Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2002
Лист — мироздание. В этом мироздании, как
и в мире нашем, все соединено.
Из высказываний Дмитрия Лиона.
Сегодня о художниках так называемого андеграунда вспоминают редко: они стали для тех, кто думает и пишет об этой эпохе, чем-то почти равным тогдашнему культурному истеблишменту. Сегодня, из раннего ХХI века, все фигуры того, теперь уже довольно далекого времени, как-то сливаются в некую общую группу явлений “культурного наследия”. Нашим сегодняшним современникам, например, в общем-то, все равно — идет ли речь о Льве Кербеле, авторе памятника Карлу Марксу напротив Большого театра, или о стороннике стилизаций в духе раннего Ренессанса Дмитрии Жилинском. Ныне оба эти художника — академики и заседают вместе, несмотря на разницу в возрасте и, главное, в творческих возможностях, в одном Президиуме Российской академии художеств. Некоторые из тех, кто когда-то покинул страну в надежде спастись от нерасторжимых объятий “многонациональной советской культуры”, теперь ставят памятники и устраивают персональные экспозиции в Москве, Питере и других местах необъятной страны и тоже стремятся стать почетными академиками…
Впрочем, речь сейчас не о них. Мы говорим о художнике, которого, к несчастью, нет на этой грешной земле уже почти десять лет. При его жизни он всячески уклонялся от любых публичных проявлений как лояльности, так и нонконформизма (а ведь этим грешили многие из представителей андеграунда). Можно не сомневаться, что, будь он жив сейчас, ни в каких играх с культурными властями он уж определенно не участвовал бы.
Дмитрий Лион (1925—1993) родился в Калуге. Пройдя войну (c 1943 по 1945 год) и отслужив в армии после ее окончания (до 1952 года), в середине 1950-х годов он отучился в Московском полиграфическом институте и с 1958 года стал участвовать в художественных выставках. Одна из первых самостоятельных работ Лиона — графический цикл “Судьба русских поэтов” (1959) — уже вполне выявила особенности его творческого почерка. Отличительная его черта — минимум визуальных средств: художник искал выразительность не в перегруженности деталями, не в иллюзорности целого, а, напротив, в лаконизме форм, и это придавало каждому прикосновению его пера или карандаша к бумаге поистине знаковый характер. Каждое из них драгоценно как фрагмент большого и серьезного “послания”, адресованного зрителям. Вязь причудливых линий и отдельных штрихов у Лиона часто напоминает то древние рукописные свитки, то иероглифы, то отточенные графические наброски, доведенные до совершенства пиктографической формулы, а порой похожи на почти случайные, легкие, почти необязательные “почеркушки”. Уже в ранних сериях Лиона определилась еще одна важнейшая особенность его творческого метода: отталкиваясь от того или иного текста, как и полагается “иллюстратору”, художник вовсе не стремится его именно иллюстрировать — он ищет визуальный эквивалент текста, предлагая подчас неожиданное и сугубо индивидуальное его прочтение. Позже он перешел к сочинению собственных “текстов”, которыми и стали его графические серии и отдельные листы, включающие и слово, и зрительный образ. Виртуозно вводя в изображение то буквы, то некие знаки и символы, конструируя из них слова, фразы и целые повествования, Лион уравнивал в правах визуальный и вербальный знаковые ряды, и поэтому каждая его работа становилась не только великолепным образцом графического искусства, но и сложным, как будто закодированным конгломератом изобразительных и неизобразительных композиционных элементов.
Огромный потенциал линии и штриха, заключенный в композициях Дмитрия Лиона, нередко вырывался за границы бумажного листа даже самого большого формата. Так возникли росписи прямо на стенах его мастерской, где в едином художественном пространстве встречались ветхозаветные пророки и великие художники. Отсюда же выросли и хранившиеся у художника огромные рулоны эскизов к неким будущим фрескам, в которых как будто не было ни начала, ни конца и где движение линий и штрихов словно физически созидает на глазах у зрителя целое мироздание; каждый день такого творчества — как день творения.
