ПЕЛЕМ Г.ВУДХАУС
Перевод с английского и предисловие Галины Шульги
ВЕСЕЛЯЩИЙ ГАЗ
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Пелем Гренвил Вудхаус (1881–1975) прожил долгую и весьма плодотворную
жизнь: более девяноста книг, более двадцати киносценариев, более тридцати
пьес и мюзиклов; лирика, тексты песенок. Родился в Англии, умер в Америке;
некоторое время жил во Франции.
Пик его европейской популярности пришелся на двадцатые–тридцатые годы,
— даже в нашей стране в 1927–1928 годах появилось несколько переводов
его романов. (Интересно, что один из них, “Дела и приключения мистера
Акриджа”, вышел в переводе Н.Чуковского под редакцией К.Чуковского.
А другие редактировал М.Зенкевич.)
Потом, правда, не переводили и не издавали очень долго —
видимо, за легковесность. И очень долго не засунутый ни в одну
обойму Вудхаус был лишь усладой англистов — то есть делом внутрицеховым,
писателем суперэлитарным, что смешно,
учитывая характер его творчества. В чем, впрочем, не виноваты
ни Вудхаус, ни англисты, — просто и он, и они со своим английским языком,
английским юмором и английским здравым смыслом
были тогда не то не ко времени, не то не к месту…
В англоязычном же мире Вудхаус стал классиком еще при жизни
и с течением времени вполне утвердился в этом качестве:
переиздания, собрания сочинений, монографии, экранизации.
Есть музей Вудхауса; есть общество Вудхауса.
Для современных англичан он писатель хрестоматийный. Как Диккенс.
Общество Вудхауса есть теперь и у нас, с собственным русскоязычным сайтом
в Интернете. Его переводят и издают. Не просто для заполнения лакуны.
Он вдруг оказался очень к месту и очень ко времени, со своим английским
здравым смыслом и юмором, легковесный
и мелкотемный. Нам всего этого так не хватало, так долго не хватало!
Галина ШУЛЬГА
ГЛАВА 1
Как-то раз, когда я только начал писать эту повесть, ко мне за-скочил
за содой после жаркой ночки в ПЕН-клубе один мой друг-писатель, и я
подумал: проверю-ка я на нем то, что сделал, на случай, если вдруг что
не так. Потому что я в жизни не рассказывал историй, если не считать
анекдотов о шотландцах, ирландцах и евреях, что иной раз придутся к
слову в курительной комнате клуба “Трутни”, — да и то обычно упускал
соль. А все, кто в этом понимает, особо подчеркивают, что главное —
правильно начать.
Поэтому я сказал: “Послушай, можно я тебе кое-что прочту?”, и он ответил:
“Если хочешь”, и я сказал: “Ура”.
— Я пытаюсь изложить на бумаге, — пояснил я, — довольно-таки странный
случай, который произошел со мной около года назад. Я написал пока не
очень много. А начал я с того момента, как встретил мальчика.
— Какого мальчика?
— Которого я встретил, — ответил я и стал читать:
“Мальчик сидел в кресле. Я сидел в другом. На левой щеке у него был
флюс. И у меня на левой щеке был флюс. Он листал страницы “Географического
журнала”. Я тоже. Короче говоря, мы оба.
Кажется, он несколько обеспокоен, подумал я, и не вовсе поглощен “Географическим
журналом”. Он поминутно то откла-дывал журнал, то брал в руки снова,
через минуту опять от- кладывал и снова брал в руки и в очередной фазе
поминутного откладывания вдруг поднял глаза и посмотрел на меня.
— А где остальные? — спросил он”.
В этом месте мой друг-писатель открыл страдальчески зажмуренные глаза
с таким видом, словно под нос ему сунули дохлую рыбу.
— Ты что, собираешься печатать этот бред? — спросил он.
— Частным образом, несколько экземпляров. Для семейного архива — в назидание
потомкам.
— Что ж, если ты спрашиваешь моего мнения, — сказал он, — юные оболтусы
не смогут найти здесь ни конца, ни начала. Где все это происходит?
— В Голливуде.
