ЛИТЕРАТУРНАЯ ИГРА
ПИСЬМА МЕЩАНИНА ДУРАСОВА,
или наставления для господ, желающих писать, пробующих
себя в этом и уже пишущих
Уважаемые читатели!
Наша игра продолжается. Она не только набирает обороты, но в ней уже
появляются лидеры, сильнейшие игроки, которые вырвались вперед и теперь
стараются опередить друг друга. Кто же?! Кто же?! Господин Адамантов?!
Диана Аркадьевна?! Варвара Ивановна?! Впрочем, не будем спешить с окончательным
решением. В таких азартных играх возможны всякие неожиданности. Быть
может, победителем станет тот, кто лучше всех справится с заданиями
этого письма. Итак, очередное письмо мещанина Дурасова. Условия игры:
маститый и признанный столичный литератор, из скромности именующий себя
мещанином Дурасовым, пишет письма обществу любителей изящной словесности
Трубчевска, выбравшему его своим председателем. Вы должны выполнить
его задания, придумав себе соответствующий псевдоним. Напоминаем, что
журнал “Новая Юность” проводит эту игру вместе с Институтом журналистики
и литературного творчества (ИЖЛТ) и журналом “Умницы и умники” (электронная
версия — www.umniki.ru). Победителей ждут премии в пять, четыре и три
тысячи рублей. Письма направлять по адресу: 103045, Москва, Костянский
пер., 13, ИЖЛТ.
Желаем успеха!
Ректор ИЖЛТ, писатель
Леонид БЕЖИН
Наставление четвертое,
в котором говорится о том, как рождается замысел, возникает сюжет
и почему заяц никогда не бежит по тропе, а всегда около.
Друзья мои, здравствуйте!
Вот мы и снова встретились. Право же, у меня такое чувство, будто я,
председательствующий, и впрямь нахожусь среди вас. На мне парадный сюртук
с галстуком и манишкой (не люблю я этих фраков!), вид мой значителен
и строг, брови сурово насуплены, в руках моих колокольчик, в который
я изредка позваниваю, напоминая вам о святой обязанности участников
наших собраний — хранить тишину, с почтительным вниманием слушать друг
друга. Да, друг друга и, конечно, меня, избранного вами на эту роль.
Хотя тут вы в напоминаниях не нуждаетесь — ваши глаза жадно устремлены
в мою сторону, вы чуть слышно пристанываете и готовы привстать (признаться,
мне нравится, когда два слова разделяет интервал, именуемый в музыке
малой секундой) от нетерпения. Оно охватывает каждого, чье автор-ское
самолюбие нуждается в том, что я, любитель на масленицу печь блины,
называю умасливанием. О, только не подумайте, будто я позволил себе
не слишком лестное для вас уподобление, но все же мне кажется, что вы
ждете оценки и что вы отнюдь не равнодушны к похвале. Спешу заверить,
вы ее заслужили.
Порадовал меня своими успехами почтенный Никодим Гаврилович Бодаболо,
приславший мне накануне посылочку с солеными груздями, крыжовенным вареньем
и нежно пахнущим, присыпанным крупной солью трубчевским салом. Благодарю
вас, дорогой друг, вы и в Трубчевске всегда опекали меня, обильно снабжали
лекарствами и были так внимательны к моим простудам и мигреням. Вот
как описал Никодим Гаврилович своего знакомого — такого же, как он,
потомственного коновала: “…а бороду носит он пышную, красноватую,
всегда ходит в заячьем треухе и с палкой суковатой вместо трости, а
еще он заикается, и запах у него наш, трубчевский, сальный, и зовут
его Мирон Барбак!” Законченный портрет, господа! И Диана Аркадьевна
постаралась — в ее описании мне понравились “чуть выпуклые, желудевые
глаза” и особенно руки:
“Руки, тянущие шарф, округлые, с темно-розовыми ямочками чуть повыше
локтей, упруго, будто нехотя рассекающие воздух (взмах — вверх, падение
— вниз)”. Они ведь и с ума сведут, такие ямочки, — то-то вы мне говорили,
любезная Диана Аркадьевна, что в Трубчевске не мужчины, а женщины опасны!
Особенно те, что собираются после полудня у вас в кондитерской и, ломая
ложечкой пропитанный ромом бисквит с засахаренной клюквой, нашептывают
друг другу на ушко свои секреты…
Среди прочих отличившихся и господин Адамантов, чей картуз так и висит
у меня на гвозде, после того как он принес мне в нем целую гору крепких,
сочных, схваченных утренним морозцем антоновских яблок. Вот как он описывает
своего соседа, купца Рутменева, который часто наезжает в Москву и поэтому
готов служить нам почтальоном, что с его стороны весьма любезно (думаю,
что своей куртуазностью Трубчевск поспорит и с Флоренцией, и с Сиеной,
и с самим Парижем): “Узнать же Ипполита Власовича очень несложно, бороды
он по молодости не носит, а лисий полушубок Вам непременно бросится
в глаза, так как верхний и нижний ряды шкурок цвет имеют не природный,
но крашенный скорняком в черно-бурую масть, что стало заметным уже на
второй год носки. Полагаю, что второго такого полушубка во всем Замоскворечье
не сыщется.
