Боб
Чарли
Папаша
Альберт
Председатель
Дэйв
Джордж
Фич
Мать
Отец
Кэт
Фрезер
Действие происходит на огромном железнодорожном мосту.
Звук красящей кисти. Четверо мужчин красят его перекрытия и балки. Они медленно спускаются в следующем порядке: сначала Боб, потом Чарли, Папаша и Альберт. Микрофон расположен на уровне Альберта — то есть в самой высокой точке.
Боб (совсем издалека):
Ча-а-а-рли!
Чарли
(немного ближе):
Я здесь!
Боб: Все в порядке, Чарли?
Чарли: Все в порядке! Спускаюсь! …Эй, Папаша!
Папаша (пожилой мужчина, совсем рядом):
Я зд-е-е-сь!
Чарли: Мы с Бобом внизу уже закончили!
Папаша: Отлично!
Чарли: А ты как?
Папаша: Спускаюсь! … Альберт! Альб-е-е-рт!
Чарли (чуть дальше):
Альб-е-е-рт!
Альберт (совсем рядом, мурлычет, занимаясь покраской, что-то под нос на разный лад):
Как высоко Луна весной?
Цвет неба в полдень — голубой,
вверху ныряют черепахи
и про любовь поют.
В грозу не прячься под листвой,
над Алабамой дождь грибной,
а спрячься в лондонском тумане…
Пусть солнышко посветит маме.
Боб (издалека):
Альберт!
Чарли (рядом):
Альберт!
Папаша (возле):
Альберт!
Альберт: Я здесь!
Папаша: Мы с Бобом и Чарли закончили!
Альберт: Отлично!
Шлеп-хлоп-бух-плюх-окунаем-вынимаем-густо красим — ничего не пропускаем — ух ты, как здорово! — залезем-ка вот сюда, в угол, где заклепка… Здесь, конечно же, я мог бы схалтурить — ведь снизу все равно не заметно: но я не хочу…. Шлеп-хлоп-бух-плюх еще раз вот здесь, чтобы блестело как новенькое — окунаем, вынимаем, красим в коричневый, чтобы ни капельки ржавчины — еще разок — вот так — ну-ка поглядим — совершенство! (останавливается, оглядывается) Фу ты, ну ты! Чуть не свалился в море с трехсотфутовой высоты. Берегите ваши головы! (смеется, карабкаясь вниз) Береги голову, Папаша!
Папаша: Я тебе не папаша. Не наступай на покрашенное — держись посерединке — и смотри под ноги. (Все спускаются вниз, расстояние между ними уменьшается.) Слава Богу, закончили. Глаза бы мои не видели… Десять раз я перекрашивал этот мост, десять раз! А ведь у меня тоже есть самолюбие, знаешь ли…
Чарли (рядом):
Смотри, куда ноги ставишь, Папаша.
Папаша: А ты не верти головой, Чарли, — мы спускаемся…
Чарли: Я буду следить за твоими ногами, а ты смотри, где моя голова. Береги голову, Боб…
Боб (рядом):
Смотри под ноги, Чарли…
Чарли: Ты, Боб, смотри за моими ногами — а ты, Папаша, смотри, чтоб не наступить мне на голову…
Папаша: Я тебе не папаша. Смотри, куда ноги ставлю. Альберт, это моя голова.
Альберт: Спускаемся… Красивый мост получился, правда?
Папаша: Мост как мост — никакой разницы. Я крашу его двадцать лет — двадцать тысяч ведер краски… а ведь я хочу еще пожить…
Чарли: Я думал, мы никогда не дойдем до конца.
Боб: Так ведь это и не конец.
Чарли: Конца просто нет.
Папаша: Десять раз я красил мост без передышки — и ничего не изменилось. Просто защищаем его от непогоды — вот и все. Много лет, много краски. Вот так-то…
Альберт: С постоянством такого рода трудно смириться.
Папаша: Я всю жизнь положил на эти балки, и каждую за пять минут соскоблю до нутра, слой за слоем…
Альберт: Все элементарное всегда… очень содержательно; лаконично; твой договор с жизнью, твои проценты с него, твое время и твои силы, все, что ты отдаешь жизни, — все, как посчитаешь, заключено в десяти слоях краски. Но в этом есть и что-то особенное: вернуть то, что когда-то поставил на кон без остатка в таком наглядном и осязаемом виде — неважно, что это просто слой краски. В итоге ты можешь предъявить гораздо больше, чем, скажем, рабочий с фабрики: результат его труда не сыщешь, он давно поменял цвет и форму, о которых ему невдомек. В конце концов, он просто не знает, для кого и зачем работал.
Папаша: Смотри под ноги, Альберт. Береги голову, Чарли.
Чарли: Это ты поосторожней с моей головой. А ты, Боб, следи, куда я ноги ставлю.
Боб: Смотри под ноги, Чарли…
Чарли: Следи за ногами, Папаша…
Папаша: Это моя голова, Альберт…
Альберт: Спускаемся… Ты только посмотри на эти заросли кресто- вин — им просто конца нет! Я бы мог прыгать и лазать по ним, как обезьяна!
Папаша: Смотри, Альберт, куда ноги ставишь.
Чарли: Следи за моей головой, Папаша.
Боб: Смотри, Чарли, кажется, идет поезд.
Звук приближающегося поезда.
Чарли: Да я уже видел.
Боб (спрыгивая на гравий):
Оп-ля.
Чарли: Смотри, куда прыгаешь, Папаша.
Папаша: Вижу.
Чарли (спрыгивая вниз):
Наконец-то.
Папаша: Идет поезд, Альберт.
Альберт: Я с вами.
Папаша (спрыгивая вниз):
Вроде закончили.ь
Чарли: К черту.
Боб: Два года позади.
