ЗАПЕЧАТЛЕННАЯ РОССИЯ
золотая
свадьба
ЮРИЙ ПЕТКЕВИЧ
Приехали тетя с дядей. От тети распространялся приятный запах духов. Тем не менее, она очень любила свиней — и пошла с дедушкой посмотреть на них. Я отправился следом. Выходя из дома, я оглянулся: бабушка с незнакомым дядей глядели друг на друга не отрываясь, и глаза их блестели от набежавших слез.
Свиней из хлева выпустили во двор. Одна свинья была большая, а другая оказалась посмешищем. Она запрыгнула на забор и ходила по нему, как кошка. Дедушка рассказал, что этой свинье уже девять месяцев и что в ней не будет больше сорока килограммов. “А как она ест?” — поинтересовалась тетя, оставляя за собой на земле глубокие и острые следы от каблуков, подобных иглам. “Она совсем ничего не ест”, — ответил дедушка и добавил, что на свадьбу ее надо заколоть. Эти слова произвели на меня впечатление. Я тогда еще не знал, что означает “зако-лоть свинью”, но почувствовал, как меня самого в грудь пронзило стальное жало. “Если бы она совсем ничего не ела — она бы умерла”, — возразил я дедушке, впрочем, еще не зная, что значит умереть.
Поглядев на свиней, тетя с дедушкой вернулись в дом. Тогда дядя открыл чемоданы и стал раздавать подарки — и мне, и дедушке с бабушкой. Я получил “трехтонку”, в кузов которой нагружены были с горкой конфеты. После этого бабушка принялась кормить гостей. Когда она вышла в сени за колбасой, которая висела под потолком кольцами на жердочках, я спросил у нее: “Кто такие эти тетя и дядя”? Бабушка едва не упала с табуретки. “Это же твои мама и папа! Неужели ты их не узнал?!” — воскликнула она. Я бросился на кухню, и обнял родителей, и вспомнил маму, а потом папу.
После обеда я отправился с родителями погулять в окрестностях Твердохлебова. Так далеко я никогда не бывал за деревней. Идучи берегом реки вместе с папой и мамой, я оказался в том синем лесу, который я видел раньше только издали. Дорогой они меня расспрашивали о моей жизни, однако в ответ я ничего не мог рассказать. Даже я сам удивился, как неинтересно начинается моя жизнь.
В лесу, на поляне, родители прилегли отдохнуть и уснули. Далеко от них я боялся отойти и, кажется, сторожил их сон и свое счастье; правда, скоро мне стало скучно. Тут поднялся ветер. Небо затянуло лохматыми тучами. Старое сухое дерево неподалеку затрещало и упало. Отец с матерью проснулись и было вскочили, но увидев меня рядом, сразу же успокоились. Я совсем не испугался, когда дерево упало не землю, только представил, как буря выворачивает с корнем весь лес, — и вот тогда мне стало страшно.
На полпути из леса в деревню начался дождь. Папа сожалел, что мы в лесу не переждали его. Я же сказал, что нас там могло задавить упавшими деревьями. Тут словно какая-то огромная птица махнула ослепительным, огромным — вполнеба — крылом, и загрохотал гром. С неба хлынули потоки. В одну минуту мы промокли до нитки. Мама была одета в крепжоржетовое платье, которое сбежалось до пояса. Вдруг посыпался град. Мама держалась за платье, а папа кричал ей: “Голову закрывай!” — поскольку градины сыпались величиной с самые крупные конфеты драже. Папа натянул на меня свою шляпу. Скоро я увидел землю не зеленую, а белую. Шляпа размокла, поля ее опустились и облепили мне лицо, и я ничего не мог видеть и бежал, держась за отцовскую руку, и дышать мне было тяжело, будто в мешке. Наконец отец снял с меня шляпу, и я зажмурился от солнечных лучей. Град на земле растаивал, и земля обретала прежний свой цвет. Мама еще держалась за платье и пыталась его оттянуть вниз. Она была учительница и постеснялась идти по деревне в неприличном виде, и мы возвращались огородами. С той стороны, откуда светило солнце, все окна в Твердохлебове оказались выбиты. Дедушка и бабушка ожидали нас на крыльце, глядя на улицу, и бабушка испугалась, когда мы неожиданно появились с другой стороны.
На следующий день с самого утра приехал на большой машине с будкой дядя Лука. Я уже был одет для поездки в Ворнаугол и вместе с мамой ожидал его. Папа же остался вставить выбитые градом стекла. Дядя Лука, старший брат отца, работал в колхозе главным инженером. Он сел в кабину рядом с шофером, а я и мама взобрались по лесенке в будку. После того как мы уселись на лавочке, прикрученной к полу, за нами закрыли дверь, и машина поехала. Я ликовал оттого, что меня взяли в Ворнаугол, а мама ехала словно бы нехотя. Дорога то круто подымалась, то круто опускалась, так что по полу катались разные болванки, которые сперва аккуратно уложены были под лавочкой. Иногда казалось, будто машина падает в яму, и мама заметила, что мне страшно. Она проговорила мне: “Скажи: спаси меня, Господи!” Я спросил у нее: “А кто такой — Господи?” Она ответила: “И мне этого не уразуметь, и тебе не уразуметь, кто Он такой, но ты все равно скажи”. Когда машина в очередной раз стала падать в яму, я прошептал: “Спаси меня, Господи!” — и тут же перестал бояться.
