MINIATURA
GOTICA
ДВА ФРАНЦУЗСКИХ ПИСАТЕЛЯ.
Более ста лет разделяют печально знаменитого маркиза де Сада (1740-1814), чьи сочинения долгое время находились под запретом, и Франсуа де Россе
(1570-1619), чьи произведения издавались массовыми (для своего времени, разумеется) тиражами, а потом были забыты. Впрочем, забвение Россе,
как и запрет де Сада, достаточно относительны. Сборник новелл Россе “Трагические истории нашего времени” (первое издание вышло в 1614 г.),
с которым он вошел в историю литературы, выдержал к 1758 году более
40 изданий, в том числе на немецком, голландском и английском языках,
и после смерти автора мгновенно стал источником для продолжений и переложений. Уже в первом посмертном издании появилась новелла, не принадлежавшая перу Россе. На протяжении XVII столетия корпус текстов популярнейшей книги разрастался — безымянные авторы, жаждавшие опубликовать свои опусы, приписывали их Россе. Писатели последующих столетий, среди которых
Шарль Нодье, Стендаль, Александр Дюма, черпали у Россе демонические
и кровожадные сюжеты, которые затем перерабатывали без ссылки на источник. Впрочем, и сам Россе охотно занимался обработкой бродячих сюжетов, таких, как, например, история лионского стражника, соблазненного дьяволом, принявшим женский облик. Парафраз этой истории мы находим в известном романе Я.Потоцкого “Рукопись, найденная в Сарагосе”. Моментальный успех, огромные тиражи, мировая (опять-таки с оглядкой на время) известность
и череда подражателей сделали “Трагические истории” настоящим “бестселлером” XVII в. и прославили его автора.
Хочется подчеркнуть, что успех новелл Россе не столько в их оригинальности
и своеобразии стиля, что свойственно прежде всего литературным шедеврам, сколько в том, что автору удалось точно уловить настроения эпохи.
В жестоких рассказах Россе усматривается некое стремление к исправлению нравов, ибо более тридцати лет беспощадной гражданской войны между католиками и гугенотами приучили людей к ужасам. И как тут не вспомнить слова де Сада, утверждавшего, что породить отвращение к преступлению можно, лишь живописуя его, а возбудить жалость к добродетели — лишь описав ее несчастья. Впрочем, в отличие от Россе, у “божественного маркиза” описания пороков зачастую превращались в самоцель. Но и Россе, и Сад-новеллист следовали аристотелеву принципу “возбуждать души и наставлять их”.
Страсти у Россе, будь то любовь или политические амбиции, — всегда роковые, ведущие к трагическому исходу; значительное место уделяется “колдовской любви” — связи с дьяволом. Лишенные основных человеческих качеств, отданные на растерзание таинственным силам инстинкта, персонажи этих мрачных историй предвосхищают героев де Сада. Но, следуя духу времени, виновником трагических коллизий Россе делает Сатану. Парадоксально, что именно Сатана, дьявол являлся в это смутное время наиболее стабильной фигурой,
ибо враждующие между собой католики и гугеноты нередко забывали о том,
что они молятся одному Богу.
Конечно, и по объему, и по значимости творчество де Сада превосходит литературное наследие Россе. Даже во времена замалчивания сочинений маркиза сам он тем не менее незримо присутствовал в литературном обиходе — именем, бывшим у всех на слуху, “ужасной” репутацией, мрачным термином “садизм”.
А к юбилейному 1990 году, когда литературная общественность, окончательно признавшая творения де Сада явлением французской и мировой литературы, отметила 250-летие со дня рождения писателя, были изданы
не только его произведения, но и множество исследовательских и биографических работ. Имя же Франсуа де Россе на какое-то время из литературного обихода практически исчезло, поэтому уместно сказать несколько слов о его биографии, тем более что последняя являет собой характерный портрет человека, жившего литературным трудом в далеком XVII столетии.