Папаша: Один мой приятель предлагал мне войти в долю — у него торговая лавка на Китайских Морях. Я, пожалуй, соглашусь.
Альберт: Берегите ноги. (Прыгает вниз. Спуск закончен. Теперь все у микрофона.) Как хорошо, закончив день, закончить большое дело.
Чарли: Кому хорошо, а кому — не очень. Тоже мне, ученики.
Боб: Работнички.
Чарли: Лишь бы срубить деньжат на мороженое.
Альберт: Один-единственный мост — свежевыкрашенный — это миллион тонн железа над заливом, что ржавел под дождем; а теперь будет как с иголочки, поскольку покрашен защитной краской — и это здорово!
Папаша: А дальний конец уже снова пора красить. Просто чокнуться можно.
По мосту идет поезд. Грохот и лязг.
Вслед за шумом поезда слышен голос Председателя.
Председатель: И не забудем, джентльмены, что Клафтонский мост над заливом является четвертым в мире по величине однопролетным мостом с двусторонним движением, перекинутым с одного берега на другой, что…
Дэйв: Именно, именно, господин Председатель…
Председатель: Благодарю вас, Дэйв.
Джордж: Я изучал данные, господин Председатель.
Председатель: Минутку, Джордж. Нам, безусловно, удобно, что содержание моста находится на городском балансе…
Дэйв: Именно, именно, господин Председатель.
Председатель: Благодарю вас, Дэйв.
Джордж: Основываясь на данных Городского Монтажного Управления, господин Председатель…
Председатель: Минутку, Джордж. Когда мой дед строил этот мост, он не жалел расходов — и я как Председатель Комитета Клафтонского моста, который призван поддерживать этот символ достоинства Клафтона в надлежащем состоянии, не поскуплюсь ради этого на лишний бочонок красителя.
Дэйв: Именно, именно, господин Председатель.
Председатель: Благодарю вас, Дэйв.
Джордж: Я понимаю, господин Председатель, что Клафтонский мост — это символ вашего достоинства, но…
Председатель: Это очень неверное замечание, Джордж. Символ достоинства Клафтона — то, что я уже сказал.
Дэйв: Именно, именно, господин Председатель.
Председатель: Благодарю вас, Дэйв.
Джордж: Виноват, господин Председатель; но если расчеты господина Фича все же верны…
Фич (хорошо поставленный доверительный голос, пенсне):
Прошу прощения, господин Председатель, но мои расчеты всегда верны.
Председатель: Вы слышали, Джордж? Расчеты Городского Монтажного Управления — это пример расчетов самой высокой точности.
Дэйв: Именно, именно, господин Председатель.
Председатель: Благодарю вас, Дэйв.
Джордж: В таком случае новая краска обойдется нам в четыре раза дороже, чем старая.
Пауза.
Председатель: В четыре раза? По деньгам?
Дэйв: Именно, именно, господин Председатель.
Председатель: Подождите, Дэйв. Я думаю, Джордж, что ваш подсчет неверен. Господин Фич знает свое дело.
Джордж: Малярное?
Председатель: Это очень неверное замечание, Джордж. Ведь вы — э-э-э — не по малярной части, господин Фич?
Фич: Нет, господин Председатель.
Председатель: Вот видите, он — не по малярной части. А вам, Джордж, должно быть стыдно.
Дэйв: Именно, именно, господин Председатель.
Председатель: Да заткнитесь вы, Дэйв. Так что же, господин Фич, — это верно, что сказал Джордж?
Фич: В принципе — да. Но вообще — нет.
Председатель: Перестаньте заговаривать мне зубы, Фич. Что, эта ваша новая краска — она действительно обойдется нам в четыре раза дороже старой? И если да, то зачем она нам?
Джордж: Именно, именно, господин Председатель.
Председатель: Благодарю вас, Джордж.
Фич: Коротко говоря, новая краска действительно стоит в четыре раза дороже старой, но держится она в четыре раза дольше.
Председатель: Понятно, Джордж? Вчетверо дороже, но и вчетверо дольше. Коротко и ясно — как Божий день, господин Фич.
Джордж: Так за чем же дело?
Фич: Не говоря о ее серебристом оттенке, господин Председатель, который будет выгодно отличаться от нынешнего темно-коричневого, эта краска гораздо надежнее и дольше будет защищать перекрытия, в чем вы, без сомнения, скоро сами будете иметь возможность убедиться.
Председатель: Всем понятно? Мне не очень.
Джордж: И мне.
Дэйв: Именно, именно, Джордж.
Джордж: Заткнитесь, Дэйв.
Фич: Тогда я позволю себе обьяснить подробнее. Как и в случае перекрашивания других великих мостов такой конструкции, покраска Клафтонского моста занимает довольно долгое время. То есть в тот момент, когда маляры добираются до конца, начало уже снова нуждается в покраске.
Дэйв: Кто бы мог подумать!
Председатель и Джордж:
Заткнитесь, Дэйв.
Фич: Цикл этот неслучаен. Он определяется размером поверхности, которая требует покраски, — назовем ее “А”, скоростью покраски — “В” и долговечностью краски — “С”. От этого отношения зависит par excellence фактор “Х” — т.е. число маляров, которые потребуются для покраски поверхности “А” со скоростью “В” количеством краски “С”. Например…
Председатель: Par example.
Фич: Допустим. Так вот, если взять, par example, на одного маляра больше, то скорость работы “В” увеличится par excellence до скорости “Е”. Однако факторы “А” и “С”, а именно, размер поверхности и долговечность краски, останутся прежними. В результате маляры закончат покраску раньше, чем надо будет начинать ее снова. Здесь возникает “коэффициент высыхания”…
Председатель: К.В.
Фич: Если угодно. Данный коэффициент эффективен, так как…
Председатель: Т.К. Так как, Джордж?
