М.В.Родзянко
Записки
Председателя
Государственной Думы
Исторические дни
Волнения начались на почве отсутствия продовольствия. Но это было предлогом, а об истинных причинах все возрастающего народного негодования я уже достаточно говорил.
По имевшимся в моем распоряжении сведениям, волнения, возникшие в столице, стали быстро передаваться в другие города.
Уже 25 февраля 1917 года волнения в столице дошли до своего апогея. Утром мне дали знать, что часть заводов, расположенных на Выборгской стороне и на Васильевском острове, забастовала и толпы рабочих двинулись по направлению к центру столицы.
Я объехал эти части города и убедился в том, что работы действительно прекращены, что возмущение народа, преимущественно в лице рабочих женского пола, дошло до крайней степени и что действительно толпы рабочих приближаются к центру столицы, в каких целях — мне еще неизвестно.
Волнение уже охватило заречную часть города. Возвращаясь назад через Литейный мост, я увидел, что набережные, как Французская, так и остальные, уже заняты отрядами войск, и тогда в моей голове созрел план немедленно добиться созыва Совета Министров и настоять перед ним, чтобы в этом заседании были представители Законодательной Палаты, Земского и Городского Самоуправления, дабы совместными усилиями выработать те меры, которые могли бы, хотя и временно, успокоить взволнованное население столицы.
В этих целях я посетил Министра Земледелия Риттиха, взял его с собой и поехал к генералу Беляеву, бывшему тогда Военным Министром. Изобразив ему положение дел, я указал, что это не просто волнение, что это начинается настоящая революция и что надлежащие энергичные меры должны быть приняты безотлагательно. Я убедил Военного Министра своими доводами, и он сейчас же поехал к Председателю Совета Министров — князю Голицыну, откуда по телефону дал мне знать, что желаемое мною совещание будет в этот же день, 25 числа, собрано в Мариинском дворце и что мне предоставляется право пригласить всех лиц из общественных организаций, которых я сочту нужными.
Таким образом, была еще раз сделана попытка спасти положение и принять необходимые для успокоения рабочих меры, в смысле снабжения продовольствием.
Совещание о продовольствии состоялось 25 февраля вечером и постановило, по настоянию представителей от общественных организаций, передать дело продовольствия в руки Городского Самоуправления и Земства по принадлежности.
Вот как официозная пресса отметила это событие:
“Совещание пришло к единственному заключению о немедленной передаче заведования продовольственным делом в Петрограде Петроградскому Городскому Общественному Управлению. Дабы юридически оформить такую передачу, экстренное Совещание пришло к соглашению между представителями законодательных учреждений и Правительством, что в порядке дум-ской инициативы будет возбуждено в Государственной Думе соответствующее законодательное предположение о расширении на время войны полномочий городских общественных управлений в смысле предоставления им права урегулирования продовольственного дела. Означенное законодательное предположение предоставляется провести в спешном порядке. В полном соответствии с одобренными Правительством предположениями привлечь население к заботам о продовольствии вечером 25 февраля в Центральном военно-промышленном комитете собралась продовольственная комиссия в составе представителей больничных касс, кооперативов и выборных от рабочих. Неожиданно в заседание явился пристав Литейной части с сильным нарядом полиции и солдат и предъявил бумагу о задержании всех присутствующих на заседании. Устраивайте сколько угодно продовольственных обывательских комитетов, полиция будет их арестовывать. Вот и все решение вопроса, по поводу которого Правительство, Дума и Совет готовы были прийти к единодушию”.
Вот газетное сообщение. Но для членов Думы было ясно, что этими арестами искусственно раздувается пламя вспыхнувшей искры.
Рассмотрение закона в спешном порядке, однако же, продолжалось 26 февраля, но участь Думы тогда уже была предрешена и указ о перерыве занятий был подписан.
25 февраля я по телефону в Гатчине дал знать Великому Князю Михаилу Александровичу о происходившем и о том, что ему сейчас же нужно приехать в столицу, ввиду нарастающих событий.
