ПЕСНЬ
О КРЕСТОВОМ ПОХОДЕ
ПРОТИВ АЛЬБИГОЙЦЕВ
Предисловие, публикация и примечания
Елены МОРОЗОВОЙ.
Перевод со староокситанского
Елены МОРОЗОВОЙ и Игоря БЕЛАВИНА.
ВО СЛАВУ РЫЦАРСТВА И ЧЕСТИ
О героическом эпосе Окситании “Песнь о крестовом походе против альбигойцев”
ЕЛЕНА МОРОЗОВА
На юге существовала, существует по сей день
и будет существовать “вечно другая” Франция.
Фернан Бродель
Южные провинции Франции всегда были и, как утверждает историк Фернан Бродель, есть и будут “особенным”, “вечно другим” краем. Истоки “особенности” Южной Франции уходят в далекое прошлое, к временам, когда римляне, предводительствуемые Юлием Цезарем, захватили древнюю Галлию и начали насаждать там свои порядки, свою администрацию, свой язык. Процесс адаптации местным населением цивилизации латинян получил название романизации. Романизация Галлии не была равномерной, и южные провинции, прежде всего Нарбоннская Галлия (будущие Прованс и Лангедок), испытали гораздо более сильное влияние римской культуры. Близость Средиземного моря, через которое пролегали тогдашние главные морские торговые пути, способствовала экономическому развитию региона. В результате на юге Франции (как затем стала именоваться Галлия) сложилось национально-территориальное единство, обладающее собственным письменно-литературным языком и особым социально-экономическим укладом, отличительным признаком которого являлась ведущая роль городов. Сохранение традиций римского права, охранявшего личные свободы, способствовало установлению в обществе открытости и терпимости. Гордое и свободное “да” под жарким южным солнцем звучало как “ок”, в то время как на севере страны утвердительная частица звучала как “ойль”. На языке “ок” писали основоположники европейской поэзии трубадуры, прославляя в своих изысканных стихах рыцарство и благородство, прекрасную даму и куртуазную любовь; наряду с латынью, юридическим языком par excellence средневековой Европы, он использовался при составлении документов. Окситанский язык стал одним из важных объединяющих факторов, благодаря которым на юге Франции, в Окситании1, сформировалось особое культурно-экономическое пространство. Условная граница между северным регионом, где говорили на французском языке, и южным пролегла по Луаре и территориям на ее южном берегу.
К XII в. социокультурная жизнь Окситании определялась своего рода согласием различных политических, религиозных, общественных и культурных сил. В городах стремительно развивались ремесла, формировались структуры самоуправления, процветала торговля. Правившие краем феодальные сеньоры не только охотно оказывали городам покровительство, но и сами селились в них. Столицей и резиденцией правителей Лангедока, могущественных графов Тулузских, была Тулуза, город, именовавшийся поэтами “цветком” и “жемчужиной” края. Через крупнейший средиземноморский порт Марсель шел товарообмен со странами Ближнего Востока и Византией, через Пиренеи в Окситанию и далее в Европу проникала мусульманская, в частности арабская, культура. Арабские и еврейские общины, свободно существовавшие в окситанских городах, играли значительную роль в их административно-финансовой жизни.
В XII в. в Окситании стали появляться катары (от греческого “катарос” — “чистый”), приверженцы одной из крупнейших ересей средневековья, догматика которой корнями своими восходила к манихейству. Высказываются предположения, что манихейские откровения проникли на юг Франции вместе с возвращавшимися с Востока крестоносцами, в частности с теми, кто в 1096 году вместе с Тулузским графом Раймоном IV отправился воевать за гроб Господень (сам граф погиб при осаде Триполи в 1105 году). Еще одним источником дуалистической ереси было учение болгарских богомилов. Дуалисты катары верили в Доброго Бога — творца невидимого духовного мира, и Бога Злого (Сатану) — создателя несовершенного мира земного. Исповедуя переселение душ, они отрицали земных властителей и мирские блага, запрещали клятвы, были вегетарианцами, противниками брака и допускали добровольный уход из жизни. Последние суровые требования относились прежде всего к посвященным — священникам катаров, которые именовались “совершенными”. Простых верующих в учении катаров привлекала возможность личного спасения (Римско-католическая церковь не признавала спасения вне церкви), простота обрядов, отрицание католической иерархии, папства, реликвий и индульгенций. Катаризм с быстротой пламени распространился среди самых различных слоев окситанского общества, от владетельных сеньоров до городской бедноты, чему в немалой степени содействовала уже упомянутая атмо-сфера терпимости и равенства свободных людей перед законами. Проповедники катаров, в личной жизни подававшие пример трудолюбия и презрения к богатству, часто вызывали на диспуты католических прелатов, погрязших в роскоши и лени, и легко побеждали их. К концу XII в. в Лангедоке сложилась церковь альбигойцев (так еще называли катаров, ибо одним из крупнейших очагов катаризма стал город Альби), постоянно пополнявшая как число своих приверженцев, так и сочувствующих. Эсклармонда, сестра знатного графа де Фуа, открыто исповедовала учение катаров и даже стала одной из “совершенных” (у катаров к посвящению допускались и мужчины, и женщины). Виконт Безьерский Раймон-Рожер Тренкавель симпатизировал катарам, Тулузского графа Раймона VI церковь также подозревала в покровительстве “чистым”. Теряя паству, церковь одновременно теряла часть доходов, ибо новообращенные катары-простолюдины прекращали выплачивать десятину, а богатые катары не жертвовали на храмы и не привечали священников. А некоторые сеньоры даже собирали шайки разбойников (или рутьеров, как их называли в Окситании) и грабили и разоряли церкви.