— Так это надо объяснить. А эти кресла? Откуда кресла? Что за кресла?
Где?
— Они стояли в приемной зубного врача. Там, где мы встретились с мальчиком.
— А что это за мальчик?
— Мальчик, как оказалось, был Джои Кули — ребенок-кинозвезда, Кумир
Американских Матерей.
— А кто ты?
— Я? — переспросил я, несколько удивленный, потому что мы вместе учились
в школе. — Ну, ты же знаешь меня, старик. Я — Реджи Хавершот.
— Я хочу сказать, что ты должен представиться читателю. Он же не может
догадаться, кто ты.
— Ты против того, чтобы все это раскрывалось перед ним постепенно, по
ходу рассказа?
— Категорически. Первое правило рассказчика — с самого начала должно
быть ясно, кто есть кто, когда, где и почему. Так что лучше начни с
самого начала.
Тут он взял свою соду и исчез.
Итак, возвращаясь назад и начиная сначала: меня зовут, как было сказано
выше, Реджи Хавершот. Реджинальд Джон Питер Суитин, третий граф Хавершот,
если официально, а для друзей — Реджи. Мне двадцать восемь с небольшим,
а в то время, о котором я пишу, было двадцать семь с небольшим. Рост
шесть футов один дюйм, глаза карие, волосы рыжие.
Заметьте — когда я говорю, что я третий граф Хавершот, это не значит,
что я был им всегда. Отнюдь нет. Я начал с нуля и пробивал дорогу наверх.
Долгие годы я жил себе просто как Р.Дж.П.Суитин, в полной уверенности,
что это имя и выбьют на моем надгробье, когда возникнет вопрос о надгробье.
Что же касается шансов украсить себя титулом, я полагаю, что изначально
они составляли где-то процентов восемь или еще меньше. На поле толпилось
множество игроков, каждый из которых мог дать мне сто очков форы.
Но знаете, как это бывает. Сначала иссякли дядья. Потом и кузены один
за другим сошли на нет. И потихоньку-полегоньку, понемножку, — по чуть-чуть,
ты еще и понять ничего не успел — а вот пожалуйста, знаете ли.
Так что вот кто я, а больше я и не представляю, что интересного есть
в моей персоне и о чем можно рассказать. В Кембридже я сделался тори
— как, впрочем, и все. То есть в этом я не оригинален. Лучше мы сразу
перейдем к тому, как я очутился в Голливуде.
В одно прекрасное утро — я как раз доедал яичницу с беконом — в моей
лондонской квартире раздался телефонный звонок. Это был Хорас Плимсолл
— он просил меня заглянуть к нему в контору по делу чрезвычайной важности.
Разумеется, ответил я, конечно, с превеликим удовольствием.
Я любил старину Плимсолла. Он был наш семейный юрист, и в последнее
время у нас было множество поводов для частых встреч по всяким делам.
Я ввалился в его контору, — он, как обычно, по грудь утонул в бумагах,
в счетах и исках. Сметя их в сторону, он вынырнул и посмотрел на меня
поверх очков.
— Доброе утро, Реджинальд, — сказал он.
— Доброе утро, — ответил я.
Он снял очки, протер их и снова надел.
— Реджинальд, — сказал он, снова посмотрев на меня, — теперь вы — глава
семьи.
— Я знаю, — ответил я. — Забавно, правда? Нужно что-нибудь подписать?
— Пока не нужно. Сегодня я хотел вас видеть по более частному делу.
Я хотел бы напомнить, что на вас как на главу семьи ложится определенная
ответственность, которой, я уверен, вы не станете пренебрегать. Теперь
у вас есть обязанности, Реджинальд, и эти обязанности должно исполнять,
причем неважно, какой ценой. Noblessе oblige.
— Э… да? — ответил я; мне не слишком понравилось такое начало: очень
похоже на выклянчивание денег в долг. — Что, плохие новости? Какая-нибудь
боковая ветвь хочет запустить лапу в кубышку?
— Позвольте мне начать сначала, — сказал старина Плимсолл и стряхнул
невидимую соринку с рукава пиджака. — Я только что разговаривал с вашей
тетушкой Кларой. Она беспокоится.
