МАДАМ ДЕ ТАНСЕН
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА.
Клодин-Александрин
Герен де Тансен (1682—1749) — женщина, чья жизнь гораздо больше, чем придуманные ею истории, похожа на роман.
Она была младшей дочерью
в семье, и по воле родителей
ей предстояло провести жизнь в монастыре.
Не пожелав смириться
с уготованной ей участью,
она в 30 лет сумела вырваться из монастырских стен, покинула родной Гренобль
и устремилась в Париж,
где с нерастраченной энергией мгновенно окунулась в самую гущу салонной жизни.
Красивая, прекрасно образованная,
она интересовалась всем: литературой, политикой, финансами. Поселившись в доме своей сестры, жены графа Огюстена де Ферриоля, младшего брата известного дипломата Шарля де Ферриоля, Александрин тотчас оказалась в центре государственных и светских интриг,
ее верным другом и поставщиком придворных новостей стал поэт
и философ Фонтенель, обладавший обширными связями
как в литературных, так и в придворных кругах.
Во времена салонов политические интриги были неотделимы от интриг любовных, и разборчивая Александрин выбирала своих любовников в самых высоких сферах: герцог Орлеанский, его воспитатель и наставник аббат Дюбуа, грозный глава полиции Рене д’Аржансон… В конце эпохи Регентства родилась легенда: чтобы привлечь внимание герцога Орлеанского, Александрин приказала убрать с пьедестала одну из статуй в галерее Пале-Рояль и сама заняла ее место — совершенно обнаженная… Впоследствии поговаривали и о более тесных, нежели принято, отношениях мадам с собственным братом, аббатом де Тансеном, некоторое время занимавшим пост премьер-министра. Но, скорей всего, будучи прирожденной интриганкой, мадам через своего брата пыталась руководить политикой государства. Дидро называл мадам де Тансен “мерзавкой”…
От связи Александрин с шевалье Детушем родился мальчик, ставший впоследствии знаменитым философом д’Аламбером. Отданный с первых же дней жизни на воспитание кормилице, д’Аламбер, уже будучи взрослым, отказался признать мадам де Тансен своей матерью. Шевалье Детуш несколько раз предлагал Александрин вступить с ним в брак, однако получал отказ — темпераментная красавица была увлечена финансовыми и политическими махинациями. Она состояла в близких отношениях с шотландским авантюристом Джоном Лоу и сумела изрядно разбогатеть на его акциях…. К этому времени у нее уже был собственный дом на улице Сент-Оноре; в этом доме при невыясненных обстоятельствах застрелился банкир де Френе, с которым у Александрин были не столько любовные, сколько общие денежные дела. А так как в своем завещании банкир написал, что мадам де Тансен грозилась убить его, то мадам арестовали и препроводили сначала в Шатле, а потом в Бастилию. Правда, вскоре ее освободили — за отсутствием доказательств…
После Бастилии мадам де Тансен отошла от политики и вплотную занялась литературой. Завсегдатаями ее салона были известные писатели и философы: Мармонтель, аббат Прево и аббат Сен-Пьер, Гельвеций, Монтескье, Мариво. Некоторым из них, в частности Мариво, она нередко оказывала финансовую помощь.
Перу мадам де Тансен принадлежат пять романов, самыми известными из которых являются “Записки графа де Комменжа” (1735), названные современниками истинным шедевром, “Осада Кале” (1739) и “Злоключения любви” (1747). Последнее произведение, вышедшее анонимно, в 1779 году было переведено на русский язык.
В “Записках графа де Комменжа” — по объему это скорее повесть, нежели роман — рассказывается о чистой и светлой любви молодых людей, которые из-за вражды своих отцов не могут соединиться. История графа де Комменжа и Аделаиды, отчасти напоминающая трагическое повествование о Ромео и Джульетте, предвосхищает сочинения романтиков с их подробнейшим исследованием движений души, равно как и роман готический с его пристрастием к мрачным интерьерам. Наряду с “Историей кавалера де Грие и Манон
Леско” (1731) аббата Прево, “Записки графа де Комменжа” имели огромный успех как в XVIII столетии, так и в начале столетия следующего. Заслуженно или нет оказались они забытыми — судить читателю.
Елена МОРОЗОВА
ЗАПИСКИ
ГРАФА де КОММЕНЖА
Я решил рассказать эту печальную историю единственно для того, чтобы еще раз в мельчайших подробностях вернуться к тем скорбным событиям, что навеки сделали меня несчастным.
Семейство Комменжей, из коего я происхожу, является одним из наиболее прославленных в королевстве. Прадед мой имел двух сыновей; обделив старшего сына, он оставил свои обширные владения младшему, убедив того взять имя маркиза де Люссана.
