Уважаемый читатель
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2001
Уважаемый читатель! Наш журнал вместе с Институтом журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ) снова приглашают Вас принять участие в литературной игре или, иначе говоря, переписке между достославным Обществом любителей изящной словесности Трубчевска и его председателем, маститым и признанным столичным литератором, который из скромности именует себя мещанином Дурасовым. Представьте себе, что Вы тоже живете в Трубчевске, являетесь членом Общества и, снедаемые страстью к литературе, выполняете задания мещанина Дурасова. Его первые два письма были опубликованы в №№ 5 и 6 за прошлый год, а в первых выпусках этого года печатались остальные письма. Конечно, хотелось бы, чтобы Вы их прочли, — так сказать, для полноты картины. Но, с другой стороны, это и необязательно, и Вы можете начать с шестого письма. Главное — выбрать себе соответствующий псевдоним. Постарайтесь представить себя трубчевским почтмейстером, брадобреем, начальником пожарной охраны, гимназистом — кем угодно, лишь бы ваш псевдоним был в духе нашей игры. Да и выполненные Вами задания тоже…
Итоги игры будут подведены в последнем наставлении. Победителям присуждаются премии в пять, четыре и три тысячи рублей.
Письма с пометками “Литературная игра” присылайте по адресу:
103045, Москва, Костянский пер., 13, ИЖЛТ.
Желаем успеха!
Ректор ИЖЛТ, писатель
Леонид БЕЖИН
Письма мещанина Дурасова,
или наставления для господ, желающих писать,
пробующих себя в этом или уже пишущих
НАСТАВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ,
в котором говорится о неудачной прическе Наполеона и об умении видеть себя как другого и другого как себя
Друзья мои, здравствуйте!
Лисья шуба вашего доблестного почтальона висит у меня в передней на вешалке, издавая сладковатый запах траченных молью шкурок, нюхательного табака и крепкого одеколона, а сам господин Рутменев, завитой и напомаженный, благодушно посапывает, откинувшись на кожаном диване и сложив на груди руки так, словно у него не было иного средства, чтобы выразить свой восторг, блаженство, упоение. О, я читаю на ваших лицах вопрос: что, и он тоже? Да, господа, скажу вам по секрету о том, о чем вы вряд ли подозревали, обсуждая мое последнее письмо, пуская кольца табачного дыма, размешивая ложечкой чай, раскалывая щипцами сахар, а затем склоняясь над раскрытыми тетрадями: господин Рутменев тайно присутствовал на вашем собрании, прячась в соседней комнате, подглядывая за вами в узкую щелку и поочередно прикладывая к стене то одно, то другое хрящеватое ухо. Да, да, таким образом, у ваших стен были уши — уши господина Рутменева, которые даже не покраснели от столь предосудительного занятия.
Более того: господин Рутменев не только выполнил все задания, но, подержав над паром, вскрыл и снова запечатал конверт. Запечатал тем же самым сургучом, предварительно вложив в конверт свои исписанные бисерным почерком странички. Право, и не знаю, как это расценить — или это злостный подлог и мошенничество, или же благородный поступок, рыцарский подвиг во имя литературного творчества (хоть мы и не рыцари, но на подвиги тоже способны).
В пользу последнего говорит то, что, преисполненный сознания важности своей миссии, господин Рутменев в поезде всю ночь не сомкнул глаз, охраняя драгоценный конверт от возможных посягательств, ведь ни для кого не секрет, что небывалым расцветом литературного творчества в Трубчевске озабочены многие иностранные разведки. Поэтому господин Рутменев и отсыпается сейчас на моем диване, я же, чувствуя обморочное головокружение от запаха одеколона, читаю его странички…
И вы знаете, господа, недурно, недурно. Впрочем, судите сами: “Будучи уверен в своей неотразимости, он строил куры всем знакомым барышням, любезничал с ними, рассыпался в комплиментах, угождал им всем. Да только так он это неумело и грубо делал, что, пожалуй, сравнить его ухажерства можно только со сладостями, но не с воздушным зефиром, леденцом на палочке или горьким заморским шоколадом в серебристой фольге, нет, — это, скорее, нечто тягучее, приторное, размякшее, растаявшее, расплывшееся от жары и от этого чудовищно липкое и невыносимо мерзкое”.
