(Константинополь в Москве)
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2002
1.
Над Яузой, над ее поворотом к устью, на высоте горы, замкнувшей обе речные перспективы — среднего и нижнего течений, стоит Спасо-Андроников монастырь. Нельзя не видеть, что он причастен теме Второго Рима в Москве. Лучше сказать: нельзя не слышать, ибо под монастырем впадает в Яузу ручей с кричащим именем — Золотой Рожок.
Андроников во имя Нерукотворного Образа Спасителя монастырь основан святым митрополитом Алексием после одного из путешествий в Константинополь. Вероятнее, после второго путешествия, предпринятого чтобы отстоять перед вселенским патриархом единство русской митрополии от разделительных интриг Литвы. Однако эта миссия осталась без успеха, во всяком случае немедленного. Монастырь основан не в ее память, а в память чудесного спасения на море, по обету, данному святителем на корабле во время бури.
И, как слышим, в память самого Константинополя: имя ручья есть уменьшение от Золотого Рога. Усвоив имя цареградской бухты притоку Яузы, святитель Алексий, по сути, уподобил саму Яузу Босфору, а монастырь — Константинополю.
Так на восходе, на высоком горизонте кремлевской ойкумены, загорелся знак, проснулось око царя городов, центра мира. Центра, для которого сам Кремль был краем ойкумены.
Прообразуемый монастырем Константинополь взят в единственном аспекте — как поместилище Священного Мандилиона, или Нерукотворного Образа Спасителя, первореликвии христианства. Первоиконы, данной Самим Христом, когда, по преданию, на просьбу о портрете Он только приложил к Своему Лику ткань, и Лик запечатлелся. Соборный храм монастыря был освящен во имя Спаса Нерукотворного и, более того, стал поместилищем чудотворного списка Святого Лика, привезенного из Константинополя митрополитом Алексием. Собственно, перед этим Образом святитель и молился в бурю, и надо ли говорить, что ступил на сушу в праздник Спаса Нерукотворного.
Знаменательно, что именно в Андрониковом подвизался и здесь преставился Андрей Рублев: величайший из иконописцев монашествовал не в какой иной обители, как в посвященной первоиконе христианства, чудесно данной Самим Христом.
Первый игумен и строитель монастыря Андроник был выпрошен митрополитом Алексием у преподобного Сергия. Благодаря Андронику монастырь вошел в круг построенных учениками Сергия. К духовным детям преподобного принадлежал и Андрей Рублев.
Так, оставаясь Образом недреманного ока старой духовной метрополии — Константинополя, Андроников стал оком новой — подмосковной Троицы, Сергиева монастыря. В канун падения Константинополя два эти взора на Москву слились в один — залогом сохранения идеи Константинополя и ее трансляции в Москву.
Сам преподобный Сергий был сторонник византийского имперства и, поэтому, единства русской митрополии. Его отказ наследовать митрополиту Алексию на московской кафедре значил признание литовского митрополита Киприана наследником общерусской — московской и литовской — кафедры. В этом эпизоде Сергий взял сторону вселенского Патриархата против местного сепаратизма, все равно, московского или литовского.
Андроников подсказывает нам, что место Сергиевой лавры вне Москвы утверждено древней привычкой Руси иметь и полагать миродержавный стержень вне себя, то есть в Константинополе.
Но это на масштабе города Москвы; а на масштабе всей земли Троице-Сергиева лавра есть не иное, чем Москва. Синонимом их двуединства стало двуединство Андроникова и Кремля.
Оно же стало образом другого двуединства — Константинополя с Москвой. Один из трех старейших на сегодня храмов города и самый древний по наружности, Спасский собор монастыря еще и самый византийский. Это византинизм болгаро-сербского извода, актуального для ситуации культуры рубежа XIV-XV веков. Болгарином был, собственно, святитель Киприан, ставший на этом рубеже митрополитом всея Руси, а житие святого Сергия составлено Пахомием Сербом.
В кратком ряду раннемосковских, времени Рублева, храмов Спасский собор соседствует со старым, Троицким собором Сергиевой лавры — поместилищем рублевской «Троицы» и мощей самого Сергия.