Инициатором борьбы с альбигойцами-катарами стал тридцативосьмилетний честолюбивый Иннокентий III (избранный папой в 1198 году). После бесславного завершения IV крестового похода 1204 года, вылившегося в разбойное разграбление столицы христианской Византии Константинополя, взоры папы обратились в сторону Юга Франции. Еще ранее он отправил туда своих эмиссаров Ренье и Ги с целью возмутить население против катаров. Однако легаты не справились с возложенной на них миссией, и вскоре им в помощь были направлены легаты Пьер де Кастельно и цистерцианский аббат Арнаут Амори. Насильственная смерть в 1209 году Пьера де Кастельно стала формальным поводом для объявления крестового похода против еретиков-альбигойцев. О крестовом нашествии, известном в истории как альбигойские войны, рассказывается в уникальном памятнике окситанской литературы первой половины XIII в. “Песнь о крестовом походе против альбигойцев”.
Двадцать лет (с 1209 по 1229 год) северяне-французы, возглавившие вместе с папскими легатами крестовое воинство и составлявшие большинство его солдат, грабили и разоряли богатый окситанский край, не слишком утруждая себя выявлением еретиков. Утверждают, что когда при штурме города Безье один из крестоносцев спросил легата Арнаута Амори, как отличить еретика от праведного христианина, легат ответил: “Убивайте всех, а Господь своих признает”. В 1209 году население Безье составляло 20 000 человек, и все они были истреблены, а сам город предан огню. По взволнованным словам историка Наполеона Пейра, за время альбигойских войн в Окситании погибли “2 миллиона человек, один король, много князей, народ, цивилизация, язык, гений, и этот разгром на три века задержал наступление Возрождения в западных странах”. Эмоции, преобладающие в этой оценке, опираются на факты. В битве при Мюре (1213 год) погиб король Арагона Педро II, выступивший на стороне окситанцев. В тюрьме умер от болезни (или от яда) виконт Безьерский. Тулузский граф Раймон VI был отлучен от церкви, не пожелавшей примириться с ним даже в его смертный час; останки графа, не преданные земле, сгнили в гробу, брошенном возле ограды кладбища. Говорят, что когда через несколько десятков лет гроб вскрыли, на черепе графа обнаружили знак лилии, символ французского королевского дома, и пришли к выводу, что разгром Лангедока был предрешен самой судьбой.
После пленения виконта Безьерского во главе крестоносцев встал граф Симон де Монфор, беспринципный и жестокий фанатик, на гербе которого на алом фоне был изображен белый лев с раздвоенным, словно змеиное жало, хвостом, и вскоре в окситанском языке появилось слово “файдит” — “изгнанник”. Им стали обозначать окситанских сеньоров, которых крестоносцы, предводительствуемые Монфором, незаконно лишали их земель и владений. Странники-файдиты вели партизанскую войну против захватчиков. Когда в 1218 году Симон де Монфор погиб при осаде Тулузы от камня, посланного, согласно преданию, из катапульты женской рукой, в войне наступил перелом: началась реконкиста. Окситанцы, знать и простолюдины, объединившись под знаменами юного тулузского графа Раймона VII, сына Раймона VI, стали освобождать от захватчиков город за городом, замок за замком. Новый глава крестоносцев, сын Монфора Амори, не обладавший ни умом, ни талантами отца, растерялся.
