УРОКИ
ПОДЛОЖНОЕ
ИМЯ
О метафизике псевдонимов
ЮРИЙ АРАБОВ
Есть, конечно же, не менее дейст- венные способы к перемене судьбы. Но более трудоемкие. Здесь нам нужно сделать небольшое отступление, крюк, после которого мы снова обратимся к подложным именам. Для сравнения, мы опять должны коснуться “перевязывания узлов”, новых завязок в “середине жизни”, в паузе, но более, чем у Пушкина, последовательных и парадоксальных. Через сто сорок лет после смерти русского поэта к такому эксперименту приступил другой поэт, на этот раз англий-ский, являвшийся одним из центральных в молодежной культуре своего времени.
Я говорю о Джоне Ленноне, одном из “Битлз”, непоправимо застреленном на пороге собственного дома в декабре 1980 года, застреленном без видимых причин, без мотиваций человеком, который не мог сказать ничего определенного на этот счет, а лишь повторял, что “слышал в голове какой-то голос”, настоятельно рекомендовавший ему пристрелить Леннона.
За пять лет до этого Джон решился на “немотивированный шаг”: он прервал свою звездную карьеру и удалился как с глаз своих поклонников, так и из сферы рок-бизнеса и искусства вообще. Обычно, когда сознательно прибегают к такой перемене судьбы, это вызвано серьезными причинами. Например, падением популярности и доходов от собственного бизнеса. Серьезной болезнью. Творческим кризисом.
Ничего подобного у Леннона не наблюдалось. В 75-м году, когда был предпринят эксперимент, Джон был по-прежнему любим, богат и творчески результативен. Впервые за несколько лет его альбом, “Стены и мосты”, был очень хорошо принят как критиками, так и слушателями. Критики были довольны тем, что он наконец-то оставил леворадикальное политиканство и вернулся к “обычным человеческим проблемам” в текстах песен, слушатели — обретением гармонии и отсутствием его жены, авангардистки Йоко Оно в каче-стве подспудного творческого двигателя. В США альбом находился несколько недель на первом месте по объему продаж, а песня из него “Как пережить эту ночь” возглавляла список “синглов”, маленьких пластинок с двумя музыкальными номерами.
Однако Леннон был художник, а не просто рок-идол, и как художник он интуитивно чувствовал, что на него надвигается инфернальный каток, связанный отнюдь не с потерей популярности, а с вещами гораздо более серьезными.
К своим тридцати пяти годам этот человек, кажется, перепробовал все мыслимые и немыслимые соблазны, которые есть в мире, все грехи и представимые срывы, и если бы не некая светлая миссия, которой он бессознательно служил и которая заключалась, по-видимому, в облагораживании, в “окультуривании” рок-н-ролла, то можно предположить, трагическая развязка наступила бы значительно раньше. Ко времени, когда в нем созрела идея ухода, несколько линий его жизни грозили опасной кульминацией.
Линия первая — наркотики и все, что с ними связано. Леннон был наркоман с десятилетним стажем. Начиналась эта болезнь в начале шестидесятых, ко-гда, играя в кабаках Гамбурга по десять часов без остановки, “Битлз” принимали “вполне безобидные” тонизирующие таблетки. В середине шестидесятых пришла марихуана, вслед за ней — ЛСД, средство невиданное, расширяющее сознание до таких границ, когда чувства бреда и реальности сливаются воедино. Потом подоспели героин, пентадол и прочая гадость, заставляющая человека умирать не физически, а душевно.
В документальном фильме “Представь себе: Джон Леннон”, сделанном в США в 1988 году, есть поразительный эпизод, снятый “вживую”, синхронно. В сад английского поместья Леннона пробрался какой-то наркоман, нечесаный, небритый и голодный. Наркоман, естественно, был битломаном. Джон, чувствовавший ответственность за подобных людей, вышел увещевать его, прочел небольшую лекцию о том, что “я — не бог, а обычный человек”, что не надо из него делать кумира, что его стихи “просто нанизывание одного слова на другое”. Иногда это “работает”, иногда нет. Сказал что-то о вреде наркома-нии. Потом пригласил бродягу в дом и напоил его кофе с сухарями. Эпизод мог бы быть очень трогательным, если бы не одно “но”. Сам Леннон в нем явно вышел из очередного загула. Он стоит опухший, мутный, с кругами под глазами. В кадре практически два наркомана, причем один учит другого, как жить. В 74-м году ко всему этому прибавилась еще и страсть к спиртному. Джон “шумел” в Лос-Анджелесе, тяжело переживая размолвку со второй женой. Шумел по-черному, со скандалами, рукоприкладством и невнятными исповедями в ухо осоловевшего собутыльника. Катастрофа надвигалась.