27 февраля Великий Князь Михаил Александрович прибыл в Петроград, и мы имели с ним совещание в составе Председателя Государственной Думы, его товарища Некрасова, секретаря Государственной Думы Дмитрюкова и члена Думы Савича. Великому Князю было во всей подробности доложено положение дел в столице и было указано, что еще возможно спасти положение: он должен был явочным порядком принять на себя диктатуру над городом Петроградом, понудить личный состав Правительства подать в отставку и потребовать по телеграфу, по прямому проводу, манифеста Государя Императора о даровании ответственного министерства.
Нерешительность Великого Князя Михаила Александровича способствовала тому, что благоприятный момент был упущен.
Вместо того чтобы принять активные меры и собрать вокруг себя еще не поколебленные в смысле дисциплины части Петро-градского гарнизона, Великий Князь Михаил Александрович повел по прямому проводу переговоры с Императором Николаем II, получил в своих указаниях полный отказ, и, таким образом, в этом отношении попытка Государственной Думы потерпела неудачу.
При этой беседе с Великим Князем и вышеназванными членами Государственной Думы присутствовал и Председатель Совета Министров князь Голицын. Несмотря на все убеждения в том, что ему надлежит выйти в отставку, что это облегчит Государю Императору разрешение назревающего и все возрастающего конфликта, князь Голицын оставался неумолимым в своем решении, объяснив, что в минуту опасности он своей должности не оставит, считая это позорным бегством, и этим только еще больше усложнил и запутал создавшееся положение.
В ночь с 26 на 27 февраля мною был получен указ о перерыве занятий Государственной Думы, и таким образом возможности мирному улажению возникающего конфликта был положен решительный предел, и тем не менее Дума подчинилась закону, все же надеясь найти выход из запутанного положения, и никаких постановлений о том, чтобы не расходиться и насильно собираться в заседания, не делала.
Беспорядки начались с военного бунта запасных батальонов Литовского и Волынского полков. Рано утром началась в районе расположения этих полков перестрелка, и мне по телефону дали знать, что командир Литовского батальона (фамилию забыл) убит взбунтовавшимися солдатами и убито еще два офицера, а остальные гг. офицеры арестованы. С трудом удалось успокоить взволнованные части эти и убедить их выпустить арестованных офицеров. Таким образом, революция началась с военного бунта тех самых запасных батальонов, о печальном состоянии которых я писал выше.
Злоба озверевших людей сразу направилась на офицеров, и так далее шло, как по трафарету, во всех бунтах и волнениях в полках впоследствии.
Среди дня 27 февраля произошли первые бесчинства: был разгромлен Окружной Суд и Главное Артиллерийское Управление, а также Арсенал, из которого было похищено около 40 тысяч винтовок рабочими заводов, которые сейчас же были розданы быстро сформированным батальонам красной гвардии.
Толпы народа, вооруженные чем попало, стали появляться тут и там на улицах города; вечером того же дня значительные толпы инсургентов запрудили уже собою улицы столицы, кое-где происходили беспорядки, столкновения между ними и вы-званными частями войск.
Правительство заседало в Мариинском дворце, но никакого распоряжения, никакого распорядка, никакой попытки к подавлению в самом корне начинающихся беспорядков им сделано не было, потому что Правительством в буквальном смысле слова овладела паника. Насколько велика была паника и растерянность, видно из следующего обстоятельства: при известии о движении толпы на Мариинский дворец в нем были потушены все огни и собрано некоторое количество оставшихся еще верными Правительству войск для того, чтобы сопротивляться.
Однако нападений не было, и, по словам одного из членов Правительства, когда снова зажгли огонь, то он, к своему удивлению, оказался под столом. Мне кажется, что такой несколько анекдотичный рассказ лучше всего может характеризовать настроение Правительства в смысле полного отсутствия руководящей идеи для борьбы с возникающими бесчинствами.
