КНИЖКА
Юрий Петкевич родился в 1962 году в Белоруссии. В 1989 году закончил в Москве Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Работает в литературе, живописи и кино. Публиковался в журналах “Новый мир”, “Дружба народов”, “Континент”, “Огонек” и др.
Лауреат журнала “Дружба народов”, номинант Букеровской премии. В 1993 году снял короткометражный фильм “День обаятельного человека” по сценарию Г.Шпаликова.
В “Новой Юности” было напечатано его эссе “Золотая свадьба” в рамках проекта “Запечатленная Россия” — № 31 (4’1998).
Картины Юрия Петкевича находятся в нескольких частных собраниях России и Европы.
Живет в Белоруссии, в деревне Новый Свержень.
ШКОЛЬНИК
ЮРИЙ ПЕТКЕВИЧ
В черном лаке отражались убогие жилища. Машина проехала по деревне и остановилась у последнего дома. Из автомобиля вы-прыгнул толстенький мужчина, элегантно одетый. С опозданием подали голос собаки, обманутые тишайшим, как часы, двигателем иностранной модели. Досифеев обогнул автомобиль и открыл дверку даме.
Глаза ее исключительно ясной голубизны не затуманила долгая дорога. Женщина вылезла из автомобиля с некой даже осторожностью, оглядываясь будто зверек.
Евгений из багажника вытащил большую кожаную сумку и распахнул калитку, пропуская вперед женщину. На дверях дома висел замок. Досифеев поставил сумку на землю и жестом указал даме его дожидаться.
Проходя по двору мимо собачьих будок, он взялся считать их — и тут же сбился со счету. Дворняги узнавали его, виляя хвостами, и каждая по очереди, бренча цепью, волочилась за ним, изумляясь городским запахам. Туфли Евгения утопали в грязи, и он шел осторожно, задумываясь, куда ступить
.
У хлева набросана оказалась гора навоза. И еще летели комья из распахнутых ворот. Евгений заглянул в хлев.
— Мама! — позвал он.
Она услышала его — и лицо ее преобразилось, однако руки еще раз невольно махнули с вилами. К ногам Е.Досифеева шлепнулось дерьмо. Остерегаясь вымазаться, он отступил. Из хлева выбралась мать в кирзовых сапогах, облепленных навозом. Сапоги тяжелы были, как гири. Она едва волочила ноги. Лицо ее покрылось багровыми пятнами от непосильной работы. Досифеев обнял мать. Грязные ладони она оттопырила, чтобы не испачкать городскую одежду сына, — она словно ими еще что-то обнимала в воздухе.
Мать повернула ключом в замке и открыла дверь. Евгений и дама вошли в дом. В большой комнате к ножке железной кровати привязан был щенок. Он заурчал на вошедших. На кровати под одеялом лежал в одежде и в сапогах отец Евгения. Щенок несколько раз тявкнул и разбудил старшего Досифеева. Тот сбросил с себя одеяло и сел на кровати, с удивлением глядя на красивую женщину.
— Моя невеста, — представил ее Евгений. — Ее зовут Цецилия.
Дама улыбнулась, только улыбкой растерянной — на глазах счастье уплывало у нее с лица, и невольно она разглядывала обстановку в комнате. Стол, стулья, лавки, кровати — все завалено оказалось вонючим тряпьем, грязной посудой, разбитыми кувшинами, стеклянными банками. Посреди комнаты стоял таз с водой — в нем утопали галоши с камнями внутри. Конечно, Цецилия и представить не могла подобной нищеты. Все же молодая женщина нашла в себе силы и поклонилась будущим свекру и свекрови. Когда Цецилия выпрямилась, лицо ее в эту минуту — будто зеркало — отразило то, что оказалось перед ним.
— Да она пьяная, — воскликнул старший Досифеев, и сам, опухший, с мутными глазами, подскочил к Цецилии и потребовал: — Ну-ка дыхни!
Она, не понимая, чего от нее хотят, глянула на Евгения. Тот разозлился и заходил взад-вперед по комнате, затем распахнул окно и обратился с упреком к матери:
— Я же предупреждал в письме — чтобы он не напился!
— Да он целую неделю держался, — оправдывалась мать.
— В доме хоть бы немного прибрали, — выговаривал Евгений и, хватаясь за голову, прошептал: — Что же Цецилия подумает обо мне?
А старик продолжал:
— Дыхни!
— Вот уж пристанет, — сокрушалась мать. — Ну так дыхни ему, что ли… как тебя звать — запамятовала…
— Да не понимает она русского языка, она — итальянка, — объявил Евгений, торжествуя.
— Как же ты с ней объясняешься? — спросила мать.
— Она знает еще и немецкий, — сказал Евгений,— а я немецкий изучал; правда, едва читать научился.
Досифеев достал из кармана словарь, стал рыться в нем и наконец проговорил:
— Blasen!
Цецилия дунула в лицо старшего Досифеева. Тот ничего не разобрал, но настаивать не стал, отошел, пошатываясь, от дамы и махнул рукой:
— Закройте окно!
— Пускай свежий воздух войдет, — потребовал Евгений.
— Щенок болеет, — указал отец на собачку, привязанную к кровати, — еще сквозняком прохватит.