Фич: Продолжим. Более того, коэффициент “К.В” эффективен, т.к. имеет тенденцию к росту. Рассмотрим этот вопрос, джентльмены. Поскольку скорость покраски постоянна par excellence, т.е. достаточна для того, чтобы воспрепятствовать разрушению моста, каждый последующий отрезок, который красит маляр, нуждается в перекраске через другое время, нежели предыдущий. Таким образом, в какой-то момент маляры просто дойдут до того отрезка, который еще не высох! (пауза) И это никуда не годится…
Председатель: Переходите к делу, Фич. Проснитесь, Дэйв.
Дэйв (просыпаясь):
Именно, именно, господин Председатель.
Фич: Говоря по-другому, джентльмены, этот процесс обратим. Если уменьшить число маляров — “Х минус 1”, — то коэффициент уменьшится ровно на “Е минус В”. И что в результате? В тот момент, когда маляры готовы перекрашивать мост, край, с которого они начинали, насквозь проржавел согласно коэффициенту, который эффективно обратим.
Председатель: Возьмите себя в руки, Фич. Я никак не пойму, о чем вы все время болтаете.
Джордж: Все просто: новая краска в четыре раза дороже прежней, но вчетверо дольше держится. Вопрос — откуда брать деньги?
Фич: Мы увольняем трех маляров.
Пауза.
Председатель: Ах вот как…
Фич: Видите ли, на сегодняшний день мы добивались оптимальных показателей за счет четверых маляров. Они тратили два года на то, чтобы покрасить мост, что составляет именно тот срок, по истечении которого мост надо было красить снова. Новая краска держится восемь лет, поэтому для покраски моста нам понадобится только один маляр: когда он закончит покраску, ее надо будет начинать по новой. Что составляет 3529 фунтов 15 шиллингов и 9 пенсов экономии для налогоплательщиков.
Джордж: Прошу прощения, господин Председатель!
Председатель: Одну минутку, Джордж. Поздравляю вас, господин Фич! Это было потрясающе. Мы обязательно вынесем это предложение на обсуждение Совета.
Джордж: Прошу прощения…
Председатель: Заткнитесь, Джордж.
Дэйв: Именно, именно, господин Председатель.
Фич: Благодарю вас, господин Председатель.
Председатель: Благодарю вас, господин Фич.
Уходят.
.
Мать: Ты еще не встал, Альберт? Уже двенадцатый час. Ты слышишь меня, Альберт?
Альберт (в кровати):
Что?
Мать: Я с тобой разговариваю, Альберт.
Альберт: Да.
Мать: Что “да”?
Альберт: Да, мама.
Мать: Так-то лучше. Так о чем я говорила?
Альберт: Не знаю, мама.
Мать (вздыхает):
Я с самого начала была против университета.
Альберт: Стране нужны университеты.
Мать: Я хочу сказать, что ты изменился, Альберт. Ты все время о чем-то думаешь. Это на тебя не похоже, Альберт.
Альберт: Думаю?
Мать: Ты не разговариваешь со мной. Ты не разговариваешь с отцом. Я так рада, что теперь все позади. Я надеюсь, это пройдет со временем.
Альберт: Я хотел пойти в аспирантуру, но меня не приняли.
Мать: Ума не приложу, к чему тебе понадобилась вся эта философия. Твой отец не изучал философских наук, а посмотри, чего добился в жизни: стал Председателем Металлургического Концерна. Ты ведь тоже сначала не собирался быть философом — мог бы уже пройти практику и не подметал бы сейчас заводские этажи. Вот и вся философия. Твой университет оказался пустой тратой времени.
Альберт: Я хочу дойти до философии своим умом… Начать с самого начала. Конечно, клерку-теоретику нелегко сразу найти интересную работу. Она должна быть связана с обобщением, с объяснением парадоксов, с предвидением того, с чем шеф столкнется завтра — что-то вроде этого. Потом, когда я поднаторею в этом, я перейду к диалектике, а там — глядишь — не далеко и до диссертации… Да, я бы мог через пару лет открыть собственное философское дело.
Пауза.
Мать: Ты не против выпить с нами внизу чашечку кофе?
Альберт: Да.
Мать: Что “да”?
Альберт: Да, спасибо.
Пауза.
Мать: Все-таки это не очень вежливо с твоей стороны — не предупредить нас, что у тебя были каникулы.
Альберт: Я думал, вы знаете. У меня каждый год летом каникулы.
Мать: Ты же знаешь — у меня плохая память на числа. Ты бы мог провести каникулы с нами, дома.
Альберт: Извини — у меня была сдельная работа…
Мать: Отец дал бы тебе немного денег, если бы ты попросил.
Альберт: Я думал, что будет лучше, если я сам их заработаю.
Мать: Тебе пора вставать.
Альберт: Знаешь, там, наверху — это просто фантастика! Огромные размеры. Снизу все это выглядит как люлька для котят. Издалека вообще ничего не поймешь. Зато изнутри! Там самая тонкая балка толще человеческого тела — хоть в теннис играй на несущих перекрытиях!
Мать: С минуты на минуту Кэт поднимется убирать постели.
Альберт: Это просто какой-то абсурд — находиться там, наверху, и смотреть вниз, на университетский городок, который выглядит сверху, как спичечный коробок, набитый ботаниками, которые грызут философию.
Мать: Вставай, иначе ты будешь мешать Кэт убирать.
Альберт: Что они грызут? За три недели наверху я понял то, что за три года не поймет ни один ботаник. Я понял контекст. И он больше, чем любая философия. Я увидел перспективу. Этот мост был собран из частей в единое целое. Он был укреплен в определенных точках согласно инженерным расчетам, которые требуют определенных соединений. Он стал единственно возможной в данном месте формой, которая определена единственно возможными законами. Этот мост — завершенная вещь, и человек может спокойно посвятить свою жизнь его изучению.
