предисловие и перевод с английского Григория Стариковского
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2001
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Майкл Лонгли (род. 1939) вырос в пригороде Белфаста, Северная Ирландия. Изучал классическую филологию в дублинском Тринити Колледже, по его словам, «спустя рукава», так как почти все время уходило на стихи и возлияния Бахусу в барах Дублина. Учительствовал в городах и весях Англии и Ирландии, пока окончательно не осел в родном Белфасте. В шестидесятых годах Майкл Лонгли вошел в так называемую «Группу», ирландское литературное сообщество, участниками которого стали такие замечательные поэты, как Шэймус Хини, Дерек Мэхун, Джеймс Симмонс.
Майкл Лонгли работает с разными временными пластами. Современному читателю хорошо известны реминисценции эпических поэм Гомера (сборник стихов «Gorse Fires», 1991), в которых отразились как сугубо личные переживания поэта (например, стихотворения «Лаэрт» и «Антиклея», посвященные памяти родителей), так и нарастающая тревога за настоящее и будущее Северной Ирландии. Не случайно газета «Айриш Таймс» опубликовала сонет Майкла Лонгли «Перемирие», переложение одной из финальных сцен «Илиады», через несколько дней после того, как Ирландская республиканская армия объявила о временном прекращении военных действий. В то же время поэт часто обращается к обеим мировым войнам XX столетия, находя точки соприкосновения между жестокостью отбушевавших войн и волной насилия, захлестнувшей Северную Ирландию в нынешние дни.
Майкл Лонгли — прежде всего поэт созерцающий. Чуждый всякой истерии, Лонгли наблюдает за ходом истории на почтительном расстоянии, неизменно поддерживая временную и тональную дистанцию между собой и своими героями, как заправский посетитель музея, который отходит на несколько шагов от картины, чтобы полнее охватить всю композицию. Майкл Лонгли остается верен эстетическим принципам, сформулированным поэтом в юности. Лонгли последовательно избегает прямолинейности, отдавая предпочтение аллюзии, граничащей порой с нарочитой двусмысленностью. Остерегаясь голословности, поэт изъясняется образами и символами, а слепому изложению фактов противопоставляет внутреннюю риторику стихотворного строя.
БАКАЛЕЙЩИК Был со всеми любезен, И дело его процветало. Смерти самой потрафил. Встретил ее за прилавком, Убранным к Рождеству Венками из веток еловых. Седые волхвы, пускаясь В путь к холмистому Фолсу, Заглянуть не забудьте в лавку Джима Гибсона, чтобы Запастись на праздник дарами - Каштанами и халвою. АНТИКЛЕЯ Возле скалы, где Коцит с Ахероном сливаются бурно, В мрачный втекая Перифлегетон - яму вырой Вглубь на локоть и в жертву богам преисподней барана С черной овцой принеси, направив их головы к мраку. Сам отвернись к прибою, и тотчас, запах учуяв Жертвенной крови, тени к тебе отовсюду слетятся - Жадные крови испить. Мечом гони их от ямы. Скоро средь призраков бледных мать родную увидишь, Дашь ей крови напиться и спросишь о доме родимом, Трижды ее порываясь обнять, но всякий раз тщетно, - Дымке легкой подобна, она ускользнет из объятий. Плача, ты спросишь ее, отчего же она избегает Рук сыновних, ведь, встретившись в царстве Аида, Вы могли бы друг друга утешить, обнявшись друг с другом. И ответит она, что не могут стянуть сухожилья Плоть человечью и кости, когда их пожрет необорный Огнь и душа отлетит - невесомая дымка - на небо, Ибо так происходит со всяким, кто смертью отмечен. ВСПОМИНАЯ КАРРИГСКЕВАН Зима. Горит камин. Над ним То завывает дымоход, То в дикий переходит свист - От сажи, дыму поперек Залегшей, превратившей дом В подобье заячьей норы, В шарманку, тянущую песнь Одну - один и тот же вой. Дом кружится, как на волне, И память-нищенка назад Глядит и вспоминает снег Карригскевана - млечный путь, В звериных тонущий следах. ЛАЭРТ Он увидел Лаэрта, взрыхлявшего землю мотыгой. Был в лохмотьях Лаэрт, и обмотки из кожи бычачей От уколов терновника ноги его защищали. На руках-рукавицы, и-верный признак позора- Покрывала седины пастушья рваная шапка. Одиссей зарыдал: столь тягостным зрелище было. Он обнять старика захотел и о многом поведать, Но припомнить не мог ничего, кроме гула морского. Одиссей посмотрел на деревья отцовского сада- Десять яблонь, груш ветвистых тринадцать-и вспомнил, Как ребенком бежал за отцом, не давая покоя, Вопрошая Лаэрта о разных плодах, созревавших Круглый год неустанным раденьем хозяина сада. Так стоял он, покуда Лаэрт не признал Одиссея. Старец в радости руки простер к могучему сыну. Одиссей же прижался к отцу, как некогда в море Льнул к обломкам плота и бессмертных молил о пощаде. ВОЕННЫЕ ПОЭТЫ Шрапнель, убив поэта, открывает Еще один источник вдохновенья. Так градина лежит на дне колодца, С водой срастаясь, так перебирает Невидимыми крыльями комар. Их ровное дыханье пресеклось, Когда обугленным порывом ветра Нахлынула в казармы и застлала Глаза - зияющая ночь, промыслив Последний колосок кровавой жатвы. ВОЕННЫЙ ДНЕВНИК ЭДВАРДА ТОМАСА Тебе приснилось, будто Ты на войну из дома Уходишь без оглядки. Наутро ты проснулся,- Воронки, лужи крови, Бутылки из-под пива Разбросаны повсюду,- И удивился: "Что же Дрозд не поет, неужто Лес оскудел дроздами?" И вдруг увидел: солнце Стремительным потоком Лилось в пролом собора, И треугольной крышей Амбар маячил в поле. Тысячелистник выстлал Зеленым пухом скаты Землянки. Ты отметил На карте-их бригады И жерла их орудий. Вдруг жаворонок звонким Весенним переливом Твои труды приветил, И над землей ничейной Взвился холодный пепел. УТЕСНИК Выводят за околицу коров И чистят хлев. Рокочет ржавый трактор, Выруливая к полю. Вслед ему - Подельщику весны - глядят крестьяне. Как поездом в один и тот же город, Из года в год я прибывал в апрель: Дымит утесник в облаке соцветий, И многосвечьем примула цветет.