Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2001
Георгий Пифонович попал в колдобину жизни. В колдобину, так сказать, возрастную: ему, завзятому жермону, перестали отвечать взаимностью молоденькие. Только сверстницы, шестидесятилетние старицы, как он их про себя называл, не отказались бы прийти на огонек.
«Птица уже не влетает в форточку, девица, как зверь, защищает кофточку, старение, мой друг, старение», — услышал он по радио и подумал, что не один он на свете такой старый сучок, лишившийся вида белых девичьих блузок у себя в квартире.
Когда последняя молодая интересантка назвала его юбочником и хлопнула дверью, ему ничего не осталось, как допустить до себя старую гусеницу Марию Ефимовну, полосатую, с усиками. Когда же она напротивилась ему, он остался в таком одиночестве, что попробовал даже держать в руках спицы.
В феврале, в самый снег, на площадке появилась новая жилица, одна, совсем одна. Кушетка ее — он смотрел, как вносили вещи, — была, как бы это сказать, очень бедного вида, не семейная, и стульев немного.
И была хозяйка черна, как беженка, и стара.
Старая, но какая-то яркая, и вообще, несмотря на старость свою, о-хо-хо! «Кажется, в первый раз старица мне того… показалась. Последние настали мои времена».
Он было заикнулся ей на бегу, на моту, в присутствии грузчиков, на пороге дверей, о соседстве, но чернушка с большой, как в парике, седой, всклокоченной головой, не разжала с ним даже рта. «Ну, ничего, мы с тобой пососедимся. Ты, наверно, курдянка, какая-нибудь там Сальха?»
Из-за того, что у гусеницы Марии Ефимовны, несмотря на неприличные к нему порывы, висел дома киотик, он подумал, что такая же, в общем, старушка, но только восточного вида могла привезти из своего Курдистана тоже что-нибудь такое. А вот что?
Воображение подсунуло ему неизвестного черного божка. Георгий Пифонович был атеистом, но иметь у себя под боком, то есть за стеной, болвана он бы не хотел и, чтобы удостовериться, что ничего такого худая беженка не притащила, решил: а чайку у нее попить надо будет, надо будет…
Он писал куплеты и вел дневничок, и вечером накропал:
«22 февраля. С тобой, искристая Сальха,
Недолго до греха.
Шестая программа не принимает. Ночной фильмик — хе-хе — сегодня никак».
Следующую запись сделал он двадцать третьего:
«Решил поздравить ее с Двадцать третьим февраля. Взял в подарок зингеровский наперсток. Не пустила».
С этого вечера стал подходить к стеклышку в двери и часто, когда еле-еле, но все-таки слышал войлочный шум ее валяных чунь. Если был вечер, гасил свет и смотрел, как она открывает ключом дверь и как закрывает; если был день, притворял дверь в комнату, чтоб затенить прихожую, и тоже смотрел.
В гости к Сальхе никто не ходил. «Никому ты не нужна. А меня не пустила. А я знаю, ты дома была. Вода включалась и выключалась. Труба шалила, как при бывших соседях, вот и было все слышно».
«1 марта. Была девица с рюкзачком. Открыла своим ключом. Принимала ванну. Телевизор был тоже. Осталась, кажется, ночевать. Я лег в час. Не выходила. Сальха угол сдала ей, что ли?»
«2-го. Сальхушка, видать, уехала. Пустила вчерашнюю молодуху с пышным хвостом. Белая куртка, как у врача. Не люблю. Саля, я хочу, чтобы ты была, а не эта».
«3 марта. Сальха-то нет, не уехала. Вышла в красных сапожках: ну просто гусиные лапки. И бекешка короткая, не для тех, из кого песок сыплется. Ох, приобнять, приобнять! Куплю теста и шарлотку испеку. Восьмого марта — повод поздравить».
«8 марта. Не открыла, а дома была. Пропала шарлотка, для себя бы не пек. Саля, а ведь я того, я влюблен. Салечька, как зовут-то тебя?»
«15 марта. Молодуха ее красные сапоги надевает. На двоих они носят их, что ли? Тогда, значит, Саля не угол ей сдает, тогда они родня.
Выходит, не одинокая ты, протянула ты ветви по свету. А я все по клубам протанцевал, ну и пусть, зато вишни наелся… Судоходство в мае откроют, поплыву первым заездом опять. Гусеницу не возьму, а просилась. Вот еще, по Волге со своим самоваром. С Саленькой бы, вот бы счастье. Злюсь, а люблю».
«23 марта. Залегла, как в берлоге. Совсем не выходит. И посмотреть нельзя».
«1 мая. Уплываю. Видел тебя восемь раз».
«18 июня. Подозреваю, что это одно лицо. Девица брюхата, и Сальха в положении. Сандалии носят одни и те же, теперь на низком ходу. И зачем камуфляж под старушку? Пенсия? Так гроши. Разоблачил, и, наверное, первый. Кому сказать? В ЖЭК, в милицию или туда? Или, пока на сносях, не портить ей жизни?»
«1 июля. Господи, родила дома, как зверушка. Одна. Саля, девочка, что перенес! Квартиру вам подпишу — Боже мой!»