Мать: Ты любишь меня, Альберт?
Альберт: Да.
Мать: Что “да”?
Альберт: Да, мама.
.
Стук деревянного молотка по конторке.
Голос мэра: Далее по списку номер 43, предложение Комитета Клафтонского моста…
Первый голос: Проходит…
Второй голос: Следующий…
Голос мэра: Кто “за”? (Слышно, как пятьдесят голосов машинально бормочут: “За”.) Против? (Пауза.) Принято. Номер 44 по списку… (затухает).
.
Стук в дверь. Дверь открывается.
Кэт: Извините, господин Альберт.
Альберт: Привет, я уже собираюсь вставать.
…
.
Боб: Что — в одиночку?!
Фич: Да, в течение восьми лет.
Боб: Нет, уж лучше переведите меня на другую работу.
Фич: Боюсь, мне придется отказать.
Боб: Я бы мог вернуться к покраске козырька Корпорации из распылителя…
Фич: У меня для тебя только пурпур.
Боб: Только что?
Фич: Теперь каждый работает только с одним цветом. Так выгодней.
…
.
Чарли: Вы, наверное, шутите.
Фич: Это твой шанс.
Чарли: Да я с ума сойду. На кой мне все это?
Фич: Выгодно.
Чарли: Не хочу я гробить жизнь на этом мосту.
Фич: Работы будет не больше, чем прежде.
Чарли: Да у меня через месяц крыша съедет.
Фич: А вот это нас совсем не устраивает. За месяц ты сможешь покрасить только одну девяносто шестую часть требуемого объема.
…
.
Папаша: Так вы говорите, что так дешевле…
Фич: Выгоднее.
Папаша: Мы ведь неплохо справлялись.
Фич: Выгода не имеет никакого отношения к понятиям “хорошо” или “плохо”. Выгода — это оптимальное использование ресурсов: времени, денег и рабочей силы.
Папаша: Так вы говорите, что так дешевле. Но я-то уже старик…
Фич: Это займет только восемь лет.
Папаша: А вдруг это будут мои последние восемь лет? Я ведь еще не сделал, чего хотел. Мне тоже нужно немного будущего.
Фич: Ну, хорошо — тогда я перевожу тебя на разметку паркингов.
…
.
Фич: Так у вас есть какая-нибудь специальность?
Альберт: У меня есть степень философа, господин Фич.
Фич: Как-то непривычно.
Альберт: Я бы не сказал. Многие философы этим занимались.
Фич: Все бы хорошо, кабы вы и работали философом, — но мы-то говорим о покраске мостов.
Альберт: Да-да, я конечно понимаю, к чему вы клоните, но уверяю вас, что работа совершенно не повредит мне. Достаточно того, что почти все, кто не знает, чем заняться, занимаются в конечном итоге философией. И это правильно.
Фич: А вы образованный человек.
Альберт: Благодарю вас.
Фич: Я хочу сказать, что вы не профессиональный маляр. А мне нужен проверенный человек.
Альберт: Ну, я занимался покраской на каникулах.
Фич: Да-да, мне докладывали о вас. Но уверяю…
Альберт: Я понимаю, о чем вы говорите. Но я очень хочу этим заняться. Мне это нравится. Я не хочу работать на заводе или в конторе.
Фич: Вас привлекает открытый воздух?
Альберт: Меня привлекает сама работа. Мне нравится карабкаться по этой баскетбольной сетке высоко над землей и быть ответственным за все, что видишь внизу. На самом деле я даже не знаю, из-за чего мне нравится такая работа. Просто мне было очень хорошо там, наверху — де- лать что-то простое и вместе с тем великое. Такое не забывается.
Фич: Преимущество умственного труда над ручным?
Альберт: Наверное.
Фич: Вот и со мной — то же самое. Для меня расчеты времени, пространства и энергии все равно что поэзия…
Альберт: Да-да…
Фич: Ты не просто мажешь краской по железке…
Альберт: Нет-нет…
Фич: У тебя работа с пространством — подчинением — алгеброй.
Альберт: С поэзией.
Фич: Это работа для людей с университетским образованием…
Альберт: Как мы с вами…
Фич: Ведь я когда-то учился в вечерней школе.
Альберт: Тот же университет.
Фич: Вот именно.
Альберт: Можете на меня рассчитывать, господин Фич.
Фич: И ты будешь красить его все восемь лет?
Альберт: И не однажды.
…
.
За столом.
Отец: Хватит баклуши бить, Альберт. В твоем возрасте у меня уже было шесть лет рабочего стажа.
Альберт: Я устраиваюсь на работу, папа.
Отец: Не думай, что начнешь с самого верха. Со временем, конечно, доберешься и туда, но сначала надо как следует изучить дело. Подлей мне чаю, дорогая.
Мать: Надо позвать Кэт, Альберт.
Альберт (вставая):
Да, мама.
Мать: Мне кажется, что она…
Отец: Ты начнешь там, где начинал я.
Альберт (возвращаясь):
На самом деле, папа…
Мать: Я, конечно, не викторианка, но по-моему…
Альберт: Что?
Отец: Я никогда не увлекался книгами и философией, а посмотри, чего добился.
Мать: С другой стороны, нет худа без добра.
Альберт: Что?
Отец: Я начинал Металлургический Концерн с крохотной бисквитницы на заднем дворе, в которой отливал мелочевку для авторемонта.
Мать: Я ведь подозревала. А теперь у нее уже и с корсетом видно.
Альберт: У кого?
Отец: Придешь ко мне в понедельник, и я покажу тебе производство.
Альберт: На самом деле, папа, у меня уже есть работа.
