КИРСТИ СЕЙМУР-УР
РУССКИЙ
Перевод с английского Глеба ШУЛЬПЯКОВА.
Однажды, вернувшись домой после школы, я застаю на кухне незнакомого человека. Он стоит у плиты и что-то энергично размешивает в кастрюле.
“Вы кто? Что вы здесь делаете?” — спрашиваю я его. Вот уже неделя, как отец ушел от нас.
Не глядя на меня, человек отвечает: “Тс-с-с. Еще не время. Потом”. У него сильный акцент. Волосы густые и жесткие, маленькие круглые очки на носу. Он небрит.
Я вижу, как он сосредоточен, и говорю: “Что это вы там готовите?”
На этот раз он смотрит на меня. Он произносит одно слово: “Полента”.
Бросив портфель, я подхожу к плите и заглядываю в кастрюлю. Человек продолжает размешивать содержимое. Смесь напоминает желтоватую и очень густую манную кашу. “Выглядит неаппетитно”, — говорю я. Потом еще раз смотрю на него и отправляюсь искать маму.
Я нахожу ее в саду, она смотрит на пчел, которые вьются вокруг розовых кустов. “Ма, у нас на кухне какой-то человек. Он готовит. Он говорит, что делает поленту”.
“Что готовит, моя милая? Поленту?” — отзывается моя мать. Подозреваю, что помощи от нее не дождешься. Жалко, что нет отца. “Честно говоря, я и сама точно не знаю, что это такое”, — рассеянно добавляет она.
“Мне нет дела до поленты, ма. Кто он такой? Что он делает на нашей кухне? Папа знает, что он здесь?”
“Ах!” — восклицает моя мать. На ней тонкое летнее платье в цветочек, и я неожиданно замечаю, какая она худая. И это моя мать, думаю я. Мне вдруг становится совсем тошно, и я с удивлением обнаруживаю, что плачу. “Не плачь, милая, — говорит моя мать. — Все в порядке. Он наш новый жилец”. Она обнимает меня.
“Жилец?” — спрашиваю я, вытирая глаза и всхлипывая.
“Так как твой отец ушел от нас, — объясняет мама, — нам придется сдавать одну из свободных комнат”. Она поворачивается и идет в сторону дома. Отсюда видно, как новый жилец ходит по кухне. Я беру мать под руку, чтобы остановить ее.
“Он что, будет здесь жить? — спрашиваю я. — Вместе с нами? Я хочу сказать — мы будем обедать с ним и все такое? А как насчет ванной?”
“Это теперь его дом, — отвечает мать. — И мы должны сделать все, чтобы он чувствовал себя здесь, как дома”. Потом, как будто спохватившись, она добавляет: “Его зовут Константин. Он русский”. После чего заходит внутрь.
Какое-то время я перевариваю эту информацию. Русский, значит. Звучит необычно, интересно. Постепенно я забываю, как груб он был со мной. Может быть, он просто не говорит по-английски? Я вижу, как моя мать заходит на кухню. Русский Константин поднимает глаза, и его лицо расплывается в улыбке. “Мария!” — восклицает он так, как будто во всем мире только ее и ждал. Он раскрывает объятия, она подходит к нему, и они целуются в обе щеки, как старые друзья, которые не виделись тысячу лет. Наконец моя мать оборачивается и кивает в мою сторону.
“Это моя дочь”, — говорит она тоном, которого раньше я в ее голосе не замечала. Она протягивает руку в мою сторону.
“Да? Так ты, должно быть, Анна!” — говорит русский.
Я вздрагиваю от неожиданности, не предполагая, что мое имя так быстро сорвется у него с языка. Я смотрю на мать, у нее безмятежное выражение лица. Ее ничего не удивляет. Русский протягивает мне руку, как будто это он приветствует меня в своем доме. “Константин, — говорит он. — Очень рад познакомиться. Много слышал о тебе”.
Мы пожимаем друг другу руки. Я хочу спросить, откуда он мог много слышать обо мне, но не знаю, как задать вопрос. Тем более в присутствии моей матери.
Русский возвращается к стряпне. Такое впечатление, что он хорошо знаком с нашей кухней. Он вываливает вязкое месиво, похожее на манную кашу, в большую чашку. Сверху он посыпает солью и перцем и уносит чашку в столовую. Неизвестно почему, но мы с матерью следуем за ним. Садимся и глядим друг на друга. Константин ест. По-моему, лишь я одна испытываю неловкость.
Звонит мой отец. К телефону подходит Константин. Вот уже неделя, как он живет у нас. Я стою рядом в холле и смотрю, как он снимает трубку и затем без запинки называет наш номер. Потом он протягивает трубку мне. “Это твой отец”, — улыбаясь, говорит он.
“Кто это был, черт возьми?” — говорит мой отец.
“Привет, па”, — говорю я.
“Здравствуй, моя любимая. Кто это был?”
“Жилец, — говорю я ему. — Теперь у нас есть жилец”. Константин стоит рядом и прислушивается. “Подожди секунду”. Я говорю Константину ледяным голосом: “Если вы не против, я хотела бы поговорить с моим отцом наедине”.
“Что значит “у нас жилец”?” — с растерянностью и беспокойством в голосе переспрашивает отец.
“В общем, он живет здесь, па. По-другому не скажешь. Он платит за комнату. Мы готовим ему завтрак. Мама говорит, что нам нужны деньги, потому что ты ушел”. Я пытаюсь говорить так, чтобы он не почувствовал себя виноватым, я просто перечисляю факты и добавляю: “Я хочу, чтобы ты вернулся, па”.
“Ты же знаешь, Анна, что это невозможно”, — говорит он. Откуда мне знать об этом?
“Он русский, — рассказываю я отцу. — Если бы ты вернулся, он был бы нам ненужен. Он все время ест какую-то тюрю, похожую на манную кашу”.
“Твоя мать дома? Позови ее к телефону, пожалуйста”.
“Но, папа, вы же…”
“Анна, позволь мне поговорить с твоей матерью”. В его голосе появляется настойчивость, с которой, я знаю, спорить бесполезно. Я зову маму. Она ждет, покуда я выйду. На самом верху лестницы я слышу, как они начинают ссориться. Я прячусь в свою комнату, как было, когда отец жил дома.
Полностью читайте в журнале.
Кирсти Сеймур-Ур (Kirsty Seymour-Ure) родилась в Кентербери в 1965 году, работала журналистом и редактором в Лондоне, сейчас живет в одном из сельских районов Италии. Стихи и короткие рассказы были опубликованы в разных журналах и антологиях. Победитель первых двух лондонских Фестивалей короткого рассказа, обладатель премии Яна Сен-Джеймса за 1995 год.