Я давно мечтал попасть в Ворнаугол, однако походив в этом городе по магазинам вместе с мамой и дядей, не удержался от разочарования и заревел. Я долго не мог успокоиться. Лишь в доме у родителей жены дяди Луки, где меня поразил необычайно высокий потолок, из щелей между досками которого свисал хвост крысы, я вздумал мечтать, прохаживаясь из одной огромной комнаты в другую.
Когда мы вернулись обратно в Твердохлебово, я узнал, что папа заколол свинью, которая лазила по заборам, как кошка. Мне стало жалко ее, и я решил, что больше не буду есть мясо, но когда бабушка поджарила печенку и положила мне на тарелку ее кусочки, я не удержался и съел их, презирая себя. Вечером я с родителями отправился в гости к дяде Луке.
У него был огромный кирпичный дом: комнаты в нем оказались не меньше, чем в доме его тестя и тещи из Ворнаугла. Сын дяди Луки, мой двоюродный брат Виктор, предложил мне поиграть в шахматы. Я не умел в них играть, а он был гораздо старше меня, и к тому же недав- но узнал, как ходит королева, и захотел в очередной раз продемонстрировать свое превосходство надо мной. “У меня нет никакого настроения играть в шахматы”, — ответил я ему и остался со взрослыми. Они обсуждали “сценарий” — как выразился дядя Лука — золотой свадьбы бабушки и дедушки. Все шло хорошо, пока дядя не объявил, что необходимо взять “гусли”. “Гуслями” называли в Твердохлебове духовой оркестр. Тогда мама высказалась, что нескромно брать на золотую свадьбу духовой оркестр, и к тому же это будет стоить денег, которых у нее с моим папой совсем немного. Дядя Лука взмахнул перед собой рукой и опрокинул на столе рюмку, проговорив, что он сам заплатит за “гусли”. Его жена поддакнула ему, глядя на мою маму с нескрываемым чувством неприязни. Тетя Евдокия не любила маму за то, что та была красивее ее. “Конечно, у вас денег куры не клюют, — ответила мама, — тем более это будет нескромно”. “А кто ты такая, чтобы указывать, взять мне “гусли” или не взять”, — рассердился тогда дядя Лука.
На следующий день мама с бабушкой не отходили от печи. Я, конечно, застрял на кухне, одурманенный запахами, и мне то и дело предлагали “кусочек вкусненького”, зато когда пришло время обеда, отказался. После обеда папа с дедушкой ходили по соседям и родственникам и собирали столы, стулья и посуду. Дедушка рассказал, что недалеко от строящейся новой колхозной конторы на повороте дороги лежат четыре кирпича. Он дал мне старую сумку и отправил за кирпичами.
Недалеко от стройки я встретил дядю Тришку, еще одного брата отца, самого младшего, который не женился и остался со своими родителями. Время от времени он уезжал надолго то в Ворнаугол, то еще куда-то. Теперь он возвращался совершенно пьяный. Я поздоровался с ним, а он, глядя мне в глаза, не узнал меня. На повороте дороги я увидел в пыли четыре кирпича, положил их в сумку и поволок домой. Дедушка похвалил меня, когда я спросил, куда положить кирпичи. Он указал место и, обращаясь ко мне как к взрослому, проговорил: “Зачем они придумали эту свадьбу? Столько денег порешат”.
Я не нашелся, что ему ответить. Еще я был поражен тем, что дедушка разговаривал со мной как с равным, и я почувствовал, что со своими детьми он не находит такого взаимопонимания, как со мной.
После этого открытия пошедши в дом, где по-прежнему суетились на кухне мама и бабушка, я заглянул в комнату, где спал дядя Тришка. Он лежал спиной на полу, а ноги остались на диване. Беспрерывно он выкрикивал одни нехорошие слова. Тут пришла тетя Евдокия, ко-гда уже все было приготовлено к торжеству. Услышав выкрики пьяного дяди Тришки, она поджала губы и сказала громко бабушке: “Всякий раз я вынуждена в вашем доме слышать эти слова”. Дядя Тришка, который, казалось, находился в состоянии бесчувственном, цепляясь за стены, просунулся на кухню и стал обзывать тетю Евдокию всевозможными нехорошими словами. В это время в дом вошли папа с дедушкой. Папа стал уговаривать младшего брата образумиться и отправиться обратно в постель. “Кто тебя научил этим словам?” — спросил дядю Тришку дедушка. “Ты сам и научил”, — ответил дядя Тришка. Это была невиданная дерзость и к тому же неправда: я ни разу не слышал от дедушки ни одного бранного слова. Дедушка бросился на своего беснующегося сына, и повалил его на землю, и стал душить его. Лицо дяди Тришки посинело, и язык вывалился изо рта. Папа обратился к своему отцу, чтобы он смилостивился над сыном. Но дедушка не слышал его слов. Тогда мама опустилась на колени у издыхающего дяди Тришки и стала разжимать дедушкины пальцы. Дедушка не мог сопротивляться женщине и наконец опомнился, что делает. Дедушка и мама поднялись с полу, а папа окатил младшего братца водой. Тот через минуту пришел в себя и поднялся, икая. Ему дали попить воды. Он больше вылил на себя, чем выпил, и вышел из дома потупив голову, отрезвев окончательно.