О жизни Россе сведений сохранилось крайне мало. Рожденный в Авиньоне
(или окрестностях), в дворянской семье, он получил хорошее образование.
С 15 лет начал писать стихи, в том числе и на провансальском языке.
Вращался в литературных кругах Авиньона, вероятно, совершил длительное путешествие по Италии. Знал латынь, итальянский, испанский языки.
В 1604 году переехал в Париж, где сблизился с модными поэтами своего времени: Перроном, Малербом, Депортом, Берто. Опубликовал книгу своих стихов, занимался переводами латинских, итальянских и испанских духовных сочинений. Вместе с Малербом и Депортом участвовал в коллективном труде под названием “Любовные и высоконравственные письма лучших умов нашего времени”.
По заказу королевы Марии Медичи писал либретто для балетов.
Был составителем (и, видимо, редактором) поэтических сборников.
Перевел “Дон Кихота” и “Персилеса и Сихизмунду” Сервантеса, “Влюбленного Роланда” Боярдо и “Неистового Роланда” Ариосто. Часть переводов,
в том числе и перевод Ариосто, была посвящена Марии Медичи.
Написал и издал “Трагические истории”, готовил переиздания сборника —
“просмотренные и дополненные”…
Новеллы Россе впервые выходят в русском переводе — две из двадцати трех. Также впервые публикуются и рассказы де Сада из цикла
“Короткие истории, сказки и фаблио”. Маркиз де Сад выступает в менее известной широкому читателю роли ироничного новеллиста, Россе —
в роли его предшественника, хотя между представленными на суд читателя рассказами и нет прямых параллелей.
Елена МОРОЗОВА.
ТРАГИЧЕСКИЕ
ИСТОРИИ
ФРАНСУА ДЕ РОССЕ
История X
О ДЕМОНЕ,
КОТОРЫЙ В ОБЛИКЕ ДЕВИЦЫ ЯВЛЯЛСЯ
ОФИЦЕРУ ГОРОДСКОЙ СТРАЖИ ГОРОДА ЛИОНА.
ОБ ИХ ПЛОТСКОЙ СВЯЗИ
И О ПЛАЧЕВНОМ КОНЦЕ,
КОТОРЫЙ ЗА ЭТИМ ПОСЛЕДОВАЛ
Меня удивляют маловеры, коих невозможно убедить в правдивости рассказов о явлениях демонов. Резоны, приводимые ими, столь ничтожны, что, в сущности, не стоит и отвечать на них, потому что они вполне опровергают сами себя. Все, на что они ссылаются в своих речах, сводится к тому, что видения эти причисляются ими к заблуждению и подмене чувств, или к обману воображения, или чему-либо подобному. Люди эти, будучи безбожниками и эпикурейцами, полагают, что все происходит по воле случая, а следовательно, не существует ни добрых, ни дурных духов. Но мы, взращенные на лучших образцах, знаем — и свидетельство и подкрепление тому находим в Священном Писании, — что добрые и злые ангелы являются человеку по разумению Божьему, и посему скажем, что таковые духи могут принимать телесный облик. Добрые ангелы, ясные и незапятнанные всяческой земной скверной, приобретают форму существ воздушных, ясных и прозрачных, приводимых в движение посредством проворства, происходящего от пламени небесного. А злобные ангелы, иначе демоны, примитивные и низведенные до самой земли, берут тела, состоящие из того, чего им более желательно. Они то воссоздают себя из испарений земных, замороженных студеным воздухом, а то из огня или даже из воздуха и огня вместе взятых, но чаще всего из холодных и влажных паров, кои сохраняются столько, сколько им будет угодно, а затем разлагаются на свои составляющие. Также иногда они забираются в тела мертвецов и заставляют их двигаться и ходить, придавая им на время определенного рода свойства и резвость. Примеры эти столь очевидны и многочисленны, что тот, кто вознамерился бы их отрицать, стал бы отрицать белый день. Особенно же внятен пример, который я приведу вам, рассказав историю, случившуюся лет пять-шесть назад.