Отец: У тебя не может быть работы, потому что я тебе ее не давал.
Альберт: Я работаю на покраске Клафтонского моста. Начинаю в понедельник.
Мать: Какой цвет?
Альберт: Серебристый.
Отец: Минуточку…
Кэт (входит):
Вы звонили, мадам?
Мать: Еще чая, Кэт.
Кэт: Да, мадам.
Мать: На пару слов.
Кэт: Да, мадам.
Мать: Вам нездоровится?
Кэт: Нет, мадам.
Мать: Я слышала, вам было плохо в ванной нынче утром.
Кэт: Да, мадам.
Мать: А вчера?
Кэт: Да, мадам.
Альберт: Что случилось, Кэт?
Кэт: Все в порядке, господин Альберт.
Мать: Не вмешивайся. Повар сказал мне, что вчера ты упала в обморок на кухне.
Кэт: Я быстро пришла в себя.
Альберт: Кэт…
Мать: Ну, хватит юлить. Это ребенок садовника?
Кэт: Нет, мадам.
Мать: Тогда кто это сделал?
Кэт: Сделал что?
Мать: Ну, извини меня. Ты можешь уйти в отпуск на месяц. Главное, чтобы у твоего молодого человека были добрые намерения.
…
.
Кэт: Никогда не думала, что ради меня ты решишься на такое.
Альберт: У нас все будет хорошо. Неплохая комната, правда?
Кэт: Твоей матери не понравилась.
Альберт: У моей матери нет вкуса. Я разожгу огонь.
Кэт: И закутайся хорошенько, когда пойдешь, — там наверху, наверное, подмораживает.
Альберт: Всего лишь сквозняк.
Кэт: Через месяц все покроется льдом. Если ты упадешь, я умру, Альберт.
Альберт: Я тоже.
Кэт: Будь осторожней. И зачем только они сделали эту работу круглогодичной. Это же так опасно.
Альберт: Просто ты не знаешь, какой он большой: его балки похожи на лестницу, стыки — на волнорезы, уходящие в небо.
Кэт: Держись там покрепче — ради будущей весны и нашего ребенка.
…
.
Мост.
Альберт: Шлеп-хлоп-бух-плюх-окунаем-вынимаем-густо красим-ничего не пропускаем…Через восемь лет мне стукнет тридцать и Клафтонский мост станет серебряным мос-том — шлеп-хлоп-бух-плюх-без конца, я человек моста,
я человек-паук в серебряной паутине,
я карабкаюсь между небом и землей на
пролетах моста,
в кошачьей корзинке, подвешенной в небе,
я смотрю вниз на игрушечные корабли,
на море, плывущее под игрушечными поездами
вдоль игрушечных городов
у меня в пригоршне.
Паук я или мушка?
Я человек моста…
Служанка снизу поднялась убрать постель, в которой я лежал, — и вдруг…
…
.
Плач новорожденного.
Альберт: Я назову его Альбертом.
Кэт: Нельзя.
Альберт: Отлично. Я назову его Кэт.
Кэт: Екатерина.
Альберт: Завтра на прогулке приходите под мост — чтобы я вас увидел.
Кэт: Хорошо — но только не маши нам рукой, Альберт. Если ты будешь махать и сорвешься…
Альберт: Я не буду махать.
Снова мост.
Глубже кисти окунаем,
дождь ли, солнце, все равно.
Вот лучший способ тратить время.
Теперь моя жизнь наглядна: у нее
коричневое будущее, а прошлое
выкрашено в серебряный цвет.
Абсурдно и грандиозно
(только не смотри вниз)
ползать и карабкаться в огромной раме.
Глубже кисти окунаем, шлеп-хлоп-бух-плюх,
и все по новой.
Останавливается.
Как если бы я оказался верхом над узенькой сточной канавкой, по которой туда-сюда плавают игрушечные кораблики… По берегу рассыпаны кирпичики домов, дет-ские кубики с окошечками; цветные машинки движутся между ними, лавируя среди бесцветных мошек… У меня под ногой грохочет трехчасовой поезд на Меккано, а крохотные коробочки загородных домиков поднимаются по холму вместе с ровными рядами расцвеченных садовых участков. Это самый дорогой игрушечный город во всем магазине — примечательная подробность. Осторожно, не бросать! Я боюсь за игрушечный город — а вдруг на холм заберется глупый карапуз в памперсах и одним ударом шлепанца фирмы “Стартрайт” смахнет всю штуку вдребезги?
Продолжает красить.
Не смотри на них.
Пусть они посмотрят вверх на тебя.
Не маши им рукой, а то провалишься сквозь трубу
огромного телескопа — и станешь, как они, мошкой.
Кем бы я стал через восемь лет?
Кем угодно, но только не самим собой.
Я стал бы как все:
честным работягой, отцом троих детей.
Вы только посмотрите на него:
он счастлив жить во тьме, он законопослушен,
он вскапывает газон перед мэрией
в том, что было моей воскресной сорочкой;
я же, как ни крути, буду в порядке еще полста лет:
так и вижу себя, залезающего наверх
по серебряному мосту, перекрашивающего его в седьмой раз, — дабы путь моей жизни прошел через покраску пути моей жизни;
зато он пройдет надо всем этим.
Как это возвышенно
(глубже кисти окунаем) — посеребрить тьму.
Ну, где там мои крошки?
Главное, не махать рукой. Не смотреть вниз.
Не упасть.
…
.
Кэт: Я видела тебя сегодня.
Альберт: И что я делал?
Кэт: Красил, я полагаю. Пятился вдоль крестовины.
Альберт: И оставлял за собой серебряный след. Я не видел вас. Вернее, не видел, кто из них — вы.
Кэт: Мы выходили из парикмахерской. Я постриглась за шесть с полтиной.