Шапка же на Рутменеве будет волчья, с проседью и бархатными завязочками
под ушами. Да, и еще… голос у нашего почтальона особенный, не то чтобы
надтреснутый, но для неискушенного слуха не слишком ласкательный. Говоря
между нами, дрянной голосок, похожий на горн пожарного обоза, но это
у него от покойного отца Власа Дмитриевича и отношения к делу не имеет.
Сапоги у Ипполита Власовича сафьяновые, с перламутровыми вставочками
по ранту. Трости у него нет никакой вовсе”. Ах, как написал умелец,
искусник или даже хочется сказать — королевич, королевич вы наш, господин
Адамантов, столько в вас стати и удали!
Не могу удержаться — еще один отрывочек приведу, из описания заячьей
охоты: “Пороша сейчас чудная, и зайцы так и прядут, так и ведут, выкадриливают,
негодники, по ней свою вязь (не иначе тоже писатели!). И до чего ведь
много здесь этих косых! Стоит только чуть-чуть отойти от станции, чтобы
в балке у ручья полупудового антошку (так у нас местные зайца зовут)
обычным бекасинником взять можно было. Но лучше, конечно, охотиться
по всем правилам: с доезжачими, с гончими, в конном виде. И леса у нас
сейчас дивно красивы, особенно теми днями (а их почитай об эту пору
— большинство), когда свежий ночной иней прилепливается к зеленому сосновнику
и искрится, и стреляет голубыми и синими точечками прямо в ваши изумленные
глаза. А какой дивный дух жаренных и затем давленных семечек исходит
от нашей маслобойни! Он разносится по всей округе, долетая до самой
станции, а при благоприятствующем ветре так и до соседнего Окалинова.
Как мне, начинающему беллетристу, только недавно сподобившемуся приобщиться
к великому сонму наших мастеров пера, описать ту неземную, прямо-таки
райскую усладу, которую чувствует каждый, вбирая этот сытный, волшебный
запах? Я порой не устаю задумываться о том, как люблю я наш маленький,
утонувший в гиперборейских снегах Трубчевск. Люблю, люблю и еще раз
люблю!”
Если господин Адамантов у нас королевич, то Варвара Ивановна — сказочная
царевна, недаром и фамилия у нее — Несмеянова. Ах, как описывает, как
описывает — словно лебедем по лесному, заповедному озеру плывет! Вот
портрет ее знакомого, описание внешности и походки: “Он будет в белой
чесуче, если жарко, или в синем габардине — если холодно. Ничего пограничного
с вышеперечисленным он не надевает с ранней молодости, а молодость его
отшумела изрядно, я вам скажу, давно. Он сед и волнист волосами, так
что издали, эдак в конце аллеи — если вы будете встречаться, к слову
сказать, в парке, — его голова покажется вам даже, может быть, облачком.
Сразу скажу, что он семенит. Вот вы увидите его на ходу и узнаете тотчас
по семенящим шажкам. Причем трость его не колет землю своим острым концом,
но пребывает у него под мышкой, потому что с его нервным семенящим шагом
она ужиться не может. Нет сил у нее, чтоб ужиться с таким быстреньким
карикатурным шагом, и она, обособившись от такой вот походочки, предпочитает
быть помещенной под мышку. Глаза господина Суркова будут ярко-хорезматического
ртутного блеска. И будет он в непременном своем котелке. Котелке, впрочем,
очень обычном. И весь господин Сурков покажется вам фигуркой из тира”.
Хотел было одно словцо исправить и написать как полагается: харизматического
блеска, но чувствую – нет, не то, нельзя исправлять. Нельзя потому,
что в хорезматическом блеске мы словно бы угадываем шпили минаретов,
купола мечетей и голубые изразцы Хорезма, а это дорогого стоит, как
говорится. И снова не удержусь — еще один отрывочек приведу, о странном,
неожиданном поступке, о слиянии двух одиноких душ: “Натура–натуранс
его была таинственна, никогда ни при каких обстоятельствах не выставляема
напоказ, как если бы она была геморроидальна. Вот такая вот душа, спрятанная
под спудом, болезненная и жаждущая исцеления. Клара Игнатьевна и была
такой вот целительницей и врачевательницей. Она носила через плечо невидимую
сумку с красным крестом и полумесяцем. И она, поди, как-нибудь вечерком
его раны-то и перевязала, перевязала и к себе привязала. И он, забинтованный,
в чепчике Гиппократа или с колосовидной повязкой на бледных своих членах,
сделался ей так благодарен, что уж скрепиться с ней брачными узами стало
вы-глядеть делом естественным и само собой из этого их вечерка вытекающим.
И три привенчанных ее года вошли в его дом буйным и шумным следствием.
Три ротика и шесть ручейков слезинок и составили тот живой букет, которого
так недоставало среди букетиков цветов на стенах его пыльного кабинета
вдовца. Кабинета, во мгновение ока переделанного в детскую. Вот вам
история г-на Носогладковского. Да и часто ли бывает по-другому! Кто,
говорят, смел, тот — два съел”
Ваш мещанин Дурасов.
Полностью читайте в журнале.