Анамнез (архивные изыскания Александра Крылова):
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2001
Анамнез (архивные изыскания Александра Крылова):
Петр Постников — первый дохтур Всея Руси
Древние греки врачей весьма уважали и ценили: недаром Эскулап и Асклепий числились у них по разряду богов. Да и слава Гиппократа, именем которого по сей день врачи клянутся блюсти профессиональную честь, говорит о многом…
Но Русь — это вам не Эллада. Здесь к лекарям издавна относились с опаской, предпочитая при хвори микстурам или клистиру хорошую баньку с паром да водку с хреном. Скажем честно: были причины у русского человека из века восемнадцатого-девятнадцатого крепко не доверять тогдашним докторам: большей частью из немцев, они и по-русски не очень-то хорошо разумели, а на пациентов своих смотрели и вовсе пренебрежительно. Это только после реформ Александра II, после освобождения крестьян, когда в университет пошли разночинцы, когда родилась отечественная клиническая школа, стал русский врач истинным подвижником милосердия, готовым ради больного идти в чумной барак или, подобно по-следнему лейб-медику Евгению Боткину, спуститься вместе с семьей Николая II в подвал ипатьевского дома…
Первые заморские доктора появились в Московии еще при дворе Ивана III, куда привезла их его супруга, племянница византийского императора Софья Палеолог. Звали этих медицинских первопроходцев “лекарь жидовин мастер Леон” и “врач некий немчин Антон”. Судьба их оказалась печальна: за неудачное лечение царевича оба были жестоко казнены. Впрочем, подобный способ расплаты с нерадивыми лекарями был достаточно распространен по всей средневековой Европе.
Несмотря на радикализм в оценке врачебной деятельности, иноземные доктора продолжают приезжать в Москву. У Василия III было три доктора из Константинополя. Иван Грозный завел моду на представителей английской медицинской школы. Он лично просил английскую королеву Елизавету прислать ему доброго лекаря. В 1568 году из Англии прибыл доктор Арнульф Линдсей, известный своими книгами по медицине и математике. Англичанин приглянулся царю, — по свидетельству князя Курбского, Иван Грозный к нему “великую любовь всегда показывавше, обаче лекарства от никакого приймаше”.
Лекарь оказался человеком независимым, способным при случае возразить самому царю Ивану. Однажды, смертельно ранив во время пиршества князя Осипа Гвоздева, царь велел позвать Линдсея. “Исцели слугу моего доброго, — сказал царь. — Я поиграл с ним неосторожно”. “Так неосторожно, — отвечал Арнульф, — что разве Бог и Твое Царское Величество может воскресить умершего: в нем уже нет дыхания”.
После смерти доктора Линдсея, задохнувшегося в погребе во время большого пожара, королева Елизавета послала к Ивану Грозному другого лейб-медика, Роберта Якоби с аптекарем. “Посылаю тебе доктора Роберта Якоби как мужа искуснейшего в лечении болезней, — писала Елизавета русскому царю. — Уступаю его тебе, брату моему, не для того, чтобы он был не нужен мне, но для того, что тебе нужен. Можешь смело вверить ему свое здоровье”.
Немало было среди приехавших на Русь лекарей отчаянных проходимцев и шарлатанов. Один Елисей Бомелий чего стоил! По хлесткой аттестации Н.М. Карамзина: “Доктор Елисей Бомелий, негодяй и бродяга, изгнанный из Германии, снискав доступ к Царю, он полюбился ему своими кознями; питал в нем страх, подозрения; чернил бояр и народ, предсказывал бунты и мятежи, чтобы угождать несчастному расположению души Иоанновой. Цари и в добре и в зле имеют всегда ревностных помощников; Бомелий заслужил первенство между услужниками Иоанна, то есть между злодеями России”.
Астролог, маг, алхимик, профессиональный сочинитель изощренных ядов, Бомелий долгое время был люб Ивану Грозному тем, что готовил зелья с искусством, позволяющим точно предугадать день и час смерти государевой жертвы. Но, видно, закружилась голова от успехов, зарвался, стал терять чутье Елисей Бомелий. Когда царь пошел на Новгород, на Бомелия пришел донос, будто он вместе с новгородским архиепископом составил заговор против Ивана. Грозный царь шутить не любил, “дохтура” сначала вздернули на дыбе, а затем пытали огнем.
Бомелий, отведав таких гостинцев, повинился даже в том, о чем его никто и не спрашивал… Участь его была предрешена, и если дата рождения царского лекаря вызывает у историков сомнения, то год смерти известен доподлинно — 1579…
Под стать Бомелию были и другие медики той буйной эпохи. Так, некий Степан Гаден поставлял своему патрону, боярину Артамону Матвееву, смазливых девиц из Польши. Но стоило супруге приревновать мужа, как она неожиданно занемогла и вскоре скончалась, а по Москве пошел гулять слух, что померла боярыня не без стараний Степашки Гадена. В 1682 году, во время стрелецкого бунта, об этом случае вспомнили и приписали Гадену отравление царя Феодора Алексеевича посредством яблока, наполненного ядом. Доктор пытался спрятаться, но стрельцы — ребята шустрые, тотчас его изловили, приволокли на Красную площадь, где после приличествующих случаю пыток казнили. Заодно отрубили головы его сыну и помощнику Ягану Гутменшу.