Альберт: Видишь ли, на таком расстоянии, что шесть, что шесть с полтиной — все равно. На таком расстоянии трудно что-либо заметить.
Кэт: А как тебе с близкого расстояния?
Альберт: Когда ты спускаешься вниз, с близкого расстояния все начинает тебя ужасно травмировать. Настолько все рядом. И невозможно посмотреть со стороны.
Кэт: Тебе нравится, когда мои волосы так?
Альберт: Как? Ах, вот так — так да. А когда мои вот так?
Кэт: Мне даже свистели вдогонку.
Альберт: Мне тоже все время свистят.
Кэт: Из грузовика на светофоре.
Альберт: Нет ничего хуже этих грузовиков.
Кэт: Ах, Альберт! Один за мной даже увязался.
Альберт: Правильно, ты ведь не выглядишь замужней женщиной. Девчонка еще.
Кэт: Зато я хорошо готовлю, правда?
Альберт: Я свистну тебе.
Кэт: Если ты посвистишь, я приду. Подмигну тебе и скажу: “Привет, мой хороший!”
Альберт: Сходим куда-нибудь вместе. Нет проблем. А потом я покатаю тебя по каналу — когда фильм закончится.
Кэт: А что ты думаешь обо всем этом — твое образование, карьера?
Альберт: Я? Я рабочий человек.
Кэт: И ты ни о чем не жалеешь, Альберт?
Альберт: Нет.
Кэт: Наверно, это совсем не то, чего ты хотел.
Альберт: Смотря чего хотеть.
Кэт: Я имею в виду себя и ребенка, две крохотных комнаты, сорок пять часов рабочей недели и тяжелый труд без перспектив — вот и все, что у тебя есть.
Альберт: У меня нет амбиций.
Кэт: У тебя все могло быть иначе: красивая свадьба, уютный дом, перспективная работа в офисе, городской клуб… теннис… Ты бы мог возглавить Металлургический Концерн — высокий пост, уважение, личный офис с телефонами…
Альберт: Мне все это слишком не по душе.
…
.
Мост.
Альберт: Уже кое-какой успех: две серебряные линии встретились на поднебесном стыке — там, за заклепкой — бух-плюх-шлеп-хлоп, окунаем, вынимаем, ничего не пропускаем.
Интересно, там, в городе, они когда-нибудь смотрят вверх? Собираются в кучу и говорят друг другу: вы только посмотрите на него! Как необычно он выглядит там, наверху — какой он маленький, какой смешной и неправдоподобный. А может быть, наоборот, они восклицают: какой он смелый! В одиночку против стихии! Один — на все про все!
Одинокий первопроходец на пути между стальными расщелинами, который цепляется руками и ногами за небо.
Мошки, кубики, жучки.
Я бы мог утопить их одним плевком.
…
.
Звук детской погремушки.
Кэт: Нехорошо, Альберт.
Альберт: Плеваться?
Кэт: Нехорошо так говорить.
Альберт: Это не руководство к действию. Я дарю им жизнь. Просто пытался передать тебе, на что это похоже.
Кэт: Я знаю, на что это похоже. Это похоже на покраску железяк. Но ведь на свете есть и другие занятия.
Альберт: Это мой мост — и, пожалуйста, отними у нее погремушки, это действует мне на нервы.
Кэт: В шесть месяцев это очень полезно.
Альберт: Я не сомневаюсь в том, что полезно. Если бы она сыграла нам на трубе, это было бы еще полезней, но все равно бы меня достало. Дай сюда.
Забирает погремушки, слышен детский плач.
Кэт: Ты обидел ее. Она ведь не понимает. (Успокаивая.) Ну-ну, перестань…
Альберт: Ладно, до скорого.
Кэт: Куда ты?
Альберт: На работу.
Кэт: Сегодня же суббота.
Альберт: У меня сегодня рабочая суббота.
Кэт: Прошлая суббота была рабочей субботой.
Альберт: Тогда в следующий раз две подряд будут выходными.
…
.
Мост.
Альберт: Постой-ка…
Солнечный свет наводит тебя на мысль о насекомых,
но что такое город, как не жужжание насекомого,
зажатого в кулаке….
Разговоры, шум моторов, аплодисменты, смех и стоны, звук шагов на лестницах, секретарши, стучащие на машинках под диктовку, чей-то кашель, радио, которое твердит о турнирных таблицах, бегущая пленка, кружащиеся колеса, вращающиеся жернова, шипение масла на сковородке, плеск прачечных, вздохи любовников, майор, прочищающий нос, — все спрятано в нем.
Вся жизнь на слух — не больше, чем шум фена этажом ниже.
Красит.
Хлоп-шлеп-бух-плюх,
и пусть блестит, как пот на моем лбу.
Мне не терпится.
Кисть в руке, серебряная краска
в моей загорелой руке;
я бы мог стать частью моста.
Останавливается.
Постой-ка. Звук Клафтона — приглушенный бас. Весь мир мог бы стать похожим на него.
Посмотри вниз. Иногда просто не верится,
что все мушки носят свои собственные имена.
…
.
Кэт: Джек Моррис везет Морин и крошку Лесли в Париж.
Альберт: Кто такой Джек Моррис?
Кэт: Соседняя дверь, Альберт.
Альберт: Ах, да. А кто такая Морин?
Кэт: Миссис Моррис.
Альберт: Тогда крошка Лесли, скорее всего, их маленькая дочка.
Кэт: Их маленький сынок.
Альберт: Вот как. Так о чем мы говорили?
Кэт: Они едут в отпуск в Париж. Куда едем мы?
Альберт: Когда?
Кэт: Это как раз то, что я хотела бы знать.
Альберт: Что?
Кэт: У тебя должен быть отпуск?
Альберт: А… Наверное, должен. У всех бывает отпуск. Да, я думаю, что Фич учитывал отпуск.