Андроников случился при пути русского войска на Куликово поле и обратно. Надвратная церковь Андроникова монастыря, теперь несуществующая, издревле посвящалась празднику победного дня — Рождеству Богородицы. В монастыре, по преданию, встречал живых и погребал погибших, привезенных в колодах, митрополит Киприан.
Именно по преданию: на самом деле отвергнутый и оскорбленный великим князем Дмитрием святитель все еще пребывал тогда в Литовской Руси. Но есть иная, культурная реальность. Протоиерей Иоанн Мейендорф объясняет, почему «в позднейшей летописной традиции имя Киприана, наряду с именем преподобного Сергия, символически соотносится с Куликовской победой». Киприан, руководимый из Константинополя, всегда отстаивал и строил сам союз Москвы с Литвой против Орды. Непонимание Дмитрия Московского вызвало союз Орды с Литвой и поставило Москву на Куликовом поле. После победы, став Донским, Дмитрий сразу принял Киприана митрополитом; возможно, еще и потому, что именно Киприан убедил великого князя литовского Ягайло опоздать к месту сражения.
В этих событиях Андроников опять предстал форпостом Сергиевой Троицы, духовно обеспечившей победу. Словно сам Сергий вышагнул на путь московского войска.
2.
Накопивший грозовое электричество для Куликовской битвы русский мир не находил себе опоры и арбитра в Константинополе, где шла гражданская война между Андроником Четвертым и Иоанном Пятым. За Андроником стояли генуэзцы, за Иоанном — Венеция и турки. В 1379 году Андроник, захватив заложниками собственную мать и деда — знаменитого Иоанна Кантакузина, бежал за Золотой Рог, в пригород Галату, оставив город Иоанну Пятому. Следующий, 1380 год не разрешил этого противостояния, и только в 81-м императоры заключили мирный компромисс.
Что Галата есть иное города; что природный спор золоторожских берегов помогает духовным и политическим спорам, — стало понятно по крайней мере за сто лет до этих происшествий. В XIII столетии освободитель Византии от крестоносцев император Михаил Палеолог отдал пригород Галату генуэзцам — своим союзникам. Ценой победы стало то, что латинская Галата и стоявшая за ней Генуя получили экономический суверенитет над Восточным Римом.
В московской модели Константинополя коллизия «свое-иное» проявилась тремя веками позже, в Новое время, когда берег за Рожком получил противоположный знак. Ручей стал, в сущности, нижней границей петровской Яузы — иной Москвы, пределом продвижения Лефортова на юг. Балка ручья и цитадель монастыря как будто задержали этот новый город на подступах к Таганке. Усадьба Строгановых за Рожком — самая южная из лефортовских. Пожалуй, характерно, что главный дом усадьбы обращен лицом к Таганке и монастырю, а к Яузе — торцом. Когда бы не разросся и не обстроился позднейшими высокими строениями парк, то строгановский дом глядел бы вызывающей заставкой петровской Яузы перед Таганкой, строго допетровской.
Мечтая плыть в Москву из Петербурга по каналам, Петр говорил, что выйдет на берег в Головинском саду, то есть в Лефортове. Вообразить фрегат, входящий в поднятую Волгой Яузу, разбивая мостки на страх стирающих баб.
А место было мелкое: лефортовский Дворцовый мост, возможно, вывешен над бродом. Во всяком случае, одна из улиц, выводящая к мосту, звалась Коровий Брод. По ней (ныне 2-й Бауманской) адресуется Лефортовский дворец, построенный Петром как первый камень новой, яузской Москвы. Построенный не столько для Лефорта, сколько для себя и для своих приемов. Построенный до мира с турками и до войны со шведами, то есть еще с мечтой о Царьграде, о проливах.
Тем удивительней, что имя Коровий Брод есть калька греческого имени Босфор. Пусть имя улицы встречается не раньше XIX века. Гений места все равно сказался в имени, сказался сам. Босфором снова стала Яуза, как и хотел в XIV веке святитель Алексий.
Коровий Брод откликнулся на Золотой Рожок.