— Не понимаю, зачем в деревне собаку в доме держать, — изумился Евгений. — На дворе же теплынь…
— После обеда дождь пойдет, — заметил отец.
Мать прикрыла окно, за которым мелькнула шляпа. Через несколько мгновений ее обладатель оказался в доме.
— Ах, дядя Спиридон! — закричал Е.Досифеев, пожимая родственнику руку, стараясь повернуть разговор в другое русло и обрадовавшись новому человеку. — А это — Цецилия, — показал он на невесту.
Она же сидела на корточках перед собачкой и гладила ее. Услышав свое имя, Цецилия повернула голову. Лицо ее ничего не выражало, кроме, может быть, врожденной усталости, от которой многие совершают необдуманные поступки.
Как только появился дядя Спиридон, мать Евгения принялась убирать со стола банки, кувшины, грязную посуду; при этом она не уносила их далеко, а расставляла по углам. Пьяный ее муж пробовал помогать, да уронил кирпич, который непонятно как оказался на столе. Мать достала из сундука чистую накрахмаленную скатерть.
В дом вошел еще парень. Роясь в словарике, Евгений сумел невесте представить его:
— Sohn — вот этого моего дяди, — Е.Досифеев ткнул пальцем в грудь дяди Спиридона. И опять показал на молодого человека: — Heisen — Леша..
.
Л.Досифеев, широко улыбаясь, показывая белые зубы, приблизился к Цецилии. Он имел великолепное телосложение. Рядом с ним Евгений казался замухрышкой. Леша понимал, что он красавец, и с беззаботностью очень молодого человека хотел чем-то отличиться перед иностранкой, но не мог изобрести какого-нибудь занимательного фокуса, на которые был мастер. Леша задумался. В одну из длинных своих прядей он запустил палец и стал завивать вокруг него волосы. На лице у него появилось озабоченное выражение. В доме замерли, ожидая подвоха. Л.Досифеев нахально смотрел Цецилии прямо в глаза, и она опустила их — тотчас же нагнулась и подняла с пола монетку… И не знала, что с ней делать: куда ее положить, кому отдать. Леша взял у нее монету и опустил ее к себе в карман пиджака. Она тотчас покатилась по полу.
— Извините — дырка, — сказал Леша.
Цецилия растерянно оглянулась.
— Это же моя денежка! — закричал тут старший Досифеев, — я ее целый вечер вчера искал, — и он ловко наступил сапогом на монетку.
— Не бойся, —сказал тогда Леша итальянке, не заботясь, понимает ли она его. — Не тоскуй. Если тяжело — выйди за деревню.
Евгений не стал переводить невесте Лешины слова. Но она многое почувствовала в интонации их, хотя наверняка поняла их по-своему, по-другому, и — расширив ноздри — втянула в легкие побольше воздуха, будто действительно вышла погулять, подышать чистым воздухом, а затем с шумом выдохнула. И все-таки от его слов она заметно повеселела и стала помогать своему жениху доставать из сумки бутылки и закуску.
Старший Досифеев незаметно от жены взял со стола бутылку, засунул ее в рукав телогрейки, не обращая внимания на Евгения с невестой и тем более на брата и племянника, и выскользнул из дома.
Как раз по улице шел мужик, осматривал с восхищением машину Евгения.
— Эй, Ваня! — крикнул ему старик. — Иди к нам в дом поскорее.
— А ты куда? — спросил его Ваня.
— Давай — в дом, а я сейчас, — пробормотал Досифеев, направляясь в поле. — А то будет меня ограничивать, — выйдя за деревню, закричал он во всю глотку, вспомнив о жене, — укорять! — И опять прошептал, обращаясь, вероятно, к Богу: — А разве можно меня ограничивать???
На просторе дул ветер. Прошлогодние сухие стебли шелестели. Из-под них проглядывала ядовитого цвета молодая зелень. Плоская однообразная равнина простиралась перед старым Досифеевым. Он скрылся в кустарнике, достал бутылку из рукава, нашел ножичек в кармане и стал открывать ее. Облизав запекшиеся губы, приложился. Потом еще. Опять полез в карман и вынул корочку хлеба. Старик положил ее в рот и стал сосать. Зубов у него не было. Прилег в телогрейке на землю и поблаженствовал немного на солнышке.
— Девица хорошая, — наконец высказался он про невестку, — ядреная, да только наверняка легкомысленная…
Когда старик возвращался в деревню, его шатало из стороны в сторону. Он едва вполз на крыльцо. К этому времени его дом заполнился гостями. Старуха все в тех же сапогах, облепленных навозом, суетилась… Старик Досифеев пробрался между гостей и упал к себе на кровать.
— Накройте меня, — попросил он и, когда его в телогрейке накрыли одеялом, заснул или же сделал вид, что уснул, — как можно было забыться среди гула возбужденных выпивкой голосов.
Ваня принес гитару, сел и перебирал струны… Взвизгнул под столом щенок, которого нечаянно пихнули. Бутылки со спиртным опустошались… Вдруг Ваня сильно дернул за струны и поставил гитару к стене; пустой корпус ее гулко зазвенел.
—
А пускай она
скажет что-нибудь нам! — проговорил Ваня, обращаясь к Евгению.
Полностью читайте в журнале.