Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 5, 2001
Я спал и видел Борхеса во сне,
которому пригрезилась Европа.
Дремал Мадрид, но в крохотном окне
еще читали Кафку и Эзопа.
А книгам снился теплый майнцский двор,
станок и свечи в лавке Гутенберга,
которому мерещился костер,
сжигавший запрещенные шедевры
высоких флорентийских мастеров.
В корчме сопел довольный инквизитор:
ему явился праведник Иов.
Иову снились Греция и Кипр.
А на Элладе, засыпая, Пирр
мечтал во сне о небе италийском.
В лазури растворялся новый мир,
в котором сонный поезд несся к Бийску.
Над городом маячила звезда,
и ей мечталось об ином уделе.
Спал черный Космос, в бездне иногда
хвостатые кометы сиротели.
Пространству, ограниченному сном,
мерещилась неясная дорога.
Я спал, не зная, что она тайком
кончается у моего порога.
.
И мотылек, которому я снюсь,
и мотылек, который снится мне, —
одна и та же солнечная грусть,
развеянная ветром по весне.
Я выбрал это изо всех времен,
но кажется, что я еще не жил:
мне новы звуки всех земных имен,
но так знаком тревожный шорох крыл.
От сумерек брусничного листа
до самых дальних, самых ярких звезд
вся жизнь моя в пространство пролита,
и все оно во мне переплелось.
И если я чего-нибудь боюсь,
то взмаха крыльев в сонной тишине.
Но ласков Бог, которому я снюсь,
и светел Бог, который снится мне.