ПРИГЛАШЕНИЕ К ИГРЕ
РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА “НОВАЯ ЮНОСТЬ”
И ИНСТИТУТ ЖУРНАЛИСТИКИ
И ЛИТЕРАТУРНОГО ТВОРЧЕСТВА
ОБЪЯВЛЯЮТ
О НАЧАЛЕ СОВМЕСТНОЙ АКЦИИ
И ПРИГЛАШАЮТ ЧИТАТЕЛЕЙ “НЮ”
К УЧАСТИЮ В ЛИТЕРАТУРНОМ
КОНКУРСЕ-ИГРЕ!
Уважаемый читатель!
Журнал “Новая Юность” вместе с Институтом журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ) приглашают Вас принять участие в литературной игре.
Для этого Вы должны ответить на публикуемое ниже письмо, выбрав себе соответствующий псевдоним. Постарайтесь представить себя членом того самого общества любителей изящной словесности Трубчевска, к которому обращается в письмах признанный столичный литератор, из скромности именующий себя мещанином Дурасовым. Вы можете выступить от имени трубчевского почтмейстера, брадобрея, начальника пожарной охраны, гимназиста — кого угодно, лишь бы Ваш псевдоним был в духе нашей игры. Да и выполненные Вами задания тоже…
Итоги игры будут подведены в последнем наставлении. Победителям присуждаются премии в пять, четыре и три тысячи рублей.
Письма с пометками “Литературная игра” присылать по адресу: 103045, Москва, Костянский пер., 13, ИЖЛТ.
Желаем успеха!
Ректор ИЖЛТ, писатель
Леонид БЕЖИН.
ПИСЬМА МЕЩАНИНА ДУРАСОВА,
или наставления для господ,
желающих писать,
пробующих себя в этом
или уже пишущих
Если погожим осенним днем, столь располагающим к прогулкам, вам случится пройтись от Павелецкого вокзала до Серпуховской заставы, непременно заверните на тихую улицу Щипок. Там вы сразу увидите потемневший от времени, но еще крепкий бревенчатый домик за невысоким забором, чисто выметенный двор, беленые яблони, ухоженный огород с капустными грядками, собачью будку с грозным Полканом, накрытую куском шифера поленицу дров и крылечко, на которое, может быть (надеемся, вам повезет), выйдет и сам хозяин — Модест Силантьич Дурасов. Выйдет, оторвавшись от трудов праведных, чтобы глотнуть свежего воздуха, размять спину и забавы ради посвистать, поцокать, пощелкать языком, подражая щеглу или соловью. В этом деле он волшебник, кудесник, мастер такой, что заслушаешься. Впрочем, и не только в этом — Модест Силантьич и грузди солить умеет, и капусту квасить (непременно с брусничкой), и коньяк на рябине настаивать, и зверобой сушить, и блины на масленицу у него кружевные — залюбуешься, а станешь пробовать — язык проглотишь!
Ну, блины — это, разумеется, так, для забавы, главное же умение Модеста Силантьича — другие кружева плести, словесные. Они у него получаются отменной выделки, затейливые, прихотливые — что твои вологодские! Потому-то романами, повестями, рассказами, заметками, афоризмами Модеста Силантьича зачитывается вся Россия. Почитатели его творчества есть и в Москве, и в той же самой Вологде, и в Рязани, и в Трубчевске (об этих мы еще скажем особо). При этом Модест Силантьич, человек степенный и рассудительный, не позволяет славе вскружить себе голову — он давно раскусил, какая она пустышка и попрыгунья. Поэтому он из скромности никогда и не величает себя писателем, а подписывает свои сочинения просто — мещанин Дурасов. Избегает он и всяче-ских торжеств, чествований, и мы, его московские почитатели, часто досадуем по поводу того, что нам не удается лицезреть воочию нашего кумира. Чаще всего приходится довольствоваться лишь тенью на оконной занавеске.
А вот трубчевцам в этом смысле повезло — Модест Силантьич не только посетил их городишко (городок на самом деле слав- ный — это мы так, из зависти), но и вступил с ними в доверительную, интимную переписку. Да, интимную, поскольку там он раскрывает свои заветные секреты — секреты плетения словесных кружев, а это вам не квашеная капуста в кадушке и не соленые грузди в кадке. Поэтому, с трудом добившись согласия упрямых, несговорчивых трубчевцев, мы перепечатываем здесь эти письма, впервые опубликованные в трубчевских “Ведомостях”.
НАСТАВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ,
в котором говорится об умении вспоминать, о радостях творчества,
а также о том, чего от нас хочет Всевышний.
Дорогие друзья и собратья по перу!