В одном из чудеснейших городов Франции, омываемом двумя прекрасными реками, Соной и Роной, жил некий лейтенант городской стражи по имени Ла Жакьер. По долгу службы он ночами ходил по городу, дабы препятствовать совершению убийств, грабежей и прочих дерзких и злонамеренных проделок, коих, к сожалению, немало случается в наших добрых городах. Однако порою он не гнушался увязаться за какой-нибудь потаскухой, особенно когда та была недурна собой, и за этот порок его подвергали суровому осуждению. Однажды поздним вечером, между одиннадцатью и полуночью, досадуя, что пора возвращаться домой, он обратился к пятерым своим приятелям: “Друзья мои, — сказал он, — уж не знаю, чего такого я съел, но кровь во мне так и бурлит. Повстречайся мне сейчас хоть сам дьявол, ни за что бы от меня не вырвался, пока не удовлетворил бы моего желания”. О, неисповедимый промысел Господень! Едва он произнес эти слова, как на улице, что пролегала возле моста через Сону, показалась хорошо одетая девица в сопровождении низкорослого слуги, несущего фонарь. Девица шла очень быстро, и ясно было, что она не желает заночевать на улице. Ла Жакьер, восхищенный видом столь богато наряженной особы, идущей ночью почти без охраны, вместе со своими приятелями ускорил шаг и, настигнув девицу, приветствовал ее. Присев в глубоком поклоне, она сняла свою маску и ответила на его приветствие. Если Ла Жакьер был изумлен, встретив существо противоположного пола в таком пристойном убранстве в столь неурочный час, то представьте себе, насколько же удивление его возросло, когда он увидел необычайную утонченность и красоту лица ее. Нежный взгляд, которым она, приветствуя, одарила его, тотчас воспламенили в нем любовное вожделение, и, влекомый сладостным соблазном, он приблизился к ней и начал такую речь:
— Признаться, мадемуазель, я крайне удивлен, что вы ходите по городу в такой поздний час. Неужели вы вовсе не боитесь неприятностей? Позвольте же мне проводить вас до дома. Я буду весьма огорчен, если такая красавица подвергнется каким-либо оскорблениям.
С этими словами он взял ее под руку, не получив отказа; напротив, она ответила ему следующим образом:
— Благодарю вас, сударь, за вашу любезность; я ваша вечная долж- ница. Отвечая же на ваш вопрос, почему я в столь поздний час оказалась на улице, должна сообщить вам, что сегодня вечером ужинала у одной из родственниц и теперь, несмотря на поздний час, возвращаюсь домой.
— Будь я на вашем месте, — произнес Ла Жакьер, — я предпочел бы провести остаток ночи в том доме, где ужинал, дабы не подвергать себя опасности злонамеренной встречи.
— Я бы непременно так поступила, — ответила она, — но необходимость вынудила меня сделать иначе.
И завершая речь свою, она исторгла из глубины души тяжелый вздох.
— А что это за необходимость, — настаивал лейтенант городской стражи, — и кто осмеливается принуждать такую красавицу, которая в состоянии повергнуть к стопам своим весь мир?
— Мой муж — сказала она, — самый суровый и самый отвратительный из мужей, которого только можно сыскать.
Ла Жакьер, видя, сколь обстоятельства благоприятствуют ему предложить ей свои услуги, заговорил следующим образом:
— Возможно ль, мадемуазель, — воскликнул он, — чтобы существовал столь жестокий и бесчеловечный муж, который, обладая таким редкостным сокровищем, обращался бы с ним неподобающе? Если бы я был знаком с ним, я бы непременно высказал ему то, что об этом думаю.
