ПАМЯТИ ВАСИЛИЯ ВАСИЛЬЕВИЧА НАЛИМОВА
Второй раз в жизни мне предстоит выступить в роли печального вестника и писать текст, предваряющий посмертную публикацию в журнале. Так это было по смерти А.В.Михайлова. И хотя это задача нелегкая, я не вижу в этом деле ничего особенно зловещего, потому что какие-то слова все же необходимо говорить об ушедших, когда смерти забываются так легко.
19 января 1997 умер Василий Васильевич Налимов — замечательный мыслитель, проживший долгую, трудную и, должно быть, все-таки очень счастливую жизнь. Наш автор (см. № 17). Мир его праху. Нас покидают последние великие старики, родившиеся “до исторического материализма”, по естественному праву поколения “знавшие лично”, как знал Василий Васильевич, и А.Ф.Лосева, и Д.Андреева, и народоволку В.Н.Фигнер, и математика, анархиста-мистика А.Солоновича, который в свое время направил его молодой ум, и академика Колмогорова, ректора МГУ, который гораздо позднее дал ему возможность работать.
Вышло так, что я опубликовал интервью с В.В.Налимовым в 1991 году, вскоре после выхода в свет его главной и потрясающей книги “Спонтанность сознания” и с тех пор несколько лет был — не другом, конечно, но, по крайней мере, постоянным собеседником этого удивительного человека. Вернее, двух людей — Василия Васильевича и его жены, Жанны Александровны Дрогалиной. В силу журналистской привычки я записывал эти разговоры, и у меня скопился довольно большой архив. Воспоминаний. Размышлений вслух. Не думаю, что сейчас время обращаться к ним: остались еще слова, написанные самим Налимовым.
Василий Васильевич был реальный философ, т.е. он был реально размышляющим о жизни человеком, но его работы никогда, кажется, не интересовали Институт философии РАН, несмотря на то, что печатались за рубежом. Его поразительная манера мыслить, вторгаясь в сопредельные философии (или вовсе далекие от нее) области, казалась неприемлемой и до сих пор кажется таковой представителям философских “направлений”. Можно, конечно, и в случае Налимова говорить о вполне определенной анархической философской традиции, к которой В.В. себя причислял (как в Америке, например, Пол Фейерабенд), но у нас это не принято и сейчас, что ж говорить о годах, когда его мысль созревала только? Положим, попытки ввести в философию математический элемент в советские годы еще как-то можно было понять и даже в некотором смысле приветствовать, но что было делать с его радикальным экзистенциализмом, с требованием “личностной теологии”, с философскими рассуждениями, граничащими с гностическими откровениями? Ничего, кроме гнева догматиков от науки и от религии, эти попытки вызвать не могли. Впрочем,“Спонтанность сознания” была издана коммерческим путем при содействии А.А.Шегай, сестры писателя Анатолия Кима. Может быть, это “неакадемично”, но это правда. И я не знаю других философов, которые могли бы похвастаться так вот странно появившимся, но совершенно полнокровным философ-ским изданием. Изданием, более того, будоражащим, волнующим…
Существует загадка личности Налимова: загадка его силы и терпимо-сти, убежденности и свободы от догматов. Его Христос казался живым, ярким образом: иногда создавалось впечатление, что он Христа видел, только многое забыл или не может, не имеет права рассказывать о нем все, что знает. Его, бывшего колымского зэка, конфликт с православной церковью, ни единого слова не сказавшей в обличение Сталина, казалось, не знал примирения, но за два дня до смерти он попросил позвать священника, о. Александра Борисова, с которым на протяжении лет двадцати спорил, и был похоронен по православному обряду. Эта неожиданная предсмертная метаморфоза показывает, насколько силен был в нем накал религиозных переживаний. Когда-нибудь о нем можно будет сказать гораздо больше того, что сказано, что он сам счел нужным сказать о себе в книге воспоминаний (“Канатоходец”) и в своих статьях. Может быть, когда-нибудь можно будет рассказать и о его смерти — которая, воистину, была смертью философа: умирая, он пытался рассказать, что открывается душе в том странном мире, который предшествует концу земного бытия.
Из оставшихся неопубликованными текстов все так или иначе имеют касательство к “личностной теологии”: первый — это книга “Святая Русь”, написанная в самом начале “застоя” и ходившая в списках — еще не философская, скорее по тогдашнему ранжиру “диссидентская” книга (хотя диссидентом Василий Васильевич никогда не был). Имея возможность опубликовать отрывки из этой книги, мы, тем не менее, выбираем для публикации набросок, в котором философское кредо Налимова выражено предельно сжато и с предельной ясностью. Это, скорее всего, тезисы, позже шире развернутые в “Спонтанности сознания”. Здесь — то же сконцентрированное и драматичное размышление о философии и о месте человека на Земле…
В последние дни, предшествовавшие инсульту, В.В. делал выписки для новой работы. Выписки касались человеческих представлений о рае, попыток определить, что это такое. Философ подбирался к теме, глубоко волновавшей его, но умер, не узнав ответа. Или узнав?
Если правда, что рай — это смысловое поле, создаваемое парадоксами, то Василий Васильевич Налимов, конечно, знавал, что это такое: он мыслил парадоксально, любил парадоксы, взламывающие границы сознания. Может быть, он таким образом творил рай, который другие ожидают получить “на небе”? Кто знает… Может быть… Возможно, “райское блаженство” было для него синонимом “спонтанности сознания”…
Василий ГОЛОВАНОВ.
В.В.НАЛИМОВ
«знать истину нам, людям, не дано…»
В системе вероятностной логики, отвечающей глубинному мышлению, некоторые идеи раскрываются более отчетливо, чем в привычной нам системе логиче-ских построений. С этой точки зрения попробуем взглянуть на одну из важнейших экзистенциальных категорий — свободу воли. Что это значит? Еще Гегель обратил внимание на то, что идея свободы в большей степени, чем какая-либо другая, подвержена “величайшим недоразумениям”. И действительно, западный мыслитель в соответствии с требованиями логической мысли всегда пытался тщательно отделить свободное поведение от заранее заданного. И это, естественно, приводило к “недоразумениям”.
Безусловная свобода немыслима. Абсолютно свободный человек должен быть прежде всего свободен от системы его ценностных представлений. Но лишившись ценностных представлений, индивидуальность умирает естественной смертью, она превращается в ничто или во все. Смыслы исчезают, потеряв селективность в оценке. Семантический континуум возвращается в свое нераспакованное состояние. Оказывается, что свобода — это только свобода в выборе фильтров. И если это так, свободным может быть только несвободный человек. В этом парадоксальность понятия “свобода”.
Приведенные здесь соображения дают нам возможность понять, что такое состояние нирваны — понятия, трудно поддающегося осмыслению в западной культуре. Нирвана — это сглаживание кармически заданной селективности смысловых (и в то же время ценностных) представлений. Это потеря личности, задаваемой смысловой селективностью. Это и потеря творчества, поскольку теряется возможность оперирования с фильтрами. Нирвана — это абсолютная свобода. Свобода, порождаемая умиранием личности.
Публикация Жанны ДРОГАЛИНОЙ.