МЫ ВСЕ
ОПОЗДАЛИ
НА ОСЕНЬ
ВЯЧЕСЛАВ ХАРЧЕНКО
БОЛВАНЧИК
Как мне объяснить тебе, что такое путь? Как мне объяснить тебе слово “нельзя”? Как влить музыку в твою душу? Вчера я был мрачен и печален — плохо. Вчера я понял, что ты узнал зависть и тягу к вещам. Боль посетила меня, словно укус надоедливой осы. Как мне объяснить тебе слово “нельзя”? Как выдавить жало из твоего сердца? Вот идет водопад. Он рушится вниз лавиной не потому, что есть Ньютон, а просто по-другому невозможно. Зачем препарировать Вселенную, если исчезла нота “соль”? Как не возьмешь аккорд — все равно недостает истины.
Я долго думал и решил молчать, покачивая головой, как китайский болванчик. О-хо-хо. О-хо-хо. Где моя музыка? Где твой тамбурин?
СНЕГИРИ
Сказав два слова, раскрыв глаза,
громом молнии извергая,
ты выходила из-за
обнаженного дверьми трамвая.
И разбрасывая крошки поземки,
прихлестывая губы замершие,
болтались вышитые кисемки,
о талию опершиеся.
Скажи, кто подворотни вымел,
раскрасил слезами зеркала,
крошечные ранки выел
на подтеках стекла?
Ошалел от нахлынувшего счастья.
Еще бы! Такое неестество!
Милая, родимая — здрасьте…
Всего
два дня минуло с мгновенья,
когда, лист телеграммы сжимая,
ты даже себе не верила,
что все-таки живая.
Но он ли резко слова чеканил?
Он ли выталкивал из прихожей
сильными, нежными, ласковыми руками
человека змеинокожего?
Стояла на морозе привидением.
Босая почти. Во вьетнамках.
Только настойчиво “тэни”, “тэни”
повторяла цыганка.
Боже! Зачем придумал слабость?
Как красиво взглядом сжигать сено.
Хорошо была лавочка,
да снегу по колено.
Долго колышками ресниц
царапала по задубелой руке.
Медленно звезды падали ниц
к заиндевелой реке.
Вечер раскрылся, зажглись фонари,
затих младенческий плач.
Не прилетели в Москву снегири
с подмосковных дач.
РАЗГОВОР
Ты сидела на неприбранной постели,
по комнате валялись разбросанные вещи,
Казалось, вечер
зализывает раны…
И странно,
что этот разговор затянулся на целый год…
Вот,
наверное, время — это петля,
и для
чего — совсем непонятно.
Никто не знает: “Зачем?”.
Лишь невнятно
цокает секундная стрелка, и вместе с тем
твои ладони теребят бахрому покрывала.
Бывало,
эти нежные пальчики перебирали мой черный загривок,
и я игриво
целовал твои колени…
Время — это тени…
Тени от люстры, от проезжающих автомашин.
(“Шин-шин-шин”, —
скрипят шины от действия тормозов.)…
Я произносил какой-то рев,
какие-то непонятные ненужные звуки.
Муки
от моего концерта пробегали по твоему лицу.
К концу
разговора ты сказала,
что устала,
что с вокзала
через час уходит последняя электричка,
что с непривычки
я могу опоздать
и что нам надо расстаться,
чтобы разобраться
в своих чувствах
и стать добрее.
.
Я опоздал на осень, я перепутал время,
я пересек границу между тобой и мной.
Наверное, это кажется, но, выходя на улицу,
я ощущаю дыхание за своею спиной.
И плавится темень колючая, и фонари качаются;
платочечки слишком белые зачем-то летят вослед.
Я не гожусь в поэты, я в душе оставляю
после таких прелюдий какой-то незримый след.
Но я же влюблен в беспокойствие, я обожаю рытвины,
я обжигаюсь заново — безумный идеализм!
Скажите, моя хорошая, скажите, моя прелестная,
— зачем Вам мое беспокойствие и напускной оптимизм?
Вам надоели прагматики, осточертели циники:
это одно наваждение, это безумный сон.
Читайте побольше Канта; вставайте пораньше утром…
Давайте поедем на дачу — там у меня притон.
Собака по кличке Антихрист, кот Рыжик и чудо-соседка:
огромная теплая баба — она Вам нальет молока.
Мы все опоздали на осень; мы все потерялись меж улиц;
мы все, говоря по-простому, сваляли опять дурака!
Мы кожею чувствуем злобу, спиной ощущаем дыхание…
Мы просто немного другие — мы просто немного слегка.
Полностью читайте в журнале.
|