ДЕМОН
БЕЗУМИЯ
АЛЕКСАНДР КРЫЛОВ
Художник, берущий в руки кисть и палитру; писатель, из-под пера которого появляются живые образы его нового романа; актер, перевоплотившийся в короля Лира или Гамлета, — по сути сво- ей, преступники, покусившиеся на исключительное право творить, которое, согласно большинству мировых религий, принадлежит только Тому, кто имеет это право, — Богу—Создателю всего существующего мира.
Не по этой ли причине именно людей, наделенных творческим талантом, так часто поражал Демон безумия? Гоголь, Ван Гог, Павел Федотов, Акутагава Рюноскэ — долог и печален список тех, кто окончил свои дни в страшных палатах “мертвых домов”, порешил счеты с жизнью пулей в висок…
Многие посетители Третьяковской галереи подолгу стоят у картины, на которой распластался изломанный, поверженный Демон. Таким его увидел замечательный русский художник Михаил Врубель.
В окно все чаще светило солнце, под его живительными лучами таяли остатки промозглой петербургской зимы; в воздухе уже чувствовалось пьянящее приближение весны, но это уже совсем не трогало ослепшего, изможденного старика, который, укрывшись одеялом, лежал на больничной койке. Худые длинные пальцы с отросшими ногтями, под которыми темнели полоски грязи, бессознательно теребили простыню. Иногда его тело сотрясал кашель, и он пытался подняться, но тотчас бессильно падал на подушки. Он почти совсем отказался от пищи, сказав санитару, что если не будет есть три года, то зрение вернется и его рука обретет прежнее мастерство — рисунок станет необыкновенно хорош!
Даже близкие с трудом узнавали в этом еще не старом человеке — ему недавно сровнялось 54 года — элегантного завсегдатая светских салонов, одного из основателей русского модернизма — художника Михаила Александровича Врубеля.
Иногда он бредил, и ему являлись картины далекого детства… Светлая детская комната, материнские руки… Ходить он начал необычно поздно: лишь в три с половиной года он сделал первые самостоятельные шаги. Но физические недостатки с лихвой возмещались духовной одаренностью: Михаил рано начал рисовать, прекрасно учился, в совершенстве владел иностранными и даже древними языками.
Потом учеба в лучшей одесской гимназии — Ришельевской, воспитавшей немало выдающихся людей. Врубель — на прекрасном счету у педагогов; без труда став первым среди учеников, заканчивает гимназию с золотой медалью. Он любит театр, музыку, восхищается итальянским Возрождением.
Врубель поступает на юридический факультет Петербургского университета, затем — в Академию художеств, совершает длительные поездки в Италию, Францию, Германию, где изучает наследие великих художников прошлого.
Но признаки душевного недуга уже просматриваются в веселом и жизнерадостном юноше. Иногда он становится болезненно рассеянным, а порой впадает в какое-то пугающее окружающих странное оцепенение, во время которого не может говорить и часами просиживает, глядя в одну точку.
Депрессия сменялась периодами творческих взлетов, всплеском искрометной фантазии, желанием любить и быть любимым. Врубель легко покорял сердца и светских красавиц, и доступных опереточных див. Одна из мимолетных связей заканчивается драматично: художник заболевает сифилисом. Он проходит курс лечения у одного из ведущих киевских венерологов, и внешние проявления болезни исчезают, но до конца недуг вылечить не удалось — болезнь лишь на время затаилась, чтобы нанести удар позже. Вряд ли стоить обвинять в непрофессионализме врача, ведь до изобретения антибиотиков, способных полностью победить сифилис, оставалось еще более полувека.
В 1892 году в Киеве он знакомится с оперной певицей Надеждой Забелой и сразу становится ее тенью. Затем — свадебное путешествие в Швейцарию, фешенебельный отель с видом на Женевское озеро, долгие прогулки по горным тропам…
Врубель счастлив: он наконец в полной мере ощутил, что такое счастье — художник обрел свою Музу, свою Беатриче, которую он готов навечно запечатлеть на полотнах. Но счастье — слишком дорогая вещь для смертного: за него полагается платить сполна. А кому много дано, с
того много спросится…
Летом 1898 года у Врубеля впервые наблюдаются приступы какой-то беспричинной раздражительности, гнева, он часто взрывается по пустякам, спорит, не терпит возражений. Его начинают беспокоить сильнейшие головные боли, от которых он находит единственное спасение: черную шелковую шапочку, которая, как ему кажется, смягчает боль.