На улицах, между прочим, начиналась форменная резня, и ночь была проведена чрезвычайно тревожно.
27 февраля Председатель Совета Министров князь Голицын уведомил меня, что он подал в отставку, как и все члены Правительства.
Таким образом, создалось такое безвыходное положение, перед которым меркли все самые широкие революционные идеи.
При наличии военных действий и войны, при необходимости самого строгого порядка и самого ответственного исполнения Правительством своих обязанностей, при наличии нарождавшейся революции — в столице не оказалось центральной власти. Из Ставки никаких распоряжений от Императора Николая II не поступало, и город Петроград был предоставлен нарождающейся безбрежной анархии.
Как я уже говорил, был разгромлен Арсенал, горел Окружной Суд, горели и разгромлялись все полицейские участки, и от власти никаких указаний и распоряжений, что делать, не было. Государственной Думе ничего не оставалось другого, как взять власть в свои руки и попытаться хотя бы этим путем обуздать нарождавшуюся анархию и создать такую власть, которую бы послушались все и которая способна была прекратить нарождающуюся беду.
Конечно, можно было бы Государственной Думе отказаться от возглавления революции, но нельзя забывать создавшегося полного отсутствия власти и того, что при самоустранении Думы сразу наступила бы полная анархия и Отечество погибло бы немедленно.
Дума была бы арестована и перебита в полном составе бунтующими войсками, и власть сразу очутилась бы у большевиков, а между тем Думу надо было беречь хотя бы как фетиш власти, который все же сыграл бы свою роль в трудную минуту.
Председатель Государственной Думы еще 26 числа послал Государю Императору телеграмму: “Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Частью войска стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое Правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на Венценосца”. Но Царь не внял предупреждению главы народного представительства. 27 февраля Председателем Государственной Думы была отправлена еще более категорическая телеграмма Государю Императору:
“Положение ухудшается. Надо принять немедленные меры, ибо завтра уже будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и династии”. Но и на эту телеграмму Председатель Государственной Думы ответа не получил. Уже здесь, в Сербии, я еще раз получил от бывшего тогда начальника почтового управления г. Похвиснева уверение, что мои обе телеграммы были в точности доставлены по адресу. Только 28 февраля генерал Рузский уведомил, что Государь Император, наконец, решился даровать стране ответственное министерство и поручает Председателю Государственной Думы сформирование кабинета.
Этим манифестом, однако, положение запуталось еще более, ибо, пока происходили сомнения и колебания Императора Николая II, события шли своим чередом и разрешения от него не ожидали.
Временный Комитет Государственной Думы
Уже 27 февраля был образован Временный Комитет Государственной Думы для сношения с населением и для приведения расшатанных устоев в нормальное состояние, который обратился к населению со следующим воззванием: “Временный Комитет членов Государственной Думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого Правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и Армия помогут ему в трудной задаче создания нового Правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием”.
Между тем вышеупомянутый манифест возвращал все происшедшее в старое русло, вернуть же вспять бурное революционное течение манифестом уже не представлялось возможным.
С другой стороны, Председателю Государственной Думы оставить Государственную Думу без главы, приняв в свои руки власть исполнительную, представлялось тоже совершенно невозможным, так как Дума была временно распущена и выбирать ему заместителя было невозможно.
ОТРЕЧЕНИЕ НИКОЛАЯ II
Вследствие этого Председатель Государственной Думы вынужден был отклонить предложение, переданное ему через генерала Рузского, и заявить, что при настоящем положении дел единственный исход для Императора Николая II — это отречься от престола в пользу сына1.
Я утверждаю совершенно категорически, что эта комбинация, вне всякого сомнения, была бы принята и волнения, по всей вероятности, в значительной мере были бы успокоены. Тем не менее Император Николай II не поверил указаниям Председателя Государственной Думы и запросил своего Начальника Штаба и всех Главнокомандующих фронтами о том, каково их мнение по поводу указаний, сделанных ему Председателем Государственной Думы.