Традиционно славились доктора своими амурными приключениями. Одному из них брошенная в Вене жена написала на письме: “Сия грамота да отдастся изменному доктору Григорию Карбонарию в его проклятые руки, на Москве”. Супружеское проклятие, вероятно, было настолько искренно, что Карбонарий после получения послания прожил в России еще четверть века, даже не помышляя о возвращении домой. Другой доктор, некто Андерсон, обвинялся в том, что при наличии законной супруги в Дании женился в Москве на другой, прижил с ней детей, а затем завел несколько любовниц.
Конечно, среди сонма полуграмотных лекарей были и такие, что брались по сходной цене вылечить любую болезнь. В 1653 году доктор Иоганн Белау предложил Аптекарскому приказу купить кусок “инрога” (так именовался в сем документе мифологический единорог) за фантастическую по тем временам сумму в 8000 рублей. Означенный инрог, по мнению достопочтенного дохтура, являлся идеальным средством от оспы, кровавого поноса и иных столь же серьезных напастей. Как несомненное доказательство эффективности препарата, Белау представил сертификат качества, писанный на латыни и заверенный подписями нескольких заморских эскулапов.
Но прогресс цивилизации — явление планетарное, и к середине семнадцатого столетия общественные институты на Руси оказались достаточно подготовленными к восприятию медицины как системы знаний и практических навыков. А значит, должны были появиться и русские люди, овладевшие премудрой наукой — медициной.
Жил да был во второй половине XVII века в Белокаменной государев человек, дьяк Посольского приказа Василий Тимофеевич Постников. Без преувеличения можно утверждать, что он являлся одним из наиболее замечательных дипломатов допетровской эпохи. С важными поручениями дьяк объехал всю Европу, побывал в Китае и Турции, заключил к великой пользе Отечества немало серьезных международных договоров.
Умный, много повидавший человек, Василий Тимофеевич постарался дать хорошее образование своим детям, с младых ногтей втолковывал им премудрости книжной науки, учил языкам, а когда подошел срок, то определил старшего сына Петра в недавно созданную Славяно-греко-латинскую академию.
Хоть и твердят, что природа любит отдыхать на детях талантливых людей, здесь случай выдался особый: сын пошел в отца способностями, бойкостью языка, охотой к наукам. Академическое начальство было довольно учеником, и в знак поощрения в канун Рождества 1691 года его отправили с поздравлениями к самому патриарху. Вместе с несколькими сотоварищами-отличниками Постников говорил “полатыни и пословенску о Рождестве Христовом многие речи”. Патриарх остался доволен — пожаловал студиоза тремя золотыми.
Вскоре Постников был определен в стряпчие, но занятия не оставил, а более того, приохотился ходить к двум врачам-грекам — Якову Пелярино и Ивану Комнину, — смотрел, как они готовят лекарства, лечат страждущих. Благодаря знанию нескольких языков он стал незаменим для иностранных докторов, еще не выучивших в достаточной мере русский.
Иван Комнин, окончивший медицинский факультет университета в Падуе, особенно привязался к способному юноше и посоветовал тому ехать в Италию — учиться медицине. И весной 1692 года стряпчий Петр Постников был отпущен “по именному великого государя царя Петра Алексеевича указу, для совершения свободных наук, в Потавинскую академию…”.
Путь предстоял не близкий — через Польшу, Силезию, Австрию — в Падую.
После распластавшейся под северным небом деревянной одноэтажной Москвы Падуя поразила Постникова готическими соборами, изысканной каменной архитектурой, буйством южной природы.
Он полюбил стоять на мостах, перекинувшихся через реку Бакильоне. На городской площади он пересчитал все 82 статуи падуан-ских знаменитостей; бродил по пьяцце дель Кармине с памятником Петрарке, а неподалеку от нее, на пьяцца дель Санто, любовался конным памятником кондотьеру Гаттамелате работы знаменитого Донателло. Но более всего привлекал заезжего московита знаменитый в средние века университет, основанный еще в 1222 году, университетская библиотека, собравшая все лучшее, что создала к тому времени человеческая мысль.
Постников усердно изучает анатомию, хирургию, фармацию, одновременно слушает и курс философии. После двух лет занятий он был подвергнут пристрастному экзамену, на котором удивил университетских профессоров познаниями в медицине, философии и языках — греческом, латинском, итальянском и французском, — находчивостью в ответах и складом речи, “яже в совершеннейшем философе и враче искатися обыкуют”. Наконец 9 августа 1694 года, в торжественной обстановке, русский студент итальянского университета был признан доктором медицины и философии с правом преподавать эти науки и удостаивать ученых степеней.
Он возвращался на родину победителем, впереди, казалось, его ждала блестящая карьера, слава, богатство…
Не так, однако, считали московские доктора из Немецкой слободы, встретившие Постникова как злейшего конкурента. Эта корпоративная взаимная неприязнь немецких и русских врачей будет продолжаться еще несколько поколений, а пока первый и единственный отечественный доктор медицины был вынужден держаться подалее от коллег-противников.
