СИМОНА
ЕЛЕНА ФАНАЙЛОВА
…Симона В. спускается во ад.
Навстречу ей и турок, и хорват
В крови и ужасе, как раненые птицы.
Ее товарки — клоун и солдат —
Пред Господом за оных предстоят,
Пока Симона входит в сад больницы.
Пока она спускается во мрак,
Где тронутый Рембо ведет кораблик;
Он сделался как опиат и мак
На каторгах, среди руин и фабрик,
И персонаж для экстремальных рубрик.
Его зеро готов любить любой дурак,
Не затруднясь вопросом, где же бублик.
Симона видит мир и сладкий грех,
Где символисты барышень пытают.
Из-под закрытых век, горящих стрех
Обугленные ласточки взлетают.
Ей хочется спасти их, бедных, всех.
Но сил ее любови не хватает.
Тогда она пускается во блуд.
Навстречу ей и демон, и верблюд,
И прочие пороки человечьи,
Калики, перехожий страстный люд.
Они мычат, лопочут и поют.
Она пытается спасти остатки речи
И закрывает грудью амбразуру,
И проклинает всякую цензуру.
Но вслед ей лишь хохочут и плюют.
Она готова умирать в миру,
Латая телом каждую дыру.
Симона видит черно-желтый свет,
Покойников и силу государей,
Дыхание отверженных и тварей,
Финал апокалиптических бесед,
Бунтующий народный бестиарий.
Запечатленный на браздах дискет
Растленный, обескровленный глоссарий.
Ей говорят: пожалуйста, спустись.
С величием и силою простись.
И если Кто и впрямь придумал это,
Пускай докажет, явится, как князь,
Как космонавт или его ракета.
Она молчит, перекрестясь,
И не дает разумного ответа.
Симона спит и видит дикий сон:
Она теперь вампирка и грифон,
Теперь ей снится голубая бездна,
Наивный, но догадливый Бессон.
Последняя отмазка бесполезна.
В крови вскипает медленный кессон.
Симона, грудь когтями раздирая,
Пытается спасти остатки рая,
Но вместо плоти чувствует картон.
И брошен Богоматерью плафон,
Как каторжанкой, забранной в железа.
(И это все — задолго до Делеза.)
Последнее усилие, французы!
Симона В. снимается в кино,
Где рядом гениталии и лица,
Все, что приклеено и переплетено.
Чужая плоть, ее веретено,
Насквозь проходит сердце, словно спица.
И гусеничным трактором порно
Идет Арджуны боевая колесница.
Она желает полюбить статистов, но,
Как тайну смерти не покажет вскрытье,
Не можно трупы опознать в соитьи,
Особенно — участвуя. “Бревно”, —
Бросает режиссер кровопролитья.
Ей остается перевоплотиться
И плоть использовать как смутное окно,
Через которое видны снегирь, синица.
В чужих глазах навеки исказиться.
Еще усилие! — последнего “come on’a”
Уже не может вынести Симона.
Симона входит в сумасшедший дом,
Где люди подыхают подо льдом
Аминазина, галоперидола.
Возможно (в это верится с трудом),
У них была своя семья и школа.
Ни перемены участи, ни пола.
Симона в мозге роется больном,
Как курица в навозе за зерном,
Идя на поиски последнего глагола.
Там голоса играют в буриме
С их жертвами, кричащими во тьме,
Виденья побиваются камнями.
По кромке мозга, по его кайме
Зи коммен пролетарскими парнями,
Палаческими связаны ремнями.
Бог знает, что у них на уме.
Симона, провозвестница войны.
Католики, монархи, колдуны,
Товарищи разноплеменной Трои
С ней вовсе предаваться не должны
Ее скорбям, девическому вою,
Разрозненные павшие герои.
И дни ее учений сочтены
И покрываются нездешнею корою.
Симона чувствует движенье силы,
И европейские, и братские могилы.
Симона исполняет приговор.
Ее товарки — адвокат и вор,
Убийца и его слепая жертва.
Все их именье — мыло и топор.
И виселицы планер-этажерка
Взмывает в небо, чувствуя желябовский упор.
Ей говорят: пожалуйста, умри.
Нам будет неприятно, но спокойно.
Симона исполняет попурри
Его страстей, и камерная бойня
В пределах тела — язвы, волдыри —
Еще не признаки святой, но блеф юродства.
И так вести себя — сплошное скотство.
Не напрягай народ, слезу сотри
С лица, оно же — девичье богатство.
И так вести себя — сплошное гадство.
Забудь о личном, лучше посмотри:
Бредут слепые и поводыри —
Тела и души, на ногах по тяжкой гире.
Симона исполняет харакири.
Что, кроме крови, у нее внутри?
Симону проводить в последний путь
Придет народ — он все равно гуляет.
Она когтями раздирает грудь,
Но это никого не впечатляет.
Слеза сочувствия, как пролитая скверна.
Пятнает лица плакальщиков ртуть.
Симона и хитра, и лицемерна,
Поскольку их не доблесть обмануть,
Тех, чье жестокосердье беспримерно,
Как женщине красавца Олоферна.
И ангел мести воплотится в ней,
В былых хлебах, теперь — гряде камней.
Любви бесчеловечного объема
Не даст ей мир до смертного парома.
Симона отвернется от людей
Европы, созданной ее руками.
И посреди имперских площадей,
Согретых лагерных печей боками,
Она разгонит мытарей, блядей,
Святых, воителей, торговцев и царей,
Всех тех, кто был ее учениками.
Симона, несравненный лицедей.
г.Воронеж
|