Телеграммы эти имелись в моем распоряжении, и если не уничтожены в Петрограде, где они находятся, то, вероятно, документально можно будет восстановить то последующее, о чем я буду говорить.
Ответы Командующих фронтами и Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего были получены Императором Николаем II в тот же день. Все лица, запрошенные им, единогласно ответили, что для блага Родины его Величеству нужно отказаться от престола.
Чтобы не быть голословным, помимо моего утверждения, что эти телеграммы в подлиннике были в моих руках, я процитирую выдержку из дневника Императора Николая II, в свое время опубликованного в печати: “2 марта. Четверг. Утром пришел Рузский и прочел мне длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что министерство из членов Государственной Думы будет бессильно что-либо сделать, ибо с ним борется эс-дековская партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку Алексееву и всем Главнокомандующим. В 12 с половиной часов пришли ответы. Для спасения России и удержания Армии на фронте я решился на этот шаг. Я согласился, и из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал подписанный переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством: кругом измена, трусость, обман”.
Привожу из доклада о поездке своей в Армию одного из членов Думы записанный со слов генерала Рузского рассказ о по-следних словах отрекшегося Императора: он снял с себя фуражку, стал перед образом, который был в углу вагона, перекрестился и сказал: “Так Господу Богу угодно, и мне надо было давно это сделать”. Подписывая поданное генералом Рузским отречение и отдавая ему текст подписанный, он сказал: “Единственный, кто честно и беспристрастно предупреждал меня и смело говорил мне правду, был Родзянко”, и с этими словами повернулся и вышел из вагона. Привожу эти слова, для меня дорогие и знаменательные, не для самовосхваления, а как доказательство, что от Царя ничего не было скрыто.
Для получения подлинного отречения Императора Николая II Председателем Государственной Думы, который не имел возможности ни на один шаг оставить столицу по сумме разных причин, были командированы: член Государственного Совета А.И. Гучков и член Государственной Думы Шульгин. Лица эти, прибыв в Ставку в Псков, явились к Государю и получили уже готовое отречение в пользу Великого Князя Михаила Александровича.
Отречение было подписано 2 марта 1917 года.
Здесь уместно самым категорическим образом отвергнуть и опровергнуть все слухи о том, что командированными лицами производились какие-то насильственные действия, произносились угрозы с целью побуждения Императора Николая II к отречению.
Вышеприведенный мною дневник Царя не оставляет в этом никаких сомнений, и я с негодованием отвергаю все эти слухи, распускаемые крайними элементами, о наличии подобных действий со стороны лиц, безупречных по своему прошлому за время своей государственной деятельности.
Таким образом, Верховная власть перешла якобы к Великому Князю Михаилу Александровичу, но тогда же возник для нас вопрос, какие последствия может вызвать такая совершенно не-ожиданная постановка вопроса и возможно ли воцарение Михаила Александровича, тем более что об отказе за сына от престола в акте отречения не сказано ни слова.
Прежде всего, по действующему закону о престолонаследии, царствующий Император не может отказаться в чью-либо пользу, а может этот отказ произвести лишь для себя, предоставляя уже воцарение тому лицу, которое имеет на то законное право, согласно акта о престолонаследии.
Таким образом, при несомненно возрастающем революционном настроении масс и их руководителей мы, на первых же порах, получили бы обоснованный юридический спор о том, возможно ли признать воцарение Михаила Александровича законным. В результате получилась бы сугубая вспышка со стороны тех лиц, которые стремились опрокинуть окончательно монархию и сразу установить в России республиканский строй.
По крайней мере член Государственной Думы Керенский, входивший в состав Временного Комитета Государственной Думы, без всяких обиняков заявил, что если воцарение Михаила Александровича состоится, то рабочие города Петрограда и вся революционная демократия этого не допустят.