— Да?
— Чрезвычайно беспокоится — по поводу вашего кузена Эгремонта.
— Ну, разумеется. — Я понимающе поцокал языком, но не сказать, чтобы
удивился. С тех пор как упомянутый юноша повзрослел, несчастная тетушка
беспрестанно о нем беспокоилась. Он снискал широкую известность как
наиболее выдающийся пьяница Лондона. Долгие годы мы дружно убеждали
Эгги, что выпить все алкогольные напитки в Англии — предприятие безнадежное,
но он не оставлял попыток. Конечно, так проявлялся в нем старый добрый
дух бульдожьего упрямства, но тетушку Клару это беспокоило.
— Вы знаете последнее достижение Эгремонта?
Я слегка задумался.
— Ну, однажды во время регаты я видел, как он за вечер махнул шестнадцать
двойных виски с содовой, но побил он с тех пор этот рекорд или нет…
— Да, уже долгие годы он причиняет тетушке Кларе тяжелейшие страдания.
А теперь…
Я жестом остановил его.
— Не говорите. Дайте я угадаю. Он нахлобучил шляпу на полицейского?
— Нет. Он…
— Швырял яйца всмятку на электрический вентилятор в первоклассном ресторане?
— Нет. Он…
— Разумеется, не убийство?
— Нет. Он сбежал в Голливуд.
— Сбежал в Голливуд?
— Сбе-жал в Гол-ли-вуд, — произнес старина Плимсолл.
Я не понял, к чему он клонит, в чем и сознался. Он нервно продолжал:
— С некоторых пор леди Клара стала тревожиться о состоянии здоровья
Эгремонта. У него дрожали руки, он жаловался, что по затылку ползают
паучки. И по совету специалиста с Харли-стрит она решила отправить его
в кругосветное путешествие, в надежде, что свежий воздух и перемена
обстановки…
Я указал на очевидный изъян этого плана:
— Но на кораблях есть бары.
— Бармены получили строжайший приказ не обслуживать Эгремонта.
— Вряд ли ему это понравилось.
— Ему это не понравилось. Его письма домой, как и почти ежедневные телеграммы,
были полны недовольства. Их тон выдавал его постоянное раздражение.
А когда, уже на обратном пути, судно зашло в Лос-Анджелес, Эгремонт
покинул его и отправился в Голливуд, где пребывает и посейчас.
— Ну и ну! И пьет как свинья, я полагаю?
— Прямых свидетельств нет, но, мне кажется, такой вывод напрашивается.
Но это еще не самое страшное. Леди Клару взволновало не это.
— Не это?
— Нет. У нас есть причины думать — на основании некоторых пассажей в
его корреспонденции последнего времени, — что он собирается вступить
в брак.
— Да?
— Да. Его слова не оставляют сомнений в этом. Он или обручен, или вот-вот
обручится с какой-то молодой женщиной, — а вы знаете, какие молодые
женщины обитают в Голливуде.
— Красотки — так мне всегда казалось.
— В физическом отношении они, безусловно, соответствуют такому описанию.
Но они никоим образом не годятся в супруги вашему кузену Эгремонту.
Я не мог понять почему. Я скорее полагал, что Эгги должен считать большой
для себя удачей, если на него польстится хоть какая-нибудь девушка.
Однако я промолчал: старина Плимсолл относился к нашему семейству с
чудовищной почтительностью, и подобное замечание могло его обидеть.
Вместо этого я спросил, что он предлагает. Во что я должен вмешаться?
И что, по его мнению, я могу здесь поделать?
И он сказал, как верховный жрец, вдохновляющий юного вождя племени на
доблестные деяния:
— Отправляйтесь в Голливуд, Реджинальд, и вразумите сбившегося с пути
молодого человека. Положите конец всей этой чепухе. Употребите свой
авторитет главы семьи.
— Кто, я?
— Да.
— Хмм.
— Не говорите “хмм”.
— Ха!
— Не говорите “ха”. Ваш долг ясен. Вы не можете от него уклониться.