Линия вторая — семейная. С детских лет он жил сиротой у тетки, которая взялась за его воспитание. Отец, бравый и неглупый морячок, плавал где-то по морям, и точное его местонахождение знал только ветер. Мать гуляла, то приходя в дом, то уходя из него, и наконец погибла, как утверждала молва, “от руки пьяного полицейского”. Подобная ситуация не только послужила толчком к депрессии, от которой Джон не избавился до конца жизни, но и поселила в его душе два взаимоисключающих отношения к семейным узам. С одной стороны, он считал брак оковами для творчества. С другой стороны, инстинктивно стремился к нему, женившись в начале шестидесятых. Вскоре родился сын Джулиан, которого отец видел редко, урывками между гастрольными турне, а когда видел, то впадал в раздражение и выгонял малыша из комнаты. Позднее он назовет себя за это грязным ублюдком. Параллельно с браком развивались и обрывались десятки и сотни связей со случайными женщинами, такое количество любвей не снилось нашему Александру Сергеевичу несмотря на весь его темперамент. Наконец, в 68-м Джон, поглощенный страстью к художнице-концептуалистке Йоко Оно, оставляет первую жену, чтобы через некоторое время не только жениться во второй раз, но и изменить имя. Теперь он стал зваться Джон Оно Леннон.
Йоко была известна тем, что на своих художественных выставках показывала зеленые яблоки в качестве произведений искусства и послала своему отцу бутылку полную мочи — в ответ на отказ в наследстве. Однако и этот роман ко времени перемены, которая нас интересует, неожиданно прервался, и у Джона снова возникли случайные женщины, среди которых выделялась одна, на сей раз китаянка. Завершает эту линию внутренняя бездомность. В 71-м Джон навсегда покидает Великобританию, чтобы свить гнездо в США, но это ему долго не удается: американское правительство, настороженное экстравагантностью нового иммигранта, в течение нескольких лет отказывает ему в виде на жительство.
Третья линия — его искусство и обще-ственная позиция. Любовь Джона к рок-н-роллу и к культуре “детей цветов” не препятствовала, тем не менее, осознанию того печального обстоятельства, что в личной неустроенности, грехах и срывах повинен именно рок-н-ролл — в лице богемы, из которой он произрастает. Видимо, понимание этого обстоятельства сыграло не последнюю роль в событиях 1970 года, когда Леннон сделал все от него зависящее, чтобы развалить “Битлз” и предать труп земле. Делать это было страшно не столько из-за “неприличных денег”, которые это предприятие приносило, сколько из-за высокого качества музыки, рождавшейся в головах четверых. Но жить так, как он жил, было еще страшнее. Использовав личную вражду со своим соавтором и другом Полом Маккартни, Джон негласно покинул группу, чтобы отныне заниматься рок-н-роллом лишь как средством в политической борьбе за окончание вьетнамской войны. Он считал, что благородная идеология, призывы к остановке кровопролития изменят природу рока и, следовательно, его собственную судьбу.
Но и здесь его ждала неудача. Мало того, что “идеологические записи” не пользовались большой популярностью у слушателей, но и леворадикалы, с которыми он связался в своей “борьбе за мир”, оказались жуликами, интересовавшимися, в основном, его кошельком. В 74-м Джон снова начинает заниматься “чистым искусством” и снова приходит к тому же самому рок-н-роллу, от которого бежал. Круг замкнулся и грозил окончательно удавить того, кто находился в его петле.
К этому следует добавить еще одно обстоятельство. В начале семидесятых Леннон начинает получать письма с угрозой убийства. Одно из таких посланий читается в документальном фильме, о котором я говорил выше. Писали эти послания, по-видимому, психически ненормальные люди. Ненормальными они были на языке общества. На нашем же языке, на языке этой статьи, можно сказать, что в угрозах убийства начала громко заявлять о себе причинно-следственная связь. Будто у рыбака, который сидит на берегу и уже задремал, ни на что не надеясь, вдруг дернулась леска, заходила, да так сильно, что вот-вот по-рвется, а сам рыбак загремит в воду.
Леннон не обладал метафизическим сознанием. Кажется, не обладал и верой. Но, как изощренный художник, прошедший огонь, воду и медные трубы, он обладал интуицией. И интуиция подсказала ему единственно верное решение — паузу как продление жизни. Остановку для сохранения дыхания. И дыхание будет до тех пор, покуда эта остановка длится.
В тридцать пять лет, в расцвете сил, он решается на эту остановку и идет на самую радикальную ломку всех жизненных линий.
С первой линией он поступает следующим образом: отказывается не только от всевозможных наркотиков и выпивки, но становится вегетарианцем и, кажется, бросает курить.
