М.В.Родзянко
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА
И ФЕВРАЛЬСКАЯ
1917 ГОДА РЕВОЛЮЦИЯ
Продолжение публикации. Начало в № 34 (1’99), № 35 (2’99).
Дезорганизация власти
Обязанностью народных представителей являлось, таким образом, в это время стремление к изменению отношения Правительства к народу и общественным силам в целях побудить его пойти на путь объединения с отечественными производительными силами и сделать все возможное в этой области. Но шло ли Правительство навстречу ему? Я смело утверждаю, что нет. Чем дальше развивалась война, тем суровее и беспощаднее, если можно так выразиться, становилось отношение Правительства к обществу. Правительству везде снилась и грезилась возникающая революция, и, вместо того чтобы усмирить и успокоить взволнованные небывалыми жертвами и тяжкими сомнениями умы населения, Правительство делало, вероятно бессознательно, все возможное к тому, чтобы еще больше возбудить к себе всеобщее неудовольствие и заслуженное к себе недоверие.
Была ли Государственная власть предупреждена о надвигающейся беде? Привожу здесь мое письмо конца 1915 года к Председателю Совета Министров Ивану Логиновичу Горемыкину.
“Председатель Государственной Думы
19 декабря 1915 г.
Милостивый Государь Иван Логинович!
Пишу Вам под свежим впечатлением тех сведений и данных, которые обнаружились в только что бывшем заседании Особого Совещания по обороне и касаются катастрофического положения вопроса о перевозках по железным дорогам.
Этот вопрос поднят был в Особом Совещании первого созыва, ему посвящены работы особой комиссии, но дальше разговоров, справок и вычислений дело не пошло, и та катастрофа, которая тогда предвиделась, ныне наступила.
Подробности выяснившегося положения заводов, работающих на оборону, которые должны при таких условиях остановиться, а также соображения о надвигающейся голодовке населения в Петрограде и Москве и сопряженных с нею возможных беспорядках, несомненно сообщены уже Вам г.Председателем Особого Совещания по обороне. Мне, как и всем членам Совещания, стало ясно, в какую пропасть идет Отечество наше верными шагами, благодаря полной апатии правительственной власти, которая не принимает никаких активных и решительных мер к устранению возникающих грозных событий. Я считаю, что Совет Министров, председательствуемый Вами, обязан в силу этих обстоятельств безотлагательно проявить ту заботливость о судьбе России, которая составляет его государственный долг. Члены Особого Совещания по обороне предвидели все случившееся ныне еще полго-да тому назад, и Вы, Иван Логинович, не можете отрицать, что обо всем этом я лично неоднократно ставил Вас в известность, в ответ на что, однако, слышал лишь одно уверение, что это не Ваше дело и что Вы в дела войны вмешиваться не можете. Ныне такие ответы уже не своевременны. Приближается роковая развязка войны, а в тылу нашей доблестной и многострадальной армии растет общее расстройство всех проявлений народной жизни и удовлетворения первейших потребностей страны. Бездеятельностью власти угнетается победный дух народа и вера в свои силы. И Ваш первейший долг немедленно, не теряя ни минуты, проявить наконец полноту заботы об устранении всего, что мешает достижению победы. Мы, члены Государственной Думы, не можем, имея лишь совещательный голос, принять на себя ответственность за неизбежную катастрофу, что я и заявляю Вам категорически. Если Совет Министров не примет наконец тех мер, которые возможны и которые спасут родину от позора и унижения, — ответственность падает на Вас, и если Вы, Иван Логинович, не чувствуете в себе сил нести это тяжелое бремя и использовать все имеющиеся средства для того, чтобы помочь стране выйти на стезю победы, то имейте мужество в этом сознаться и уступить свое место более молодым силам. Настал решающий момент, наступают грозные события, чреватые гибельными последствиями для чести и достоинства России. Не медлите, горячо прошу Вас об этом: Отечество в опасности.