Однако приступы проходят — и художник вновь погружается в творчество. Он пишет цикл портретов современников, рисует декорации для спектаклей, создает панно для интерьеров шикарных особняков — и все чаще обращается к образу лермонтовского Демона. Сначала его Демон — изнеженный, гадкий, но соблазнительный змей, затем он все больше становится похожим на падшего ангела. Врубель множество раз зарисовывает Демона, пишет его маслом, лепит из глины, но затем, недовольный своим творением, рвет рисунки, переписывает заново этюды, разбивает на мелкие куски уже готовые модели. Наконец художник останавливается на варианте, где на фоне заката, обняв колена, в глубоком раздумье сидит полуобнаженный Демон.
В 1901 году в семье родился сын Савва. Саввочка, как нежно звали его родители. Но радость рождения была отравлена печатью беды — мальчик родился с врожденным пороком — незаращеньем верхней губы, или, как до сих пор говорят в народе, заячьей губой.
По воспоминаниям близких художника, именно с этого момента характер Врубеля необратимо изменился — он стал задумчивым, рассеянным, а потом — все более — раздражительным и несговорчивым. “Вообще это что-то неимоверно странное, ужасное, в нем как будто бы парализована какая-то сторона его душевной жизни… Ни за один день нельзя ручаться, что он кончится благополучно”, — писала Забела в письме.
Врубель все более замыкался в поисках решения своей идефикс: реальном, земном воплощении образа Демона. Он стал одержим поиском формы, способной раскрыть содержание его представления о Князе тьмы.
Не в силах ждать, пока высохнет краска, Врубель заклеивал неудачные места газетами и лихорадочно накладывал мазки на бумагу. Получалась странная бугристая, “изрытая” живопись. Но этот технический прием неожиданно понравился Врубелю.
Настал день, когда с полотна глянуло темное, “гранитное” лицо с злобно изогнутыми губами, сверлящими глазами. Голову Демона венчала светящаяся диадема. Пространство картины заполнило вытянутое синеватое птичье тело с рассыпавшимися кругом павлиньими перьями.
Врубель, когда-то писавший иконы и расписывавший церкви, создал нечто совершенно противоположное официозному православию: его Демон не просто противник Бога — он символ антихристианского, бунтарского, сатанинского начала, того, что так явственно ощущалось в России в начале века, того тайного брожения, что потом вылилось в кровавые революции и войны. Этот Демон требовал поклонения и жертв. И первой его жертвой стал Художник.
28 апреля 1902 года за Врубелем впервые закрываются двери психиатрической больницы. Он еще не бросил карандаш и делает рисунки на обрывках бумаги. На них изображены то портреты врачей и санитаров, то гротесково-раскрепощенное тело обнаженной женщины, то эротические сцены с участием неких фантастических существ.
Осенью 1902 года Врубеля помещают сначала в частную психиатрическую лечебницу доктора Савей-Могилевича, а затем переводят в клинику Московского университета. Здесь у него выявлены симптомы, характерные для сифилитического поражения нервной системы: сужены зрачки, изменены сухожильные рефлексы, отмечаются расстройства речи и памяти. Врачи диа-гностируют у художника спинную сухотку, прогрессивный паралич, возникшие на фоне сифилиса.
Врубеля обуревает мания величия: он собирается стать генерал-губернатором Москвы, потом упрямо убеждает окружающих в том, что он миллионер, Христос, Пушкин, император. Иногда ему мнилось, что он живет в эпоху Ренессанса и расписывает Ватиканские соборы вместе с Рафаэлем и Микеланджело. Эйфория сменяется гневом, бывший франт начинает быстро опускаться, теряя лоск и утонченность. Болезнь обезобразила его внешность. Сестра жены Врубеля, Екатерина Ивановна Ге, писала: ”…а сам бедный Миша теперь весь в прыщах, красных
пятнах, без зубов”.
Весной 1903 года наступила некоторая стабилизация. Но Демон безумия не отпускает так просто свои жертвы…
В конце мая 1903 года Забела писала в письме к Римскому-Корсакову: “…3 мая скончался мой сын Саввочка в Киеве, куда мы приехали, чтобы, переночевав, ехать в имение фон Мекка и там проводить лето. Саввочка дорогой заболел и в 5 дней в Киеве скончался. Доктора определили его болезнь крупозным воспалением легких, думаю, что он давно был болен, и до моего сознания это как-то не доходило. Теперь я в Риге, куда привезла Михаила Ал. и поместила в лечебницу, он сам об этом просил, так как его состояние, хотя вполне сознательное, но невыносимое, что-то вроде меланхолии… не знаю, как жить, за что уцепиться…”.