Кэт: Ты не хочешь брать отпуск; я знаю, ты готов работать даже по воскресеньям — не думай, что я совсем ничего не замечаю, — а в будни ты работаешь до темна.
Альберт: Заранее нагоняю сроки. Зимой много времени будет теряться.
Кэт (всхлипывая):
Просто ты не любишь быть дома.
Альберт: Но, Кэт, ты же знаешь — у меня график.
Кэт: У тебя впереди километры.
Альберт: Но мне нужен небольшой запас — вдруг несчастный случай…
Кэт: Я же просила тебя! Ты свалишься оттуда, и мы с Екатериной останемся одни.
Альберт: Нет-нет-нет… Не плачь. У меня будет отпуск. Я возьму неделю.
Кэт: Две недели.
Альберт: Хорошо, пусть будет две недели.
Кэт: Мы можем съездить в Париж?
Альберт: Я был в Париже. Там нечего делать, поверь мне. Лучше поехать в Шотландию.
Кэт: На машине?
Альберт: Конечно. Вдоль побережья.
Кэт: Но у нас нет машины. Морин говорила, что мы можем поехать с ними.
Альберт: Но ведь они едут в Париж.
Кэт: Мы можем позволить себе Париж. Это не так трудно, ко-гда два малыша под общим присмотром… Будет замечательно — я так давно хотела увидеть Елисейские поля, Триумфальную арку, Сену и Эйфелеву башню…
Звучит французская гармоника. Эйфелева башня.
Очень похожа на Клафтонский мост. Издалека раздаются крики.
Альберт! Альбе-е-ерт! (С отчаянием в голосе.)
Спускайся вниз! Пожалуйста, спускайся вниз!
Альберт: Я так и думал: и здесь все то же самое, те же мушки, кубики, жучки…. и приглушенный басовый звук. Но я рад, что приехал сюда. Бесцельность башни просто завораживает. Эта башня ничего ни с чем не соединяет. Она стоит только для того, чтобы ты залез на нее и посмотрел вниз. Да, у проектировщиков моста не хватило бы на такое смелости — им подавай функциональность. Мсье Эйфель, поэт и философ, обещаю вам, что каждые восемь лет буду писать ваше имя серебряной краской на Клафтонском мосту.
Кэт (отчаянный далекий крик):
Альбе-е-ерт!
Альберт (хладнокровно):
Спускаемся.
…
.
Звук бьющейся посуды.
Кэт: Как ее зовут?
Альберт: Кэт…
Кэт: Какое дикое совпадение!
Альберт: Ты все неправильно понимаешь — женщина тут не при чем.
Кэт (плачет):
Я чувствую ее запах на твоей рубашке!
Альберт: Это краска — говорю тебе, я был на мосту.
Кэт: Всю ночь!
Альберт: Я подумал, почему бы не попробовать. Оказалось здорово.
Кэт: Ты глуп, если думаешь, что я в это поверю. Я не такая наивная.
Альберт: Но это правда.
Кэт: Отлично, я верю тебе, я наивна и глупа не больше, чем ты сам, но я верю тебе.
Альберт: Так-то лучше!
Еще одна чашка летит в стену.
Кэт: Так не лучше — так совсем плохо! Если бы у тебя была женщина, это еще куда ни шло. (Успокаиваясь.) Ты не разговариваешь со мной, ты не разговариваешь с Екатериной, ты только и ждешь, чтобы поскорее удрать к себе наверх, на свои любимые перекрытия. (Еще спокойнее, всхлипывая.) Ты больше не любишь меня, я знаю, что не любишь, — тебе скучно со мной, потому что у меня нет того, чего тебе надо, ты не слушаешь то, что я говорю тебе, потому что мне нечего рассказать тебе, нечего показать тебе…
Альберт: Мне нравится тихая жизнь, вот и все.
Кэт: Вранье. Ты проводишь всю свою жизнь на покраске моста…
Альберт: Но это хорошая работа.
Кэт: Ты прекрасно знаешь, что это тупая бессмысленная работа, которую может выполнять любой идиот, в то время как с твоим образованием, Альберт, у тебя были перспективы. У тебя был Металлургический Концерн, ты бы мог дослужиться до самого верха, у нас был бы дом, друзья, с которыми мы бы общались, и у Екатерины были бы хорошие друзья — ты бы мог стать управляющим делами!
Альберт: Однажды я лежал в кровати и ко мне в комнату пришла горничная… Она была в крахмальной одежде. Когда она двигалась, ее юбка постукивала о колготки… Я ни о чем не жалею, но я хотел, чтобы и она была счастлива.
Кэт (всхлипывая):
Я разговариваю сама с собой за плитой… Я говорю сама с собой, поскольку больше никто меня не слышит, поскольку ты не хочешь говорить со мной — поэтому я разговариваю только с плитой, раковиной и ребенком, и может быть однажды кто-то из них ответит мне. (Ребенок лепечет непонятное слово.)
…
.
Мост.
Альберт (напевая под нос на мотив песенки “День и ночь”):
День и ночь, сутки прочь,
я здесь один, я сам с собой,
я повстречал себя.
Так почему
не посвятить всего себя…
Когда сплясал я чунга-чангу…
Я наконец узнал свое лицо,
а если много думаешь, из рук
все валится-я-я.
Да, я нашел себя, нашел,
но прежде вышел из себя…
День и ночь, напролет,
я — летний день, и он не ждет,
потому что я сам у себя на уме-е-е
Я повстречал тебя на Монтерре-е-е….
И вместе нам так хорошо-о-о,
так хорошо, да, хорошо,
нам хорошо друг с другом…
Жидкие аплодисменты откуда-то поблизости.
Кто здесь? Кто это?