Работа Лиона на бумаге — это и вправду сотворение мира, отделение “света” листа от “темноты” штриха. Это — особый мир графики Лиона. Художник не раз говорил, что белое пространство в его композициях — не пустота, а источник света, и поэтому рисовать в равной мере можно и черным по белому, и белым по черному, так как это две стихии, тесно между собой взаимосвязанные. Причудливая вязь штрихов и букв, целых фраз и сложнопереплетающихся линий обрамляет центр многих листов художника. Эта своеобразная рамка — одновременно и камертон и контрапункт центральной композиции. В работах Лиона одинаково одухотворены и наполнены его творческой энергией и каждый штрих, и каждое пятно, каждое прикосновение к листу и каждая пауза между ними.
Работая тушью и пером и добавляя к тонкой паутине этих штрихов другие, более короткие и массивные, но и более активные, которые наносились поверх перового рисунка тростниковой палочкой — совсем как в средневековой Японии, — Дмитрий Лион достигал глубины, многослойности своих листов уже на уровне творческого метода. Столь же многоуровнев и смысл его творений.
Созерцая многочисленные рисунки, эскизы, офорты Дмитрия Лиона, приходишь к заключению, что этот художник всю свою жизнь работал над одной и той же бесконечной графической серией, которая в идеале должна была объять самые разные проявления визуальной культуры человечества — от наскальных граффити до древневосточных рукописных свитков, от средневековых манускриптов и рунических текстов до тончайших рисунков и офортов корифеев Ренессанса и барокко, от лаконичных антикизирующих серий Матисса и Пикассо до лучших примеров минимализма. Лион всегда чувствовал себя равным собеседником великих мастеров прошлого и как будто свидетелем давнишних, ставших уже легендарными, событий. В его листах появляются и соседствуют друг с другом Рембрандт, Леонардо да Винчи, Босх, Пикассо, ветхозаветные персонажи и безымянные современники художника.
Названия некоторых серий и циклов Дмитрия Лиона: “Судьба русских поэтов” (1959), “Зримое в незримом” (1961—1967), “Три жизни Рембрандта” (1971—1979), “Библейский цикл” (1977), “Благословите идущих” (1959—1988). Последнее название особенно характерно. Не только в этом обширном цикле, некоторые листы которого поражают своей выразительностью и в то же время — лаконизмом художественных средств, встречаются мотивы шествий самых разных персонажей. Их движение неостановимо и не имеет начала и завершения, как постоянен и бег строк тех письмен и фраз, который их часто сопровождает. В 1970-е годы, перейдя от рисунка к офорту, Лион словно бы замкнул это неостановимое движение, направил его по замкнутому кругу: изображения и надписи предстали в зеркальном отражении. Тексты стали еще менее разборчивы, композиции получили другой ритм. Однако это не только не ослабило, а, напротив, усилило выразительность каждого лионовского листа: глаз зрителя перестал искать понятные сочетания знаков и слов, отвлекаться от созерцания самой природы графического языка. Письмена окончательно стали эзотерическим, сугубо своим текстом художника, предназначенным не для семантического, а для визуального и эстетического восприятия. Стихия слов окончательно растворилась в стихии линии и штриха. Большинство листов от этого приобрело еще большую цельность и завершенность. А населявшие их художники и пророки, герои Ветхого Завета и странные персонажи, возможно заимствованные из окружающей жизни, сменили центробежное движение за пределы листа на центростремительное, позволившее им и создавшему их художнику сосредоточиться на том безначальном и бесконечном движении, которое соединяет прошлое с будущим. Если есть нити, связывающие былое с грядущим, и если эти нити проходят через настоящее, то проходят они, несомненно, через рисунки и офорты Дмитрия Лиона. Жизнь этих произведений и их персонажей — в беспрерывном шествии, включенном в постоянное движение всего и вся в мироздании. И именно это движение призывал благословить замечательный мастер.
Андрей ТОЛСТОЙ,
доктор искусствоведения.
Благодарим Фонд Дмитрия Лиона за предоставленные материалы.