Но успех южан был недолог. В 1222 году папа Гонорий III (Иннокен-тий III к этому времени уже умер) открытым текстом предложил французскому королю Филиппу Августу завладеть богатыми южными землями; крестовый поход постепено превращался в захватническую войну французских королей за расширение своих владений. Умерший в 1225 году Филипп Август завещал Амори де Монфору на ведение альбигойской войны 20 тысяч ливров; затем крестоносное воинство возглавил сын Филиппа, Людовик VIII, а после него — Людовик IX; последний и завершил войну в 1229 году подписанием Парижского договора, согласного которому значительная часть окситанских земель отходила французской короне. Тулуз-ского графа Раймона VII обязали покаяться перед церковью и передать бразды правления в руки дочери Жанны, которой предстояло выйти замуж за брата Людовика IX, Альфонса де Пуатье; в случае, если брак оказывался бездетным, владения тулузских графов переходили к французскому королевскому дому. В 1271 году Жанна умерла, не оставив наследника (говорили даже, что ее отравили), и земли Лангедока окончательно перешли под власть французской короны. Началось активное офранцуживание окситанских провинций. С оставшимися катарами вступила в борьбу учрежденная в Окситании инквизиция. Между Севером и Югом Франции пролегла невидимая, но вполне ощутимая граница.
“Песнь о крестовом походе против альбигойцев” — уникальный исторический источник; написанная на основе свидетельств очевидцев, она соединила в себе историческую достоверность с художественным отражением тех далеких событий. Авторы (первый — с дотошностью хрониста, второй — с эпическим пафосом) повествуют о начальном этапе похода и доводят свой рассказ до “реконкисты”. Несмотря на различие политиче-ских симпатий, оба старались сохранять объективность изложения, что подтверждается документами эпохи и свидетельствами хронистов. Выбор поэтической формы для почти документального повествования согласуется с традициями окситанской поэзии, где широкое распространение получил жанр сирвенты — песни, построенной по модели любовной кансоны, но посвященной вопросам политики, религии или морали.
Общий объем “Песни о крестовом походе” равен 9582 стихам, они разделены на 214 неравных лесс. Начальные 131 лесса принадлежат перу клирика Гильома из Тудела (городка в испанской части Наварры), который неторопливо, шаг за шагом, излагает события 1208–1213 годов, начиная с диспутов между посланцами папы и священниками-катарами и до печально знаменитой битвы при Мюре, окончившейся разгромом рыцарского воинства Тулузского графа Раймона VI и гибелью могущественного союзника Тулузы Педро II Арагонского. Гильом не сочувствует еретикам и не подвергает сомнению правоту крестоносцев, однако массовое истребление южан ему претит. “Да примет Бог те души в Рай, коль милосерд к ним все ж!” — восклицает он, рассказывая о гибели в объятом пламени соборе Безье укрывшихся в нем мирных горожан, женщин и детей.
Второй автор, имя которого осталось неизвестным, продолжает излагать события вплоть до июня 1219 года, когда принц Людовик (будущий Людовик VIII), встав во главе крестоносного войска, начинает поход на Тулузу. Аноним, споры о личности которого не затихают и поныне, вы-ступает ярым сторонником графов Тулузских, которые после решения папы передать их владения Симону де Монфору, что по сути было равно заключению соглашения с Филиппом Августом, чьим вассалом являлся Монфор, стали во главе борьбы за освобождение неправедно захваченных французами земель Лангедока. Тема крестового похода против еретиков исчезает, уступив место теме борьбы Истины и Лжи, Добра и Зла, Доблести и Спеси. Для безымянного поэта армия Монфора является не защитницей веры, а ордой обуреваемых гордыней завоевателей. А так как Бог не может поддерживать неправое дело, значит, он на стороне законных сеньоров Тулузы. Автор уверен в победе тулузцев; вторая часть поэмы, без сомнения, написана до Парижского соглашения, иначе вряд ли бы она оканчивалась на оптимистической ноте.
“Песнь о крестовом походе против альбигойцев”, заключительные лессы которой публикуются ниже, переведена со староокситанского автором этих строк; поэт Игорь Белавин по предложенному мною подстрочнику воссоздал русскую поэтическую версию эпической поэмы. К сожалению, объем журнальной публикации не позволяет представить этот замечательный памятник окситанской литературы в полном объеме, однако мы надеемся со временем опубликовать его полностью.
Лессы, в оригиналах которых имеются лакуны, напечатаны с небольшими сокращениями, позволяющими без ущерба для смысла представить больший объем собственно событийного текста.
1 Название “Окситания”, используемое для обозначения Южной Франции, равно как и термин “окситанский”, применимый к культуре и языку этого региона, в широкий обиход вошли на рубеже XVIII–XIX столетий; в русской литературе для именования средневековых южнофранцузских социокультурных феноменов до последнего времени использовалось определение “провансальский”, а поэзия трубадуров и в наши дни нередко традиционно именуется “провансальской”.