В августе 1904 года, казалось, вновь появилась надежда. Врубель с женой поселяются в Петербурге, где Забела была принята в труппу Мариинского театра. Художник возобновляет старые знакомства, начинает новые работы, но душевный недуг не отступает, и вскоре Врубель вновь оказывается в московской клинике доктора Ф.Усольцева. “Добрый дьявол” — называет своего врача больной художник. “Стихали симптомы болезни, и какая обрисовывалась симпатичная, живая, увлекательная личность”, — вспоминал врач. Но светлые промежутки становились все короче: голова гудела от голосов, обвинявших его в преступлениях, временами Врубеля одолевало отчаяние или вспышки буйства.
Он жаловался на суд “революционного трибунала”, грозившего ему смертью, на вторжение Дьявола в его творчество: “Ему дана власть за то, что я, не будучи достоин, писал Богоматерь и Христа”.
Врубель попытался написать портрет поэта Брюсова, но в один из сеансов позирования художник внезапно стал плохо видеть — так проявилась сифилитическая атрофия зрительного нерва. В начале 1906 года Врубеля перевели в одну из престижных петербургских частных клиник, однако, несмотря на усилия врачей, вскоре весь мир погрузился для него в сплошную мглу: он окончательно ослеп. Потом начался парез руки, исчезло осязание, порой он плохо сознавал, где находится. Окончательный диагноз лечащих докторов прозвучал смертным приговором: “Сифилис головного мозга в сочетании со спинной сухоткой”.
В начале ХХ века сифилитические поражения нервной системы составляли одну из основных групп неврологической патологии. Бледная спирохета воздействует на нервную систему вскоре после заражения, и уже в первые месяцы болезни могут развиться сифилитический менингит, неврит слухового нерва, у больных отмечаются выраженные изменения в спинномозговой жидкости. Но основные осложнения со стороны нервной системы поджидают больного спустя многие годы после того, как заканчивается первичный этап болезни.
Большинство случаев спинной сухотки (табес) проявляются через 16–25 лет после заражения. У больных отмечается снижение рефлексов, чувствительности, часто возникают “стреляющие” боли в ногах, появляется характерная шаткая походка. Особое место при этом заболевании принадлежит зрительным нарушениям. Поражение зрительного нерва катастрофически быстро приводит к полной слепоте. Нередко к спинной сухотке присоединяются симптомы прогрессивного паралича: резкое ослабление памяти, упорная бессонница, слабоумие или маниакальное состояние. Как правило, такие больные быстро погибают от присоединившихся инфекций или сопутствующих заболеваний.
…В это время в Париже на Осеннем салоне 1906 года в экспозиции русского искусства, устроенной Дягилевым, с триумфом демонстрировали более тридцати врубелевских картин, но сам художник уже был очень далеко от суетных мирских забот.
1 апреля 1910 года Врубеля не стало. “Хватит лежать, собирайся, Николай, поедем в Академию”, — были его последние слова. Великая утешительница — смерть — наконец разрешила все сомнения и душевные терзания Мастера, попытавшегося создать зримый облик Демона. “Смерть, примиряющая все противоречия, и есть категорический императив”, — как-то философски заметил Врубель, словно примеряя к себе великое таинство ухода из этой жизни.
Первую заупокойную службу отслужили в небольшой церкви при лечебнице. Вокруг гроба собралось совсем немного людей, но когда тело умершего Врубеля перенесли в здание Академии художеств, попрощаться с художником пришел весь культурный Петербург. Александр Блок произнес пафосное надгробное слово, назвав эпоху начала нового века эпохой Врубеля. Звучали красивые речи о дивных красках, о тайнах вечности, которые прозревал гений художника, о таланте и судьбе.
Впрочем, немало было тогда и тех, кто придерживался обратного мнения об усопшем живописце. Епископ Новгородский Варрнава в своем послании писал, что художники, пытающиеся в гордыне своей изобразить бесов, кончат жизнь подобно Врубелю, ослепшими, в сумасшедшем доме…
Но Врубеля уже совершенно не интересовали ни хвалебные панегирики, ни суетные проклятия. Он выглядел в гробу неожиданно помолодевшим и умиротворенным, словно освободившимся от тягостных оков недуга, от смущающих душу сомнений и вечных поисков своего Демона. Кто знает, может быть, душа художника наконец нашла то, что искала?