Со второй линией он расправляется столь же принципиально. Вернувшись к Йоко, он строит “крепкую” семью, дом-крепость, становясь семейным затворником и отшельником. Ни о каких побочных романах и случайных женщинах не может быть и речи. Правительство Соединенных Штатов наконец-то дает семье Леннонов “зеленую карту”. Йоко рождает ему сына Шона. Но Джон как человек радикальный и неуемный уже не может остановиться, ему все кажется мало. Мало того, что каждую минуту он проводит с сыном, становясь ему и матерью, и нянькой… Он старается нигде не бывать, не посещать нью-йорк-скую богему, вообще поменьше выходить на улицу. Наступает абсурд. В десяти минутах ходьбы от него, в отеле, останавливаются трое битлов и просят его прийти на встречу, чтобы обсудить финансовые вопросы. Леннон не идет, а вместо себя присылает им воздушный шарик с запиской: “Слушайте шар!” Даже к покупным продуктам из супермаркета он начинает испытывать неприязнь, они напоминают ему о “шумной” и отвратительной жизни, которую он оставил. Джон сам начинает печь хлеб. Пища должна быть простой: молоко, хлеб и мед. Из житейских радостей остается только телевизор и классическая музыка на пластинках.
Все это мы могли бы наблюдать в жизни Александра Сергеевича Пушкина, конечно, в реалиях XIX века. И строительство семьи, и степенность, и законопослушание. Этот период жизни поэта мы и охарактеризовали как “перевязывание узлов”. Но вот до чего наш Пушкин не додумался, так это до художественного самооскопления, до ухода из мира “трудов и чистых нег”.
Леннон здесь его обошел и третью линию своей жизни раскрошил особенно лихо: в 75-м году повесил гитару на гвоздь, разорвал контракт со студиями звукозаписи, вернее, не возобновил его по собственной инициативе… Никто не понимал, что происходит. Заинтригованный Маккартни, очутившись в Нью-Йорке, захотел было зайти к Леннону в гости, но тот даже не пустил его на порог, закричав: “У меня дел полон рот, сын плачет, а тут являешься ты со своей дурацкой гитарой!..” Люди крутили указательным пальцем у виска, намекая на умственное расстройство.
С общественными взглядами Джон поступил так же, как и со всем остальным. В первые годы затворничества их не было вовсе, а в последние он выбрал для себя самое спокойное и смешное — феминизм… Здесь все вздрогнули и больше к нему с вопросами не подступали.
А произошло, на деле, самое простое — и самое сложное: Джон стал другим человеком. И тем самым продлил собственную жизнь ровно на пять лет, не толь-ко “перевязав” ее, но и остановившись.
Подвело его, в итоге, то, что должно было подвести. На все хватило мужества: и на уход из мира славы и денег, и на добровольное схимничество в узком кругу семьи, и на многое другое. Лишь одного он не сумел — зарыть талант в землю.
Казалось бы, все сделал для этого, песка насыпал тонну, а поверх него еще и бетону разлил. Но зеленые ростки пробились сквозь песок, разворотили бетон. В конце 79-го года он, сам себе удивляясь, снял гитару с гвоздя и лихорадочно начал подбирать аккорды под мелодии, которые крутились в его голове, налезая друг на друга и сливаясь в единое целое.
Их набралось на две долгоиграющие пластинки, могла бы выйти и одна, но Джон суеверно решил, что если и возвращаться ему в мир рок-н-ролла, то вместе с Йоко в качестве талисмана. И уговорил ее написать свою долю никому не нужных песен.
И это возвращение в мир, который он покинул, явилось его роковой ошибкой. Причинно-следственная связь вздрогнула, как перед началом эпилептического припадка. В другой стране вдруг проснулся среди ночи молодой человек и услышал, как в голове его звучит фраза: “Убей его!” Шел декабрь 1980 года. Человек поехал в Нью-Йорк и в полном замешательстве пристрелил Леннона на пороге его дома.
Восточная мистика говорит нам то, что один раз можно выскочить из Колеса судьбы. Но горе тому, кто захочет снова возвратиться в то Колесо, которое он с таким трудом покинул.
У Леннона в общем-то не было особого выбора. Талант требовал реализации, а реализация могла произойти лишь в знакомых с юности формах. Других форм Леннон не знал, хотя пробовал рисовать и писать книги, но как-то не прикипел к этому, не чувствовал особого куража. А рок-н-ролл сразу же потащил за собой тот мир, те узлы, которые рано или поздно должны были разрешиться трагической смертью: слишком много ошибок было сделано, слишком много горшков перебито…
Смерть наступила скорее поздно, чем рано, — в сорок лет, а грозилась прийти в тридцать. Леннон обманул ее, продлил жизнь путем паузы и смены старых “узлов” на новые. Беда заключалась в том, что подобных “перевязываний” у него было три — факт поразительный для механики судеб. Третьим “перевязыванием” было его возвращение в мир шоу-бизнеса на новых, как ему казалось, условиях…
Мы остановились на этой судьбе столь подробно, потому что факт “заметания следов” посредством псевдонима диктует нам рассмотрение других возможностей ухода от ответственности, от развязки узлов, сделанных ранее. Здесь нам не избежать еще одного варианта, новейшего, который можно определить как коренную смену физического облика. Коснемся его в самом общем виде.