и ночи. Если вы попали в ресторан — точнее, в забегаловку, где рядами выставлены столы и посетители сидят бочком, как на деревенской свадьбе, — заказывайте следующим образом. Сперва попросите по рюмке сухого белого портвейна — ну, скажем, по рюмке «Ferreira». Это самый распространенный напиток по части аперитива. К портвейну вам принесут сыры (именно «до», а не как во Франции «после») — и хлеб: вот под них и тяните напиток. Основное блюдо рекомендую — рыбное, тут хороши и окунь, и мелкие сардины, но будьте осторожны с треской: не каждый повар умеет из сухой соленой доски «бакаляу» приготовить сочное блюдо, хотя именно по этому умению повара и проверяют «на вшивость». В общем, рисковать или нет — ваше дело. А вот к рыбке нужно непременно взять знаменитое Vinho Verde — белое сухое, которое делают из невызревшего винограда (отсюда — verde, зеленый). Ферментация вина проходит в бутылке, отчего напиток приобретает едва заметную игристость. На вкус вино — чрезвычайно бодрое и оптимистичное, тонизирующее и жаропонижающее. В общем, к соленой гремучей треске, которую вы на свою голову заказали, — в самый раз. Ну а заканчивать ужин следует опять-таки портвейном: но на этот раз уже красным и сладким. Впрочем, для человека непьющего подойдет чашка кофе. И тот, и другой напиток здесь — божественны.
13
«Похороните мертвых и дайте хлеба тем, кто голоден», — сказал маркиз де Помбал и взялся за город уже через неделю после землетрясения. Уцелевшие здания (кроме церквей — скелет одной из них, кармелитской, и по сей день стоит в Bairro Alto) приказано было не восстанавливать. Руины сровняли с землей, а на стол королю лег генеральный план реконструкции города. Де Помбал! «Культовое» слово Лисабона, имя, которое встречается в городе на каждом шагу, как «маркса-ленина» в нашей провинции, что правильно, ибо Помбал для Португалии что Петр для России: человек, который за уши вытащил страну из болота и спустил на чистую воду в свободное плавание.
Премьер-министр при дворе очередного Жозе-короля с 1750-го по 1777-й, дипломат с опытом работы в Лондоне и Вене, этот Помбал, женатый на австриячке, как бог-отец дал жизнь всему, что стало быть в стране с его приходом к власти.
Ему, как и Петру, до всего было дело.
Утром он разбивает ботанический сад в итальянском стиле — а ночью сидит на допросах в подвале Святого Иеронима. Вчера его видели за посадкой тутовых деревьев на корм шелкопряду — а сегодня он открывает факультет естественных наук в Коимбре.
Да, он был страстным сторонником просвещенной монархии — и сеял «разумное, доброе, вечное» не без картечи. Да, в эпоху его правления тюрьмы под завязку были забиты старой дворянской знатью, которая не желала «брить бороды». Но. Это Помбал уравнял в правах «старых» и «новых» христиан. Это Помбал объявил, что торговля достойна дворянина и «курс валюты» не химера, а наука. Это Помбал навел порядок на виноградниках в верховьях реки Доуро, после чего знаменитый портвейн стал наконец-то не пойлом для англичан, а португальской маркой, контролируемой по происхождению. Это Помбал открыл начальные и средние школы в свободный доступ. И наконец, именно Помбал поставил точку в гнусной истории португальской инквизиции, изгнав из города в 1759 году всех иезуитов.
А сам город? Благодаря ему центр Лисабона — та самая Baixa, что больше всех пострадала от землетрясения, — имеет регулярный вид: каскады площадей соединяются параллельными проспектами, по которым тебя, как по вантам, выносит на эту Дворцовую — то есть, конечно, Торговую — площадь, что лежит полукругом у самой реки.
Эту Дворцовую площадь с незапамятных времен называют еще «Площадью темной лошадки» — по цвету кобылы, на которой сидит медный всадник Жозе I.
Кобыла эта давно уже позеленела, так что с цветами тут полная путаница, а вот Петербург, тоже «сделанный» по линейке, это место очень и очень напоминает. Желтизной правительственных зданий, аркадами Гостиного двора, патиной медного всадника подле волны, что всегда набегает по две.
И вообще: глядя на современный план Baixa, видишь не сетку проспектов и улиц, а гигантские стапели, по которым этот самый маркиз де Помбал спустил на воду в новый век новый город. И этот город выкатился на свет божий из огромной арки, как две капли воды напоминающей арку, что на Галерной.
14
Часы над аркой всегда стоят на 19.40, по площади шатаются негры, торгующие наркотой, но гашиш у них хреновый, а вот трава еще куда ни шло.
Взяв того и другого — а лучше, конечно, портвейну, — ступайте от площади по переулкам направо, в гору: туда, где под самым небом светятся в темноте стены старого замка.
Этот замок отгрохали еще арабы, что сидели на португальском троне четыреста с лишним лет с 411-го года и до Реконкисты. От них в Лисабоне — страсть к орнаменту, любовь к точным наукам, спокойная медлительность, мудрое лукавство и грассирующий звук «р», что горошиной закатился из восьмого века прямо в горлышко современного португальского языка.
После изгнания арабов тут сидел на троне легендарный Афонсо Энрике-освободитель, потом резиденция переехала, замок пустовал, пока окончательно не развалился после землетрясения. И только в 1938 году по приказу премьер-министра Антонио Салазара этот каменный ларчик был восстановлен: со всеми своими скважинами и замочками.
Подлинного в замке — ноль без палочки. Но зато какие виды!
Спускаться с горы лучше через ту же Альфаму — по кривоколенным и колченогим улочкам-лестницам, где вывихнуть ногу плевое дело. Не оттого ли, кстати, в городе после «табакерок» самое распространенное заведение — ортопедическая лавка? В Альфаме капает с белья, подростки лупят в одно касание об стенку собора Святого Мигеля, крытого бразильским палисандром, шумит над головой одинокая пальма и рябит в глазах от вечной лисабонской плитки голубого цвета, которая, говорят, хранит жилище от жары и влаги в те летние месяцы, когда погоды стоят в устье Тежу самые умопомрачительные.
Вот здесь, в Альфаме, и сядем — на смотровой площадочке miradouro, которых в городе, что гнезд под крышей: под каждым деревом и кровлей.
Перед вами на белом столике — бокал красного портвейна (куда ж без него?). Над вами на ветке висит апельсин, на балконе сбоку дремлет, скрестив руки, старуха, а впереди у решетки дрыхнут два пса неточной породы. За всем этим хозяйством следит ночная Тежу, которая сливается с ночным небом, и отличить первую от последнего можно лишь по тому, что огоньки кораблей по реке Тежу плывут, а огоньки звезд над рекой Тежу — стоят.
Что — под определенным углом зрения — примерно одно и то же.
И в тот момент, когда ты протягиваешь руку и берешь в пальцы холодное стекло с чайной ложкой портвейна, неизвестно откуда начинает звучать фадо. Сначала гитара, после другая, а потом и женский голос с трещиной посередине, куда закатился горошиной тот самый звук из восьмого века.
«Прощай, Лисабон, любовь моей жизни», — поет она свою вечную песню, и тогда старуха на балконе поворачивает седую голову, псы поднимают морды на звук и на реке начинает голосить траулер. А ты продолжаешь сидеть вот так, с холодным стеклом в пальцах у самого синего моря, и вдруг понимаешь, что это и есть — судьба.
По-португальски.