Фрезер (хлопая):
Превосходно, превосходно. Частные уроки по сочинению песен.
Альберт: Кто вы?
Фрезер: Вы хотите узнать мое имя?
Альберт: Наверное…
Фрезер: Фрезер.
Альберт: Что вы делаете на моем мосту?
Фрезер: На вашем?
Альберт: Я крашу этот мост. У меня контракт.
Фрезер: Тогда у вас впереди куча работы.
Альберт: У меня хватает времени.
Фрезер: У вас-то времени хватает, да только время работает против вас. На том конце краска совсем облупилась.
Альберт: Там я еще не красил.
Фрезер: Скоро будет совсем паршиво выглядеть.
Альберт: Я работаю медленно, шаг за шагом.
Фрезер: Медленно. Старая краска никуда не годится. Даже люди заметили. Ходят слухи.
Альберт: Слушайте-ка — вы что, инспектор, что ли?
Фрезер: Что?
Альберт: Вас прислал мистер Фич?
Фрезер: Кто?
Альберт: Так что же вам тогда надо?
Фрезер: Посмотрите вниз. Я пришел сюда, потому что путь наверх — это единственный путь, который мне остался. Все остальные пути уже пройдены — или заняты. Город — это тюрьма, где вдоль стен ходят ослепшие узники. Машины заполнили все улицы, их становится все больше, они прижимают людей к стенам, они ставят людей на колени, но люди не могут перестать строить машины, потому что тогда они лишатся работы, у них не будет денег на покупки, и все владельцы магазинов попро-сту разорятся. Люди всегда будут зависеть от ферм и фабрик, и их дети тоже. Так много всего появляется — но ведь пространство не увеличивается. Ракушка человеческого существования переполнена, она трещит по швам и скоро лопнет.
Альберт: Вас пугает транспорт?
Фрезер: Мы живем милостью целого комплекса подвижных частей, каждая из которых может сломаться. Цивилизация в кризисе. Белый носорог уже принесен в жертву ложной страсти.
Альберт: Так вы из общества охраны животных.
Фрезер: Это всего лишь образ, к которому я прибегаю в том случае, если не могу выразить целого. Я, например, никогда не мог понять, отчего кто-то должен становиться данти-стом. Я не могу уловить божественного замысла, который повелевает стольким-то людям быть дантистами, а стольким-то доить коров, которые в противном случае будут реветь так, как ревут дети, когда у них болят зубы, а рядом нет дантиста.
Альберт: Я понял. Вы — сумасшедший.
Фрезер: Определенно этого утверждать нельзя. Просто я открыт, я до известного предела распахнут для впечатлений. Я не верю, что кого-то можно в этом смысле сдержать. Просто существует сходство направлений и необходимость их встречи: улиц с односторонним движением, подаяния и стяжания, сданных и купленных билетов, обязательства заплатить кредитору или просителю, etc. — но нет того, что по-настоящему держало бы их вместе. Человек вынужден играть по правилам, которые сам же и выдумал. Но когда-нибудь ящик вышибут из-под ног и весь этот карточный домик попросту рухнет. Так вот я не собираюсь дожидаться этого момента.
Альберт: Понятно. У каждого из нас свои проблемы. Непонятно только, кто дал вам право забираться на собственность городского Совета. Так что — будьте любезны, спускайтесь вниз.
Фрезер: Как раз для этого я сюда и залез.
Альберт: Чтобы спуститься?
Фрезер: Не оставаться же мне здесь вечно.
Альберт: Вы поднимались, чтобы спуститься?
Фрезер: Чтобы спрыгнуть.
Альберт: Спрыгнуть?
Фрезер: Вниз.
Альберт: Спрыгнуть вниз? Боже. Но ведь вы разобьетесь.
Фрезер: Вот именно.
Альберт: Понятно. Ну хорошо.
Фрезер: Я уже свыкся с этим.
Альберт: Я понял вашу мысль.
Фрезер: Это самое легкое, что можно придумать.
Альберт: Согласен. Ну тогда вам пора — время не ждет, скоро начнется прилив.
Фрезер: Я понимаю, вы издеваетесь надо мной. Что ж — я этого ожидал. Скоро вам придется посылать за священником.
Альберт: Давайте, давайте, промедление смерти подобно.
Фрезер: Я медлю?
Альберт: Вы же сами сказали, что собираетесь прыгать.
Фрезер: Ну так что?
Альберт: Ну так прыгайте.
Фрезер: И вы не хотите отговорить меня?
Альберт: Но вы же сами решили. И потом вы задерживаете меня — мне пора красить там, где вы стоите.
Фрезер: И вы даже пальцем не пошевелите?
Альберт: Я так и знал. Вы просто болтун. Болтуны никогда не могут решиться.
Фрезер: Я не верю. Не верю, что вы будете спокойно смотреть, как я погибаю.
Альберт: Мне показалось, что вы именно этого хотели.
Фрезер: Да, я этого хотел. Я больше не мог выносить шум и хаос. Я не мог освободиться от такого количества беспорядка, который зависел только от случайных проявлений действия или бездействия. И поэтому я полез наверх, чтобы набрать высоту, достаточную для прыжка, но чем выше я поднимался, тем больше я видел и тем меньше я слышал. И что в результате? Я уже несколько часов наверху, я смотрю вниз и вижу только маленькие кубики и мушки, которые издают лишь слабое жужжание. Очень слабое. И очень маленькие. Все упорядоченно, если смотреть отсюда. Расчерчено на квадраты, каждый из которых наполнен мушками, каждая из которых функционирует. Я подумал, все это не так уж бессмысленно. Да, с такой превосходной точки зрения идея общества кажется мне вполне приемлемой.
Альберт: Струсил так струсил. Смотри под ноги когда будешь спускаться, а то свалишься.