Не скрою от вас, что и жена господина Рутменева не чужда литературного творчества. Да, скажем прямо, — не чужда, не чужда и тем самым вызывает особую озабоченность иностранных разведок, готовых смириться с чем угодно, но только не с причастностью таких женщин к творческим секретам и технологиям. С леденящими душу подробностями описывает госпожа Рутменева русалку, лесную диву: “Забухала сова, засветились ее желтые глаза-фонари и вдруг хрустнула ветка. Страшно стало Потапе, побледнел он, рубашки своей льняной белее стал, только губы, как отделка на вороте, — синие, и зубы застучали. Перекрестился, Бога на помощь призвал и пошел огибать озеро. Всплеск — вздрогнул Потапо, но не оглянулся, только молитву зашептал, и вдруг — снова эта чертовка нагая, в чаще мелькает, улыбкой жемчужной манит да волосами, что в безветренную погоду, точно золото, на плечах лежат. “Нет тебя, нет — кажется мне! Исчезни! Исчезни!” — кричал Потапо, размахивая сухой, тонкой, изогнутой, как змея, хворостиной. Дива засмеялась, как колокольцы зазвенели, и растворилась вновь”.
После таких описаний, господа, я, если еще разок и наведаюсь к вам в гости, ночью из гостиницы не выйду, и в лес меня калачом не заманишь: а ну как нагая чертовка в омут утащит!
Впрочем, это шутка, и мы продолжим разбор страничек. Вот страничка девицы Воробушкиной, которую я запомнил по круглым очкам, курносому носу и тому особому выражению в глазах, которое сразу выдает, что девица она серьезная, воспитанная, образованная, литературная. Оно и вправду так: “С детства обладал наш Прокопий талантом угождать. Как гости начнут прощаться, так он сам-весь тут же в прихожей, чтобы кому ридикюль подержать, кому калоши подать, а кому просто пожелать доброй ночи и приятных сновидений, и до того развилось в нем это свойство характера, что не мог он ни о чем другом мечтать, как служить в щепетильной лавке г-на Краснова. Месяца три назад сбылась его мечта. Ходит он теперь в младших приказчиках, и все особы женского полу у него сплошь “чаровницы” да “русалки”. Все как одна обворожительны! До того насобачился благородным словам и научился выгибаться за прилавком, что стал похож на шпильку для волос”.
Браво, девица Воробушкина! Я хоть и не приказчик в щепетильной лавке, но вы обворожительны! И наконец, вашему вниманию, господа, предлагается фраза: “Услыхав, как вчера вечером кухарка Маланья хвастала соседской Пелагее, что, мол, почтальон Клим Самсоныч ей куры строит, Митенька с самого утра, стоя у окошка, с нетерпением поджидал прихода почтальона: очень уж хотелось ему на кур посмотреть”. Автор сей остроумнейшей фразы — Дарья Митрофановна, вам хорошо известная, поскольку вы у нее в булочной кренделя и сайки покупаете. Дарья Митрофановна свою фразу потом восполнила, но она и без того хороша — крендель…
Я снова читаю на ваших лицах вопрос, господа, и мне слышится невольный осуждающий ропот, который окутывает вас, как дымок, и пробегает, извиваясь воздушной змейкой, по вашим рядам. Вы готовы мне напомнить, что в прошлом письме я призывал вас к восполнению, восполнению и только восполнению как единственному способу добиться совершенства в прозе. Я пугал вас тем, что незаполненные лунки на плоскости — лунки, куда не затекла живительная влага (для наглядности я использовал этот образ), свидетельствуют об отсутствии мастерства, бедности воображения, неумении изображать, рисовать словом да и просто о постыдной лени. А теперь я с такой легкостью отказываюсь от своих слов, признавая достоинство невосполненной фразы Дарьи Митрофановны. Значит, я сам себе противоречу, подрывая в ваших глазах собственную репутацию. Так это или не так?
Отчасти так, господа, хотя вы успели заметить, что я не боюсь противоречий, когда размышляю о творчестве и его таинственных законах. Но, с другой стороны, и нет здесь никакого противоречия. Да-да, ровным счетом никакого. Доказать? Извольте!
Ну, во-первых, от восполнения я вовсе не отказываюсь, а по-преж-нему настаиваю на нем. Более того, только восполнение позволяет нам проникнуть в капилляры слова — те маленькие кровеносные сосудики, где и вызревает, напитывается жизненной энергией подлинная проза. Да, господа, не в артериальных и венозных, а именно в капиллярных, капиллярных: этот образ мне особенно дорог! Но вот эта фраза Дарьи Митрофановны — кренделек с поджаристой золотистой коркой… Значит, можно обойтись и без восполнения?