Однако дружба братьев от этого не пострадала, и они пожелали, чтобы и дети их воспитывались вместе. Но совместное воспитание не только не сблизило мальчиков, но с самого детства сделало их врагами.
Маркиз де Люссан всегда превосходил моего отца в физиче-ских упражнениях, и отец затаил к нему неприязнь, вскоре перешедшую в злобу; мальчики часто ссорились, а так как зачинщиком всегда выступал мой отец, то его и наказывали. Однажды он пожаловался управляющему.
— Я скажу вам, — ответил управляющий, — как сбить спесь с господина де Люссана: все, чем он владеет, по закону принадлежит вам, ибо дед ваш не имел права распорядиться своим состоянием в пользу его отца. Войдя в возраст, — прибавил он, — вы без труда сумеете восстановить справедливость.
Речь эта усугубила неприязнь отца к своему кузену; ссоры мальчиков стали столь бурными, что пришлось их разлучить; несколько лет провели они вдалеке друг от друга и оба успели за это время связать себя брачными узами. От брака своего маркиз де Люссан имел единственную дочь, отец же мой — единственного сына, сиречь меня.
После смерти деда отец, достигнув возраста, позволявшего ему вступить во владение семейным достоянием, решил последовать полученному им некогда совету и добиться восстановления в правах; он пробовал всевозможные средства, постоянно отклоняя предложения уладить дело миром; наконец он решил начать тяжбу, единственной целью которой было разорить маркиза де Люссана. Злосчастная встреча врагов на охоте окончательно сделала примирение невозможным. Отец мой, по обыкновению исполненный ненависти, наговорил маркизу столько колкостей, что тот, хотя и был нраву кроткого, не смог сдержаться и ответил тем же; они схватились за шпаги. Фортуна склонилась на сторону господина де Люссана — он обезоружил отца и предложил ему просить прощения.
— Жизнь станет мне ненавистна, коли ею я буду обязан тебе, — отвечал отец.
— И все-таки ты будешь обязан мне жизнью, даже вопреки своей воле, — ответил господин де Люссан; он бросил отцу его шпагу и удалился.
Подобное великодушие отнюдь не смягчило злобу отца: напротив, двойная победа, одержанная его противником, лишь распалила его ненависть, и он с невиданной доселе живостью продолжил преследование господина де Люссана.
Таково было положение дел после возвращения моего из путешествия, в кое я был отправлен по завершении учения. Спустя несколько дней после моего прибытия родственник матушки, аббат де Р***, сообщил отцу, что бумаги, от которых зависел выигрыш его дела, находятся в Р***ском аббатстве, куда во время гражданских войн была переправлена часть семейного архива.
Сохранив полученные сведения в глубокой тайне, отец должен был без промедления отправиться на поиски искомых бумаг или же поручить это дело надежному лицу. Из-за неожиданного недомогания он был вынужден довериться мне; разъяснив всю важность поручения, отец сказал:
— Вы отправляетесь трудиться не ради меня, но ради себя, ибо впоследствии состояние это перейдет к вам; но даже если вы не считаете сие богатство достойным трудов своих, тем не менее я уверен, что, будучи рождения благородного, вы разделяете мои гневные чувства и поможете отомстить за нанесенные мне оскорбления.
У меня не было причин противиться исполнению отцовского желания, и я выразил полнейшее свое послушание. Отец снабдил меня всеми надлежащими инструкциями, а дабы не вызвать подозрений в аббатстве, где у госпожи де Люссан было много родственников, мы условились, что я назовусь маркизом де Лонгонуа. В сопровождении преданного отцовского слуги и собственного лакея я кратчайшим путем отправился в Р***ское аббатство. Поездка моя оказалась удачной.
В архивах я отыскал бумаги, содержащие бесспорные доказательства самовольной замены наследников в нашей семье, и написал об этом отцу. А так как находился я в то время возле Баньера, то попросил отца разрешить мне отправиться развлечься на воды. Успешное завершение порученного дела так обрадовало моего родителя, что тот немедленно дал свое согласие. Не имея на сей раз возможности путешествовать с обычной для честолюбивого семейства Комменжей роскошью, я продолжал именовать себя маркизом де Лонгонуа.
