Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2002
Счастливчик
Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки? Осип Мандельштам
Ну как же, как же:
Жаль Александра Пушкина.Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет...
Чертовски жаль Пушкина — сочинителя, повесу, хулигана. Мыслителя– государственника. Мужа и отца . Поэта. Жертву великосветской черни, которые — “толпой стоящие у трона”…
Все так или почти так.
Как глянешь, однако, из нашего посткоммунистического далека, аж из XXI века, да осознаешь — что было с Россией в столетии двадцатом, — так и призадумаешься…
Так ли уж “темен жребий” именно Пушкина?
Со времен Древнего Рима (да и пораньше) — “Oderunt poetas” (“Поэтов ненавидят”).
Да, убит. Но — убит на дуэли. В поединке, единоборстве. Кодекс дворянской чести — некие “правила игры”.
Конечно, его откровенно и отвратительно провоцировали. Он, с холодной головой, поддался на провокацию мерзавцев, ибо (опять потревожим якобы мертвую, но вечно живую латынь) — “Poeta semper tiro” (“Поэт всегда простак”). Потому, кстати, поэзия истинная “глуповата” — избыток “ума”, “здравого смысла”, “изощренности” превращает ее в высоколобое занудство и мертвечину.
Пушкин искал смерти. Она не заставила искать себя долго…
Так вот, когда представишь, каково приходилось поэтам в откинувшемся веке, то погодишь обличать, клеймить, испепелять родовитого и блядовитого французика, его голубоватого папашу, прочих “наперсников разврата”.
Пушкина — “заказали”.
“Киллер”, однако, не “пас” его у парадного подъезда, не стрелял в спину, не делал “контрольного” выстрела. И тротил с его “эквивалентами” в карету не закладывал…
Куда страшнее и ужаснее, без малейшего романтического флера, “смерть Поэта” в России XX века: Блок, Гумилев, Есенин, Маяковский, Клюев, Клычков, Васильев, Корнилов, Мандельштам, Хармс, Цветаева… Шпаликов, Галич, Высоцкий…
Гамаюн русской поэзии просто задохнулся — “умер от смерти”.
Большинство — расстреляно.
“Лег виском на дуло” Маяковский. Выкосили обэриутов.
Петлей захлестнула жизнь Есенина, Цветаеву, Шпаликова.
Марине Великой отказано “в милости” стать судомойкой в елабужской столовке…
Гениальный Мандельштам, тщетно пытавшийся “встроиться” в “эпоху Москвошвея”, брошен умирать в лагерь.
Две Анны — Ахматова и Баркова, казнь которых — иезуитская — длилась десятилетия.
Превращали в “лагерную пыль” драгоценного Заболоцкого.
Ломом ГУЛАГа перебили хребет Шаламову.
Распяли Пастернака.
Травили, отравляли жизнь могучего Твардовского.
“Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз…”
Только самые известные факты геноцида русской Поэзии…
Отнюдь не в поединке — “не на равных играли с волками Егеря.”
Куда там Александру Христофоровичу и Леонтию Васильевичу, со всем их Третьим Отделением, жандармами и филерами, Гречем и Булгариным, — куда им до Николай Иваныча и Лаврентий Палыча!
Бенкендорф, Дубельт — даже и не цветочки, но Ягода — впереди.
Был, правда, в только что растаявшем веке случай уникальный — поэт казнил палача. Каннегисер — Урицкого, шефа Петроградского “гестапо”. Ценой, однако, своей жизни.
На этом зловещем фоне баловнями судьбы видятся ныне “герои позавчерашних дней”, заметнейшие из них — Евтушенко и Вознесенский.
У людоедов повыпали зубы.
Словом, “а в 33 распяли, но не сильно”.
Однако, как ни странно, их тоже жаль. “Другой”, разумеется, жалостью, а все ж…
Судьба их печальна — пережить себя как поэтов…
Или случай Тихонова. Того, что “Орда” и “Брага”.
Если Блок умер “от смерти”, то Тихонов-поэт — “от жизни”. От жизни литгенерала. Покончил с собой…
Что хуже: уйти в 27, 37, 42 или влачить век в качестве рантье со стихотворного капитальца, порядком скукожившегося, потускневшего и выцветшего?
Пухлый 3- или 5-томник вдруг усыхает до двух-трех десятков текстов. Или строк… Впрочем, одним стихотворением, строфой, строкой, словом остаться в русской Поэзии — честь и заслуга.
Да и не в возрасте дело, не в мистике чисел и цифр — Тютчев, Фет, Случевский. О долголетии творческом речь.
И Пушкина рядом с ними — лауреатами, рукотворными “памятниками себе” — представить трудновато. Точнее, наверное, можно, да как-то не хочется…
С несуетным мудрецом Окуджавой? Пожалуй. В “Яр” заскочил бы.
С Высоцким, одним из Гамлетов русской Поэзии нашего времени? Всенепременно.
В “золотом” XIX веке надо было быть каким-нибудь уж совсем цианистым циником. Смердяковым, чтобы рассусоливать на тему виновности “красивого мужчины”, убившего “Поэта поэтов”.
Прожив чуть ли не Мафусаилов век на своей “исторической родине”, достигнув там “степеней известных”, даже для дочери, говорят, он оставался прежде всего убийцей русского Поэта.
Сегодня же, вступив в XXI век, имея за спиной то, что принес (и унес) век XX, только крайний оригинал возомнит себя в суде над господином Дантесом прокурором, каковым себя не считаю. Скорее, адвокатом:
“Невольник чести” Александр Пушкин погиб по-гамлетовски.А мы все ставим каверзный ответ И не находим нужного вопроса...
И — “Ему было за что умирать у Черной речки…”
…Борис Рыжий, русский поэт, ушел из жизни “в точный срок” — в 27. В первый год нового XXI века. По своей воле.
Вызывающе талантлив, по-настоящему молод, уже — с именем.
Казалось бы, ни ЦК, ни цензуры, ни ГУЛАГа — пиши, публикуй, получай “букеры”, радуйся жизни. Но — без пошлого морализаторства.
Вот и в этих строчках мерцает мысль и слово Алексан Сергеича…...Ты был прав тем утром, храбрый мальчик! Только юность — подходящий срок Для решительного, злого дела, За которым воля и покой. Что ж, душа ведь этого хотела И теперь любуется тобой. Е.Ушакова
Он с нами.
Кто мы — без него? Куда мы — без него?
И он — как без нас?
Счастливчик Пушкин.