Прежде всего, благодарю за честь быть избранным почетным членом вашего общества, созданного со столь благородной целью — способствовать развитию талантов и расцвету литературного творчества уездного города Трубчевска. Вы уже не раз слышали от меня признания в том, как он мил моему сердцу и как дороги для меня дни, проведенные с вами, любителями изящной словесности и почитателями моего творчества. Уютная гостиница с жарко натопленной изразцовой печью, запах березовых дров, начищенный до блеска медный самовар на столе, бревенчатое крыльцо, заросшие лопухами заборы, пятиглавый собор над обрывом и открывающиеся в облачном тумане дали — все это оставило неизгладимое впечатление. Не буду скрывать и того, как мне приятно сознавать, что мое пребывание в городе, устроенные с благотворительной целью публичные чтения и беседы в нашем узком кругу послужили известным стимулом для создания общества и позволили мне отчасти чувствовать себя его отцом- основателем. Оказанное вами доверие столь велико, что вы не только предлагаете мне заочно председательствовать на ваших собраниях, но и присваиваете мне почетную степень магистра, но, пожалуй, это слишком — то, что столь лестно для тщеславия, скромность заставляет отклонить. Я не склонен преувеличивать значение моих литературных трудов и прошу не лишать меня радости — держаться в стороне от почестей и славы.
Не то чтобы я был вовсе лишен тщеславия — право же, нет, и некоторые знаки публичного признания для меня приятны, но по натуре я домосед, а значит, человек застенчивый, боязливый и диковатый — один из тех, кого французы называют: sovage. Природная стыдливость мешает мне придать собственному явлению перед обществом чеканные, законченные формы, стать кумиром, знаменитостью, трибуном — напротив, формы моего явления всегда расплывчаты и размыты. Поэтому принять степень магистра для меня было бы равносильно тому, чтобы выступить перед публикой в некоей несвойственной мне роли. Это так же нелепо, как круглому, благодушному, седоватому толстячку играть на сцене первого любовника. К тому же, магистр — это, знаете ли, и не совсем по-русски, мы же с вами стараемся постичь законы русской словесности и русского литературного языка, а этот язык не терпит чеканки так же, как сия словесность избегает законченных форм. Ее таинственная, невыразимая прелесть в том, что все в ней немного расплывчато, размыто, туманно. Иной яснополянский граф такого наворочает, что вы готовы воскликнуть: помилуйте, ну как это плохо! А при этом со стеснением в груди, сердечным трепетом и слезами на глазах чувствуете: ну до чего хорошо!
Итак, мы с вами любители русской словесности и собираемся вместе не в каминном зале рыцарского замка и не под готическими сводами монастырской библиотеки, а в уютной гостинице, возле изразцовой печки, за самоваром. Во всяком случае, такие картины рисует мне воображение, поэтому какие уж там магистры! Полноте! Просто мещанин Дурасов — так прошу меня и величать!
Мы условились с вами, что я беру на себя обязательство писать вам не реже одного раза в неделю — с тем, чтобы мои письма рассматривались и обсуждались на заседаниях общества. Я в свою очередь жду, что вы будете аккуратно и добросовестно выполнять полученные задания — писать на них ответы в самых различных жанрах, от этюда, наброска до законченного рассказа. Все написанное вами вы складываете в почтовый конверт, запечатываете сургучом и заказным письмом отправляете по адресу: Москва, улица Щипок у Серпуховской заставы, дом мещанина Дурасова. Таким образом, каждое очередное задание я смогу предварить критическим разбором ваших опытов. Настоятельно прошу вас, господа, не ленитесь, не манкируйте, не ссылайтесь на занятость, обремененность семейными заботами и проч., и проч., ведь занятия литературным творчеством не просто дарят нам восторг, блаженство, упоение (к этим словам мы еще вернемся) — они преображают нашу жизнь. “Каким же образом?” — спросите вы.
Возьмем, к примеру, ваш Трубчевск. Ну, что о нем скажешь — уездный городишко, грязь, слякоть, лужи, заросшие лопухами заборы и беспросветная тоска. Но вот вы сели за стол, зажгли лампу под розовым атласным абажуром, очинили карандаш или обмакнули перо в чернильницу, и, глядишь, на душе у вас полегчало, тоска развеялась, и кровь веселее заиграла в жилах. “Болящий дух врачует песнопенье”.
Тут вы меня наверняка поймаете на противоречии: что ж это вы, Модест Силантьич, умилялись нашему Трубчевску, клялись в любви к изразцовой печке, бревенчатому крыльцу, лопухам, а теперь про эти же лопухи такое пишете! Тоску они, видите ли, на вас навевают! Да в том-то и дело, что пишу! Описываю! А раз описываю, то, значит, не только от хандры и душевной хвори излечиваюсь, но решаю проблему всех проблем — проблему существования! Философы бьются и не могут решить, а я — пожалуйста! Взял перо в руки, и все преобразилось!
Наверное, сам Всевышний хочет, чтобы дарованная Им всем нам жизнь неким образом запечатлелась в словах. Я говорю — неким образом, подразумевая под этим особый подбор слов и особую связь меж ними. Пусть мы живем подчас нескладно, нелепо, бестолково, а то и попросту скверно, но выбранные нами слова должны быть высшей пробы. В этом смысле творчество есть, если угодно, оправдание жизни, преодоление дисгармонии, хаоса, кошмара бытия, искупление совершенного нами зла. Мне иногда даже кажется, что мы и живем-то лишь для того, чтобы создать некий повод для высказывания, некий прецедент или казус, который мог бы облечься в слова. Если это так (а вас никто не обязывает с этим соглашаться), то язык, конечно, выше жизни, господа, и мы, живущие, лишь по мере наших сил служим ему.
Полностью читайте в журнале