На другой день после прибытия в Баньер меня отвели к источнику, где царили веселье и непринужденность, побуждавшие забыть о строгостях этикета. Меня тотчас пригласили принять участие в разнообразных увеселениях, и я был зван к маркизу де ла Валетту на торжественный обед в честь прекрасных дам. На обеде среди приглашенных я встретил красавиц, с коими успел познакомиться утром, и сказал им несколько комплиментов, ибо почитал необходимым говорить таковые всем женщинам. Восхваляя красоту одной из них, я заметил, как в гостиную вошла привлекательная особа в сопровождении дочери, в лице которой соединялись восхитительная правильность черт и обворожительный блеск юности. Необычайное очарование девушки подчеркивалось крайней ее скромностью, и я полюбил ее с первого
взгляда; любовь эта предопределила всю мою дальнейшую жизнь. Игривое настроение, в коем пребывал я до сих пор, исчезло: я был не в силах оторвать взгляд от возлюбленной своей. Заметив это, она покраснела. Когда всех пригласили на прогулку, я имел счастье предложить прелестному созданию опереться на мою руку. Вскоре мы оказались одни; я мог заговорить с ней, ибо поблизости никого не было, но если еще несколько мгновений назад я глаз с нее не сводил, теперь я едва осмеливался взглянуть на нее. Не испытывая к
женщинам нежных чувств, я обычно с легкостью заводил с ними знакомства; но сейчас, когда сердце мое полюбило всерьез, я не знал, что сказать.
Так и не вымолвив ни слова, мы присоединились к обществу; затем дамы отправились по домам, а я, вернувшись, затворился у себя в комнате. Я жаждал уединения, дабы насладиться волнением и той хрупкой радостью, что, по мнению моему, сопровождает зарождение любовного чувства. Любовь сделала меня за-стенчивым, я даже не осмелился спросить имени возлюбленной, дабы любопытством своим не выдать тайну моего сердца.
О, что стало со мной, когда узнал я, что девушка эта — дочь маркиза де Люссана! Тотчас вспомнил я о вражде наших отцов, и мне сделалось страшно; однако еще более опасался я, что Аделаида, — а именно так звали юную красавицу, — узнав, кто я, проникнется ко мне отвращением. Я порадовался, что пред- усмотрительно назвался иным именем; возможно, она, дознавшись о любви моей, не отвергнет меня сразу, а, значит, когда настанет час раскрыться, я буду внушать ей хотя бы
жалость.
Итак, я решил тщательно скрывать свое настоящее имя и любой ценой завоевать расположение Аделаиды; исполненный нежных чувств, я следовал за ней повсюду, вздыхал и смотрел на нее влюбленным взором. Я мечтал поговорить с ней с глазу на глаз, но когда долгожданный случай наконец представлялся, я утрачивал дар речи. Боязнь лишиться той радости, испытывать которую способен только влюбленный, безмолвно наблюдающий за предметом своей страсти, удерживала меня вдали от нее; но более всего страшился я вызвать ее неудовольствие.
Шли дни; и вот однажды во время прогулки Аделаида нечаянно обронила браслет, украшенный ее портретом; шевалье де Сент-Одон, в тот день имевший счастье быть ее кавалером, стремительно поднял оный браслет и, выразив свое восхищение, опустил его себе в карман. Аделаида кротко попросила шевалье вернуть браслет, но тот отказался: он не намеревался отдавать похищенное; тогда в голосе просительницы зазвучало благородное негодование. Но суровый тон Аделаиды не смутил Сент-Одона, этого признанного красавца и баловня женщин, успевшего одержать на любовном поприще немало побед.
— Неужели, мадемуазель, — отвечал он, — вы хотите лишить меня сокровища, обретенного мною исключительно благодаря фортуне? Смею надеяться, — прибавил он, наклонившись к ней, — что, узнав о моих чувствах к вам, вы перестанете упорствовать и оставите мне портрет.
И, не дожидаясь ответа, он удалился.
Во время этого разговора я находился в обществе маркизы де ла Валетт: как бы ни хотелось мне постоянно быть рядом с возлюбленной своей, я не смел пренебрегать приличиями, ибо не только любил ее, но и почитал. Услыхав, как Аделаида возмущенно жалуется матушке на Сент-Одона, я подошел поближе. Госпожа де Люссан была оскорблена случившимся не менее, чем дочь ее; я молча продолжил прогулку, но, проводив домой дам, коих пришлось мне сопровождать, послал слугу справиться о шевалье. Тот пребывал у себя дома. Я велел ему передать, что жду его в таком-то месте; он явился туда.
— Убежден, — начал я, — что проступок, совершенный вами во время прогулки, — не более чем досадная оплошность; учтивый кавалер не станет хранить у себя портрет женщины против ее воли.
— Не знаю, какое вам до этого дело, — отвечал шевалье, — но в любом случае я не намерен выслушивать чьи-либо наставления.
— Значит, — промолвил я, обнажая шпагу, — мне придется заставить вас прислушаться к моим словам.