Идти на такое положение вновь воцаряемому Царю, очевидно, в смутное, тревожное время было совершенно невозможно. Но что всего существенней — это то, что, принимая в соображение настроение революционных элементов, указанное членом Государственной Думы Керенским, для нас было совершенно ясно, что Великий Князь процарствовал бы всего несколько часов и немедленно произошло бы огромное кровопролитие в стенах столицы, которое бы положило начало общегражданской войне.
Для нас было ясно, что Великий Князь был бы немедленно убит и с ним все сторонники его, ибо верных войск уже тогда в своем распоряжении он не имел и поэтому на вооруженную силу опереться бы не мог. Великий Князь Михаил Александрович поставил мне ребром вопрос, могу ли ему гарантировать жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно, ибо, повторяю, твердой вооруженной силы не имел за собой. Даже увезти его тайно из Петрограда не представлялось возможным: ни один автомобиль не был бы выпущен из города, как не выпустили бы ни одного поезда из него. Лучшей иллюстрацией может служить следующий факт: когда А.И.Гучков вместе с Шульгиным вернулись из Пскова с актом отречения Императора Николая II в пользу своего брата, то Гучков отправился немедленно в казармы или мастерские железнодорожных рабочих, собрал последних и, прочтя им акт отречения, возгласил: “Да здравствует Император Михаил!” — но немедленно же он был рабочими арестован с угрозами расстрела, и Гучкова с большим трудом удалось освободить при помощи дежурной роты ближайшего полка. Несомненно, что были и сторонники Великого Князя Михаила, и его воцарение означало бы начало гражданской войны в столице. Возбуждать же гражданскую войну при наличии войны на фронте и ясного понимания нами, что гражданская война вызовет такую смуту в тылу, которая лишит Действующую Армию необходимого подвоза пищевых и боевых припасов, — на это мог решиться только Ленин, но не Государственная Дума, задача которой рисовалась в этот ужасный момент не в возбуждении страстей, а в умиротворении и приведении взволнованного моря народной жизни в должное успокоение. Такой мерой было, несомненно, отречение Императора Николая II и воцарение Цесаревича Алексея Николаевича при регентстве Великого Князя Михаила Александровича.
Но упущение времени смерти невозвратной подобно, и было уже поздно. В революционную эпоху события мчатся с такой голово-кружительной быстротой, что то, что еще сегодня представлялось возможным, завтра делается уже невозможным к осуществлению. Так было и в этом случае.
Восставшее население столицы уже признало, что Государственная Дума приняла на себя власть, и поэтому пришлось ограничиться избранием Временного Комитета из состава Государственной Думы, которому и поручены были дальнейшие мероприятия по умиротворению столицы и страны.
человек, в здании Собрания Армии и Флота, вынес самые резкие резолюции до требования ареста Императора Николая II; их многочисленная депутация явилась ко мне ночью во Временный Комитет с целью поддержать свои резолюции, и с трудом удалось успокоить взволнованную до невозможности публику. В то же время начались агрессивные действия и настроение солдат против своих офицеров, образовалась группа офицеров-республиканцев, и революционное движение стало принимать все более и более острый и сложный характер.
В скором времени вспыхнул Кронштадтский бунт, известный всем по своему кровопролитному характеру, и, невзирая на численное превосходство Петроградского гарнизона над Кронштадтским, Временное Правительство ничего сделать с этим бунтом не могло, так как части Петроградского гарнизона не соглашались идти усмирять своих взбунтовавшихся товарищей.
Полностью читайте в журнале.
Окончание публикации в № 38 (5’99).
Продолжение публикации. Начало в № 34 (1’99), № 35 (2’99), № 36 (3’99).
1 В разговоре моем 2 марта 1917 года с генералом Рузским мною были приведены и мотивы такого мнения. См. Архив Русской Революции. Т. III. Документы к воспоминаниям генерала Лукомского, стр. 255, сл.