Примите и проч.
М.Родзянко
Невероятно быстрая и ничем не вызванная перемена и перетасовка министров получила характер системы, и членом Государственной Думы Пуришкевичем с кафедры громко была метко охарактеризована “министерской чехардой”. Ясно, что быстрая перемена глав ведомств наносила непоправимый ущерб планомерному течению дел, внося в работу ведомств сумбур, что, конечно, выгодно могло быть только нашим врагам. В прочность и долговечность назначаемых министров никто не верил, да не верили они сами в себя. Последствием такого настроения было то, что энергии в работе не было. Никто из назначаемых не верил в то, что проектируемые меры или реформы удастся провести в жизнь за кратковременностью своего пребывания у власти. В ведомствах устраивались, при назначении нового министра, пари или нечто вроде тотализатора на срок пребывания данного лица у власти. Как назначались, например, министры, столь быстро сменявшие друг друга? На этот вопрос я отвечу их собственными словами. Когда на пост Премьера был назначен Иван Логинович Горемыкин, я спросил его: “Как вы, Иван Логинович, при ваших преклонных годах, решились принять такое ответственное назначение?” Горемыкин, этот безупречно честный государственный деятель и человек, ответил мне, однако, буквально следующее: “Ах, мой друг, я не знаю почему, но меня вот уже третий раз вынимают из нафталина”. Когда князь Голицын получил назначение Председателя Совета Министров, я его спросил: “Как вы, почтенный князь, идете на такой пост в столь тяжелое время, не будучи совершенно подготовлены к такого рода деятельности?” Князь Голицын буквально ответил следующее: “Я совершенно согласен с вами. Если бы вы слышали, что я наговорил сам о себе Императору, я утверждаю, что если бы обо мне сказал все это кто-либо другой, то я вынужден был бы вызвать его на дуэль”. Возможен ли был при этих условиях порядок?!
На почве жгучего страха за будущее родины, на почве все возрастающего хаоса в транспорте, на почве все возрастающей дороговизны предметов первой необходимости, на почве ненужных наборов воинов, отрывающих рабочие руки от необходимой работы внутри страны, причем все эти неурядицы падали, главным образом, всей тяжестью на низшие слои народа, на неимущее население, — назревало такое недовольство, которое верными шагами вело народ к революционным эксцессам. Могло ли при видимом неустройстве народного хозяйства, при видимой, очевидной неспособности Правительства создать более или менее нормальные условия для того, чтобы хотя бы сносно, но возможно было бы переносить тяготы войны и сопряженные с ней жертвы, могло ли отношение населения быть благожелательным к Правительству и даже к Верховной власти и могла ли Государственная Дума, несмотря на свои сверхчеловеческие усилия, удержать назревающий взрыв? Я смело утверждаю и беру на себя ответственность за эти слова, что Государственная Дума IV-го созыва сделала все от нее зависящее для того, чтобы удалить все эти возникшие недоразумения. Но голос ее никогда ни Верховной вла-стью, ни Правительством в достаточной мере не был услышан. Судите поэтому сами, насколько обвинение, падающее на Государственную Думу, в том, что она возглавила, подготовила, воодушевила и осуществила революцию, — справедливо.