На все, конечно, государева воля, но Петр I, почитавший самого себя за отменного лекаря, также решил использовать Петра Васильевича на ином поприще. Постникова приписывают к Великому посольству, во главе которого стоял Лефорт, а сам царь конспиративно числился “десятником Петром Михайловым”. Постникову “велено быть, для его великого государя дел, при них, великих и полномочных послах”. Он переводит, занимается устройством квартир для посольства, закупает медицинские инструменты, лекарства, книги. Царь посылает Постникова квартирьером в Венецию, куда собиралось направиться посольство, но очередной стрелецкий бунт поменял планы Петра I. Он срочно возвращается в Россию для усмирения и наказания бунтовщиков, а Постникову приказывает следовать в Вену, чтобы вместе с думным дьяком Возницыным вести переговоры с турками.
Пока переговоры откладывались, Постников вместо Вены отправился в Неаполь, чтобы усовершенствовать там свои медицинские навыки. Возмущенный таким самоуправством, Возницын шлет ему грозные письма, где прямо приказывает не мешкая ехать к нему: “Паче опасися государева гневу, потому что тебе велено быть со мною на турской комиссии, и без тебя быть нельзя, и дела делать будет некем, и турский посол другой, греченин Маврокордат: того ради ты к тому дел и присовокуплен, что, сверх инаго, можешь с ним говорить поеллинску, и поиталианску, и пофранцузску, и полатыне, а он те все языки знает…
Поехал ты в Неаполь для безделья, как в твоем писме написано: “живых собак мертвить, а мертвых живить”, — и сие дело не гораздо нам нужно. Отечески тебе наказую, если ты умедлишь, ведай себе подлинно, что великий гнев его царского величества, государя нашего милостиваго, примешь”.
Что такое “великий гнев милостиваго” царя, Постников знал не понаслышке и прочувствовать его на своей шкуре явно не желал. Он поспешил в Вену. Переговоры с турками окончились успешно: было заключено очень нужное для России перемирие на два года. Из Вены Постников поехал с дипломатическими поручениями в Голландию, Англию и Францию.
Прожив за границей почти девять лет, Постников возвращается на родину. На этот раз его приезд был обставлен если не помпезно, то почетно и предупредительно. Не обошлось, конечно, без вмешательства отца, выбившего для сопровождения сына 20 подвод для перевозки вещей и книг. Именным государевым указом от 23 марта 1701 года Постников был записан доктором в Аптекарский приказ с годовым жалованьем в 500 рублей, но с обязанностью переводить “в Посольском приказе как случится латинские, французские, италианские нужные писма”.
Но недолго пришлось заниматься доктору своим любимым ремеслом: осенью того же года он получает приказ скакать в Париж для “сообщения о тамошних поведениях”.
Как говаривал впоследствии другой русский врач, Антон Павлович Чехов, “русский за границей если не шпион, то дурак”. Постникова дураком никто не считал… Более того, известный петровский дипломат Андрей Матвеев так отзывался о нем после встречи в Париже: “Муж умный и дела европскаго и пользы государевой сведомый и в языках ученый”.
Доктор, ставший русским агентом во французской столице, собирал сведения о настроениях при королевском дворе, интриговал в пользу России, распространял среди зарубежных дипломатов нужную информацию, а при необходимости — дезинформацию, то есть занимался тем, чем занимаются резиденты всех разведок, работающие за рубежом. А кроме того, вербовал врачей для работы в России, посылал туда лекарства, инструменты, медицинские книги, анатомические диковины для петровской Кунсткамеры.
В таких хлопотах и заботах пролетело еще целых девять лет. В глубине души Постников, очевидно, рассчитывал, что рано или поздно его назначат русским послом в Париже, но, увы, радужные надежды рассеялись как дым, когда в 1710 году пришло распоряжение возвращаться в Россию.
Еще из Франции он писал отцу: “Ни деревень, ни придатков не желаю, токмо служить в чину честном и потребном всячески… За излишними денгами для моего особливого приобретения не гоняюся, слава Всевышнему, пренебрегаю их, весьма устремляя моя намерения и покушения к честному и полезному услужению его величествия и государственным публичным интересам и делам”.
Ни деревень, ни богатств Петр Васильевич так и не выслужил: по приезде домой доктора медицины определили в Посольский приказ переводчиком. Известен его перевод с французского сочинения Викфорта “О послах и министрах чужестранных и о должности дел их, и что есть посол, и честь ево”.
Бурная жизнь двора Петра I почти не касалась Постникова, и, кажется, никто не заметил, когда он тихо скончался, занятый добросовестным переводом очередного французского трактата.
Петр Васильевич Постников был не только первым русским доктором медицины, но и первенцем той породы русских интеллигентов, что всю свою жизнь посвятили служению России, “не получив, — по выражению его биографа, — в жизни сей награды за труды, пожерт-вования свои и упражнения в науках”.