— Поистине, — ответила эта девица, — его не раз за это упрекали, но он упорствует в своей злобе. Сейчас он уехал из города, или же сделал вид, что уехал. Но если он вдруг не застанет меня дома, он наверняка жестоко выбранит меня. Его ревность столь непомерна, что он может даже избить меня. Он держит меня в такой строгости, что я ни с кем не осмеливаюсь даже словом перекинуться.
— Мадемуазель, — продолжал Ла Жакьер, — вы, наверное, не знаете меня. Я в состоянии угодить и услужить многим в силу служебных своих обязанностей, каковые состоят в том, чтобы предупреждать дурные поступки людей. Уверяю, что если ваш муж продолжит столь недостойно обращаться с вами, я найду способ отомстить за вас и вразумить его.
Она поблагодарила его за заботу и пообещала вознаградить в урочное время и в урочном месте. Они долго толковали о том о сем, и Ла Жакьер то и дело заговаривал о любви, а она даже виду не подавала, что этим недовольна. Таковое поведение ее подталкивало нашего героя все теснее прижиматься к ней, ибо он уже был охвачен страстью без всякой меры. Итак, у них было время наговориться вдоволь, потому что та часть города, куда направлялась девица, находилась возле квартала, именуемого Пьер Ансиз, то есть весьма далеко от того места, где лейтенант городской стражи встретил девицу.
И вот когда они пришли к такому согласию, что Ла Жакьер принялся выказывать девице любовь, кою он к ней испытывал, не столько словами, сколько ощутимыми ласками, он отпустил троих из сопровождавших его приятелей, оставив при себе двоих, бывших самыми его близкими друзьями, и, добравшись до квартала Пьер Ансиз, вместе с ними и женщиной подошел к двери стоящего у обочины дома.
Вот здесь я живу, — сказала девица, и тут же низенький лакей, который нес фонарь, вытащил ключ, бывший у него в карманчике, и отпер дверь. Дом был невелик. В нем было всего три этажа, два из которых занимали жилые комнаты по две на каждом, а в двух помещениях наверху хранились дрова и прочая утварь. Внизу располагались небольшая комната и гардеробная. Комнатка была довольно богато убрана. Там находилась кровать, покрытая желтой тафтой1 и с бал-дахином из той же ткани; стены были обиты желтой саржей. На улице стоял июль, однако погода была весьма прохладная по причине задувшего северного ветра. Девица приказала лакею развести огонь. Пока он исполнял ее приказание, Ла Жакьер сел на стул в одном углу комнаты, а она в другом. Желание погасить испепелявшее его пламя вынудило Ла Жакьера напрямую раскрыть свою страсть и умолять ее сжалиться над его недугом; взамен же он обещал оказать ей любые услуги, лишь бы она одарила его своими милостями. Делая вид, что не собирается угождать ему, она в оправдание заговорила о своей репутации, о мужской неверности, столь повсеместной в век, в котором мы живем, о нескромности мужчин, побуждающей их тотчас поведать всем об оказанной им милости. Наш влюбленный приносит страшные клятвы и обещает, что с ним она никогда не возымеет повода для неудовольствия и скорее он тысячу раз умрет, нежели нанесет ущерб ее доброму имени, и что он готов служить ей всеми возможными способами. Наконец, после многих слов, сказанных как с одной, так и с другой стороны, она соглашается исполнить его просьбу, при условии, что он не забудет ни обещания своего, ни клятв своих. Ла Жакьер подтверждает обещания новыми клятвами и мольбами, и вот они уже входят в гардеробную, где стоит маленькая кровать, накрытая покрывалом такого же желтого цвета, и там совместно предаются любовным утехам. Однако, удовлетворив свое вожделение, наш герой снова принялся ласкать девицу и твердить, что никогда не забудет подобной милости и что отныне она может располагать им и его достоянием, как своим собственным.
1 Подобное подчеркивание желтого цвета скорее всего не случайно, так как желтый — цвет серы, а следовательно, Сатаны. (Прим.автора.)