— Но Голливуд далеко.
— Однако я настаиваю, что вы как глава семьи обязаны отправиться туда,
и без малейшего промедления.
Я пожевал нижнюю губу. Должен сказать, я не понимал, почему я должен
вмешаться и положить конец вполне похвальной, на мой взгляд, любви Эгремонта.
Мой девиз: живи и давай жить другим. Если Эгги хочет жениться, пусть
себе, — вот как я на это смотрю. Женитьба может пойти ему на пользу.
Трудно представить, чту бы не пошло.
— Хмм, — повторил я.
Старина Плимсолл взял карандаш и бумагу — очевидно, желая разработать
маршрут и тому подобное.
— Путешествие, как вы заметили, долгое, но совершенно несложное. По
прибытии в Нью-Йорк вам нужно, как я понимаю, сесть на поезд до Чикаго.
Короткая остановка…
Я опустился на стул.
— Чикаго? Нужно ехать через Чикаго, так?
— Да. В Чикаго — пересадка на другой поезд, и до Лос-Анджелеса всего
лишь…
— Подождите секунду, — сказал я. — Предложение начинает казаться мне
вполне разумным. Упоминание Чикаго дает новый толчок моим мыслям. Где-то
через неделю в Чикаго открывается чемпионат мира по боксу в тяжелом
весе.
Я взглянул на проблему в свете новых фактов. Всю жизнь я мечтал посмотреть
такой чемпионат, но не мог себе позволить столь дальнее путешествие.
А сейчас, обретя титул со всеми вытекающими отсюда последствиями, могу,
как только вздумается, — стало вдруг ясно мне. Забавно, как я раньше
об этом не подумал. Но не нужно много времени, чтобы привыкнуть к мысли,
что путь открыт.
— Как далеко от Чикаго до Голливуда?
— Чуть больше двух дней пути, я думаю.
— Тогда ни слова больше, — сказал я. — Я еду. Не думаю, что смогу хоть
что-то поделать со стариной Эгги, но я увижусь с ним.
— Отлично.
Повисла пауза. Я понял, что это еще не все.
— И… э… Реджинальд.
— Да-да?
— Будьте осторожны.
— Осторожен?
Он кашлянул и повертел в руках ходатайство по ленному владению о взимании
повинностей в пользу феодала.
— Я хочу сказать, вы тоже можете оказаться подвержены… э… Эти голливудские
женщины, как вы заметили, обладают значительной физической привлекательностью…
Я от души рассмеялся.
— Господи! Да на меня ни одна девушка не взглянет.
Кажется, мои слова задели его чувства по отношению к нашему роду. Он
с упреком нахмурился.
— Вы — граф Хавершот.
— Знаю. Но даже это…
— И, если я не ошибаюсь, в прошлом девушки смотрели на вас.
Я понял, чту он имеет в виду. Года два назад в Каннах я обручился с
девушкой по имени Энн Баннистер, американской журналисткой, которая
там отдыхала, и, поскольку я был уже очевидным наследником титула, среди
старших членов семьи поднялся переполох. И когда дело расстроилось,
мне кажется, родственники вздохнули с облегчением.
— Все Хавершоты были весьма чувствительны и импульсивны. Вашей головой
руководит сердце. Поэтому…
— О, конечно. Я буду осторожен.
— Тогда мне больше нечего сказать. Verbum — ах — sapienti satis1. И
вы отправитесь в Голливуд как можно скорее?
— Немедленно, — сказал я.
Корабль отплывал в среду. Торопливо побросав в чемодан воротнички и
зубную щетку, я на него успел. Короткая остановка в Нью-Йорке, два дня
в Чикаго, — и вот я качу в лос-анджелесском поезде по местности, которая,
кажется, называется Иллинойс.
А на второе утро этого путешествия, когда я сидел на смотровой площадке
вагона, покуривая трубку и неспешно размышляя о том о сем, в мою жизнь
вошла Эйприл Джун.
В целом это подействовало на меня так, словно я проглотил кусочек динамита
и кто-то внутри меня его запалил.
Полностью читайте в журнале