Никто из министров не решался воздействовать сообща с Государственной Думой на политику внутреннюю, уклоняющуюся от правильного пути. Так было всегда и задолго до войны. Еще в 1912 году по поводу конфискации брошюры профессора Московской Духовной Академии Новоселова, направленной против Распутина и начинавшейся словами “Quousque tandem Catilina abutere patientia nostra”, был предъявлен в Государственной Думе запрос по поводу этого незакономерного действия. Обстоятельство это грозило развернуться в общественный скандал. В целях предо-хранения Верховной власти от такой беды и желая сделать попытку прекратить вредное для Императора Николая II пребывание при дворе его пресловутого старца Распутина, я пытался склонить к совместному докладу Императору Председателя Совета Министров В.Н.Коковцова, Председателя Государственного Совета М.А.Акимова и Петроградского Митрополита Владимира; все эти три сановника отказались меня поддержать, и я вынужден был сделать доклад один. Между тем, несомненно, что совместный доклад об опасных последствиях все возрастающего влияния Распутина произвел бы значительное впечатление и, быть может, достиг бы цели. В конце 1916 года я пытался убедить Председ. Совета Министров Кн. Н.Д.Голицина и Председ. Госуд. Совета И.Г. Щегловитова в необходимости уступок обществу. Я просил их совместно со мной сделать об этом доклад, заявляя им, что невозможно далее сдерживать народное возмущение; я получил резкий отказ. Мне было при этом заявлено, что Председатель Государственной Думы должен предпринять сверхчеловеческие усилия, но сдержать возникающие волнения. На мое возражение, что легче в пределах человеческого разума совершить благоразумный поступок, чем требовать сверхчеловеческих действий, последовал насмешливый ответ, что такое действие, какое я требую, не входит в пределы их власти.
Нельзя все же не отметить, что Император Николай II хорошо понимал, что ему необходимо помириться с народным представительством и загладить те ошибки, которые упорно продолжало делать его Правительство, — ошибки роковые и во всяком случае неуместные во время войны. Но окружающие его люди, сама атмосфера придворной обстановки при недостаточно твердой воле не давали ему возможности осуществить свои добрые намерения.
Нередко даже, сделав шаг вперед, он через некоторое время совершал обратный шаг и тем портил в корне прекрасное первоначальное впечатление. Так, например, когда под впечатлением тяжких неудач наших в мае и июне 1915 года было учреждено в порядке 87 статьи Особое Совещание по обороне, то Государь относился к нему с полным доверием, о чем мы знали через бывшего еще Военным Министром В.А.Сухомлинова.
Когда в августе 1915 года Совещание это вылилось уже в форму закона, пройдя Законодательные Палаты, и было Высочайше утверждено, Государь Император пожелал его лично открыть в первом же заседании и в своей речи заявил, что в минуту тяжелых переживаний он лично будет руководить нашими занятиями. Первое время он относился действительно с полным доверием к работе Особого Совещания. Но уже с отставкой генерала Поливанова и затем И.Л.Горемыкина это отношение под влиянием новых министров, в особенности Председателя Совета Министров Б.В. Штюрмера, значительно ухудшилось, как это видно из моих сообщений, и в конце 1916 года, когда тревога захватила все умы и члены Особого Совещания ходатайствовали перед Его Величеством в особой записке о том, чтобы он лично председательствовал в Совещании и выслушал бы полный доклад о действительном положении дела, ему угодно было отклонить это ходатайство, что вселило значительное неудовольствие.
Таким же добрым и правильным побуждением было и посещение Государем Государственной Думы 9 февраля 1916 года Посещение это состоялось внезапно, без предупреждения, так что даже Председатель Думы узнал о нем за час до открытия заседания. Следовательно, ничего не могло быть подготовленного или искусственного.
Небывалый энтузиазм, с которым был встречен Император Николай II в этот значительный день, не только членами Думы, но и многочисленной публикой на хорах, — энтузиазм искренний, неподдельный, — не был ли явным указанием, как жаждал тогда весь русский народ полного, доверчивого единения со своим Царем, в дни небывалых лишений, жертв и страданий.
Государь это понял, но не доделал своего доброго начинания. Будь в этот день дано ответственное министерство, революции не было бы и война была бы выиграна.
Но окончательного согласия не состоялось, дело ограничилось одним лишь Высочайшим поощрением, а Правительство продолжало подозрительно и недоверчиво относиться к народному представительству и вообще к общественным кругам, чем только углубляла и расширяла разделяющую их пропасть.
Полную публикацию читайте в журнале.
Продолжение публикации в следующем номере журнала.