Да, иной раз можно, даже нужно, господа… Полнота письма не должна быть избыточной — оставляйте пробелы, отточия, кое-где не договаривайте до конца, а лишь слегка намекайте… Пусть где-то будет густо, плотно (крутой замес!), а кое-где и пореже. Разреженность в прозе так же важна, как и восполненность.
Ну а сейчас мы поговорим еще об одном весьма важном умении… вы, конечно, догадались… Да, об умении видеть себя как другого и другого как себя.
Почему я придаю ему такое значение? Да потому что, господа, в литературе все притворство, маскировка, игра, и каждый оказывается совсем не тем, за кого он себя выдает. К примеру, автор подробнейшим образом описывает утро своего героя — описывает так, словно подсматривает за ним в щелку. Хотя на самом деле никакой щелки нет, и описывает он свое собственное утро: как поднялся с кровати, снял ночной колпак, сунул ноги в домашние туфли и, позевывая, насыпал в кофейную мельницу душистых зерен. Да, да, так у него это б ы л о, но вот он сел за стол, чтобы описать утро своего героя. Зачем, спрашивается, ему трудить мозги, что называется, и выдумывать какое-то другое утро, если запах намолотого и хорошо заваренного кофе до сих пор дразнит и щекочет ему ноздри, а ночной колпак висит на спинке стула! Вот он и выводит перышком на бумаге, что его герой поднялся, снял колпак и, позевывая… При этом он может поменять кофейную мельницу на самовар, бутылку шампанского или запотевший графинчик с водкой, как того требует сюжет, но суть-то от этого не меняется. Притворство, маскировка, игра!
Собственно, без этой игры и не было бы литературы, а были б просто дневники, письма, воспоминания — иными словами, жанры, в которых мы с вами искренни и описываем себя как себя. Литература же, господа трубчевцы, начинается тогда, когда мы описываем себя как другого и другого как себя. Нащупываете разницу?! Думаете, я верю яснополянцу, когда он мне сообщает, что Наполеон, видите ли, неудачно подстригся и это все замечали в его окружении?! Меня не проведешь! Дудки! Я-то знаю, что на самом деле сам Лев Николаевич по приезде из Ясной Поляны в Москву неудачно подстригся у какого-нибудь хамовнического цирюльника и брадобрея. Человеком он был крайне мнительным, сомневающимся, всегда стремился уловить, какое он производит впечатление, вот ему и казалось, что все замечают его неудачу, подсмеиваются, перешептываются. От цирюльника он вернулся домой, засел за сцену с Наполеоном, и оно как-то само собой получилось… Приписал, господа! Приписал! Какой из этого вывод? Очень простой, даже отчасти обескураживающий. То, что мы с трепетом именуем литературой, и есть умение приписывать своим героям собственные слабости, пороки и недостатки. Следовательно, для того чтобы писать, надо быть очень мнительным, сомневающимся в себе человеком…
Вы спросите, как же быть, если автор мужчина, а герой его женщина, если автор молод, а его персонаж стар? Герой женщина или мужчина — ну и что? Никакой разницы! Остается неизменным все то же правило, ведь сказано же нашим отшельником из Круассе: “Госпожа Бовари — это я”. К тому же одна из самых проникновенных повестей о старости в русской литературе — “Скучная история” — написана совсем молодым человеком.
Поэтому извольте выполнить задание: описать себя как другого и другого как себя. Да, посмотрите на себя со стороны, с некоего отдаления, с оценивающим, холодным вниманием, как сказано у классика. Вы для себя не Я, а ОН. Уверяю, вам откроется в себе много неожиданного, странного, парадоксального и не слишком лест-ного — что ж, это даже полезно. Полезно для вашей самооценки, господа, но главное — вы при этом превращаетесь для себя в предмет описания, литературный персонаж, а это и есть начало творчества. Итак, повторяю ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ: описать себя как другого, как персонаж своего произведения. И ВТОРОЕ ЗАДАНИЕ: описать другого как себя, открыть, распознать в нем свои собственные черточки, свойства, привычки.
За сим позвольте вам пожелать успеха.
Искренне ваш
мещанин Дурасов