“За что же нас Бог наказал эдаким сыном?” — запричитала бабушка. Дедушка ей ответил: “Ты сама распустила его, потому что больше всех детей полюбила. А он, пользуясь этим, бесконечно вымогает у тебя деньги, сам не работая нигде, а ты его обманам всякий раз веришь и потворствуешь его грехам”. Взрослые принялись обсуждать, как им спасти дядю Тришку, а я вышел вслед за ним во двор.
Он сидел под березой рядом с собакой, голый, в одних трусах. Собака недвижимо лежала и яростно дышала, и с языка ее беспрерывно текла слюна, как у сбесившейся. Собака была черная, а на нее осыпались семена березы и блестели на шерсти, словно звезды в ночном небе.
Затем я решил наловить на золотую свадьбу рыбы. Я взял удочку и с позволения родителей отправился к ручью за огородами. Смутное очарование непонятной тревоги сжимало мое сердце. Я вспомнил о Господе и взмолился к Нему, не зная, кто Он такой, чтобы Он помог мне поймать большую рыбу. Я поднял поплавок насколько возможно было, чтобы червяк на крючке опустился на самую глубину, где плавают большие рыбы. Я ожидал, волнуясь, глядя чаще на небо, чем в воду. Я поменял несколько отличных мест, одно красивее другого, да рыба не клевала. Тут я услышал голос мамы: она звала меня ужинать. Нехотя я стал поднимать удочку и тут почувствовал на крючке порядочную тяжесть. Я восторжествовал: Он услышал меня. Я потянул изо всех сил. Наконец из темно-синей воды показался, всколыхнув отражения пышной растительности, упавшей с другого берега, белый-белый лошадиный череп. С него свисали черные водоросли. От не-ожиданности и от страха я бросил удочку и побежал прочь.
Я почувствовал в произошедшем неподвластный мне ужасный смысл, который взрослые наверняка смогут разгадать, и — если они объяснят мне его — закончится мое детство. На вопрос матери, где моя удочка, я ответил, что попалась большая рыба, и вырвала из рук удилище, и уплыла вместе с ним. Когда меня уложили спать и я за-крыл глаза, сразу же увидел лошадиный череп, отмытый течением до неестественной, жуткой белизны. Несколько раз я открывал и снова закрывал глаза, пока не увидел единственно воду — и тогда заснул на удивление спокойным, безмятежным сном. Только под утро мне приснилось: из кухни в спальню, поверх занавесок, закрывающих дверной проем, как дым заструилась туча, поплыла по спальне по потолку и опустилась женскими шелковистыми волосами мне на лицо.
Я проснулся от грохота передвигаемой мебели. Я раскрыл глаза и сразу же обнаружил в доме какую-то пустоту. Ко мне подошел отец. И тут, не успел он ничего сказать, я понял, что мама уехала.
Дядя Лука шагал по дому и указывал, как надо расставлять столы. Бабушка позвала меня завтракать. Я вяло жевал деликатесы и сообра-зил: мама не осталась на золотую свадьбу, чтобы не общаться с дядей Лукой, с которым поссорилась из-за духового оркестра.
В большой комнате столы накрыли белыми льняными скатертями. На них и на окна поставили вазы с цветами. Все вазы были дорогие, не бабушкины — их привез дядя Лука. Появилась тетя Евдокия и стала расставлять тарелки, рюмки, раскладывать ножи, вилки, ложки. Тут же двоюродный брат Виктор начал суетиться, бегать. Подобно своему отцу, который давал всем распоряжения, Виктор взялся командовать мной; я не хотел подчиняться ему — он замахнулся на меня и опрокинул с окна вазу с цветами. На удивление, ваза не разбилась, только вылилась вода на пол.
Петкевич Юрий Анатольевич родился в Белоруссии в 1962 году.
В 1989 году закончил в Москве Высшие сценарные курсы
(мастерская Павла Финна). Работает в литературе и в живописи. Публиковался в журналах “Новый мир”, “Дружба народов”,
“Континент”, “Знамя”, “Огонек” и других.
|