Шевалье нельзя было упрекнуть в трусости, и какое-то время мы бились на равных. Но, в отличие от него, мною завладело стремление угодить возлюбленной, и я, забыв об осторожности, рвался вперед; воспользовавшись моей горячностью, шевалье дважды задел меня; разъярившись, я в ответ нанес ему две тяжелые раны, и он, попросив пощады, вернул портрет. Я помог шевалье подняться и, проводив его в ближайшее жилище для оказания помощи, удалился к себе, где, перевязав раны, принялся созерцать портрет, осыпая его поцелуями. Когда-то я недурно рисовал, однако давно уже забросил сие занятие; но ради любви мы готовы на все. Я решил скопировать портрет; посвятив этому всю ночь, я настолько преуспел, что сам с трудом отличал копию от оригинала. Удача породила во мне желание совершить подмену: я вознамерился оставить себя оригинал, а копию вернуть Аделаиде — та, сама того не ведая, окажет мне милость, взяв портрет, нарисованный мною. Подобные уловки всегда милы сердцам влюбленных!
Вставив копию в браслет, дабы Аделаида не заметила подмены, я отправился вернуть браслет хозяйке. Госпожа де Люссан наговорила мне множество любезностей. Аделаида почти все время молчала. Она была изумлена, однако, несомненно, обрадована, оказавшись мне обязанной; увидев радость ее, я испытал несказанное счастье. Нечасто доводилось мне переживать столь сладостные минуты, но именно они искупают все страдания.
Происшествие сие открыло мне двери дома госпожи де Люссан; я стал бывать у нее каждый день и каждый раз виделся там с Аделаидой; я не поверял ей своей любви, ибо был уверен, что она знает о ней, и не без основания надеялся на ответное чувство. Сердца чувствительные, подобные нашим, быстро понимают друг друга: для них все исполнено особого значения.
Поглощенный любовью, я не заметил, как прошло два месяца; и тут получил письмо от отца, где он повелевал мне возвращаться. Приказ этот был для меня словно гром среди ясного неба, ибо весь смысл существования моего состоял в том, чтобы видеть и обожать Аделаиду. Неотвратимость разлуки причиняла неизъяс-нимую боль; стоило же мне представить себе последствия тяжбы между семействами нашими, как ужас мгновенно леденил сердце. Ночь провел я в состоянии неописуемого возбуждения. Измыслив не меньше сотни способов спасения любви своей и тут же все их отвергнув, я решил сжечь добытые мною бумаги, подтверждавшие права отца на состояние семейства де Люссан. Не знаю, почему такая мысль не пришла мне в голову раньше — ведь это был единственный способ предотвратить роковую для меня тяжбу. Конечно, отец мой, будучи истцом, мог бы не возбуждать дело и, положив конец вражде, согласиться на мой брак с Аделаидой; но я понимал, что мечтам этим не суждено осуществиться, и поэтому не мог вложить в руки отца оружие против семьи своей возлюбленной; более того, я корил себя, что сразу не уничтожил эти бумаги, отведя угрозу от предмета неж-ных чувств своих. Сознание ущерба, наносимого отцу, нимало меня не останавливало: я был готов возместить урон и отдать ему наследство, полученное мною от одного из родственников с материнской стороны; наследство это значительно превосходило достояние, теряемое им по моей вине.
Легко убедить влюбленного; считая себя вправе располагать семейными бумагами, я достал шкатулку и бросил ее в огонь: минута сия была одной из счастливейших в моей жизни. Возможность услужить своей возлюбленной наполняла меня неизъяснимым восторгом; коли она любит меня, говорил я себе, то в урочное время она узнает о моей жертве; если же сердечная склонность моя останется без ответа, она об этом никогда не узнает. Она не должна чувствовать себя обязанной мне. Я хотел, чтобы Аделаида любила меня, а не полагала себя моей должницей.
Однако, признаюсь, поступок сей придал мне смелости, и я наконец решил объясниться; свобода, коей пользовался я в доме госпожи де Люссан, тотчас предоставила мне желанную возможность.
— Любезная Аделаида, — начал я, — скоро мне придется вас покинуть. Станете ли вы вспоминать о том горемыке, для коего счастье видеть вас составляет смысл всей жизни?
Тут мужество оставило меня, и я умолк; но мне показалось, что Аделаида взволнована не менее меня: во взгляде ее читалась та же мука.
— Теперь вам известны мои чувства, — продолжил я, — и я жду ответа.
— Какого ответа вы ждете? — промолвила она. — Мне не следовало слушать вас и не следует отвечать.
С этими словами она сорвалась с места и убежала; в тот день, как я ни старался, я не сумел повидаться с ней наедине; смущенно потупив взор, она избегала меня; о, сколько очарования таилось для меня в ее смущенье! Чувства мои к Аделаиде были исключительно возвышенны, поэтому, преследуя ее тревожным взглядом, я опасался, как бы дерзость моя не побудила ее раскаяться в благосклонном ко мне отношении.
Я бы и дальше безмолвно обожал ее, ибо пылкая страсть соединялась во мне с глубочайшим почтением; но скорый отъезд вынуждал меня объясниться: я хотел сам назвать Аделаиде свое настоящее имя. И, признаюсь, сделать это было для меня еще труднее, чем объясниться в любви.
Полностью читайте в журнале.