Дмитрий Лось.
Один день из жизни чуствительного.
Дмитрий Лось родился в 1964 году в Тамбовской губернии. Закончил биофак в Воронежском университете. Живет в Оказаки (Япония), но скоро вернется — закончив работу в Национальном (японском) институте базовой биологии. Кандидат биологических наук, но публикуется как прозаик. Причем впервые.
(Для сети «Интернет» приводятся первые две главы рассказа.) 
Чувствительным его назвали оттого, что к середине жизни он вдруг осознал, что чувствует буквально все на свете, и покатав это чувство от сердца к голове и обратно, примерно лет этак пять-шесть, для стабилизации ощущения уверенности, он встал и публично заявил: «Я — очень чувствительный!» Оттуда и пошло.
Он жил поздно и медленно, и думал тоже медленно, но чувствовал моментально. Проснувшись часов в десять-одиннадцать утра, а то и позднее, он еще долго и томно корячился в кровати, безмолвно ревизуя отдельные части своего тела — как там они, не замерзли, не свалялись ли, нормально ли бьется пульс в подобающих ему местах, и как оно вообще, все вместе, готово ли к вертикальной жизни. Да, спал он на кровати, потому что жизнь на полу опротивела ему с раннего детства, так же как и китобойные котлеты, получаемые на завтрак каждым школьником, независимо от социального происхождения. «Традиция обязывает спать на полу», — мучился поначалу Чувствительный, который очень почитал всякие традиции и даже иногда им следовал. «Но на полу как-то жестковато, да и продуть может из любой дыры», — боролс он с собой. В конце концов восприимчивая к сквознякам задняя часть туловища решительно заявила о себе коликами, и кровать победно водрузилась над полом сама собой. «Это потому, что мой организм такой чувствительный», — заключил Чувствительный и аккуратно вымарал неподходящую традицию из своей памяти.
Время, проводимое Чувствительным под одеялом до момента явления наружу, зависело также и от времени года. Жил он экономно, лишнего себе не позволял (только за чужой счет), а также мыслил иногда категориями нужд страны, вследствие чего мерз зимними ночами нещадно, экономя электричество на обогрев. Проснувшись ближе к полудню, он ощупывал теплой рукой, сохраняемой всю ночь под подушкой, посиневший, выдающийся за пределы лица, продолговатый нос, шарил под кроватью, находил загодя приготовленный ди-станционный пульт и включал заиндевевший от ночной безработицы кондиционер. Когда комната наполнялась пыльным и сухим теплом, он вылезал из-под одеяла, подходил к зеркалу, разлеплял глаза и дол- го рассматривал и разглаживал свое заплывшее лицо, которое даже в таком состоянии доставляло ему удовольствие. Свое лицо Чувствительный очень любил и всегда заботился о нем, сдабривая его различными кремами и притираниями, следуя в этом деле новейшим достижениям науки в области гигиены, без устали рекомендуемым всем заботящимся о себе гражданам с телевизионных экранов. Чувствительный жил на этом свете уже почти тридцать пять лет, но ни одна морщинка не осмелилась перебежать через его лицо, сохраняющее как бы состояние первого юношеского вдохновения, но выдающее тем самым беспечное наплевательство одинокой жизни. Впрочем, Чувствительный любил наравне с лицом также и другие части своего тела. Отгладив лицо и расшебуршив проборчик на голове, он переходил к шее, потом ниже, к плечам и груди, и так — до пяток. Полюбив русскую литературную классику со студенческих лет, он часто цитировал, наблюдая свою улыбку в зеркале: «В этом человеке все должно быть прекрасно… особенно мысли».
Мысли свои Чувствительный тоже очень любил. А поскольку размышлял он медленно, то каждую cвою догадку помнил и ценил. Все они были рассортированы и, красиво обернутые в разноцветные по-дарочные бумажки, аккуратно разложены по полочкам. Чувствительный предпочитал попадать в компании, промышляющие поисками либо смысла жизни вообще, либо же неких смыслов локального значения. Тогда он долго молчал и наслаждался, слушая. И только по временам извлекал с полочки заготовленный подарок и грациозно преподносил достойным собеседникам. Такая манера участи всем нравилась, и репутация его как необычайно чувствительного и даже интеллектуального партнера по поискам росла и укреплялась.
Так вот, после утреннего массажа пяток дело неизменно катилось к стакану горячего молока в качестве завтрака. Когда до обязательного обеда оставалось час или два и не было никакого смысла набивать желудок два раза подряд, Чувствительный предпочитал ограничиваться диетическим молоком, что выгодно как для здоровья, так и для бюджета.
После этого обычно приходили неприятные мысли, связанные с необходимостью появлени на рабочем месте. Работу свою Чувствитель- ный любил не очень и не всегда, а место ее откровенно презирал. Вот уже восемь лет как сидел он на одном и том же месте, подпихивая время от времени вперед одну и ту же тему. Должность его, в смысле какого бы то ни было продвижения, так и не менялась, как, впрочем, и начальство. Начальство, надо заметить, было очень расположено и терпеливо к Чувствительному. Все восемь лет оно хотело от него только одного — чтобы он приходил на работу и что-нибудь там делал. Начальство не ждало и уже не хотело никакого иного результата, кроме непрерывности процесса. Однако Чувствительному, после семи лет присутствия, удалось приятно удивить окружение, и особенно начальство, завершив часть возложенного на него проекта. Результат получился как-то сам собой, вероятно от полной безысходности и долголетней усталости. Результат понял, что его никто так и не собирается извлекать, а все усилия по поискам — всего-навсего примитивное надувательство. «Это дело им так не пройдет», — надулс Результат и негаданным сюрпризом выпрыснулся в руки Чувствительного. Однако был не сразу замечен. Чувствительный сначала удивился Результату, потом самому себе, и не поверил. Около года он никому ничего не говорил, утаивая рентгеновские снимки Результата в секретной тумбочке. «А ведь как хорошо жилось без него, — кручинился Чувствительный. — А теперь что? Новый проект, нова задача. Опять думать и сортировать, может быть даже изучать что-то новое… Эх…» «С другой стороны,- думал Чувствительный, — ведь это все почувствовал, придумал и сделал. Кто, если не я?» Так Результат явился наружу, а Чувствительный впервые ощутил, что стал другим человеком, но виду не показал никому. «Пусть лучше любят меня таким, каким помнят», — обозначил для себя Чувствительный.
С этим непривычным чувством ему и предстояло явиться на работу. А на работе кроме начальства его ждали надоевшие, но добродушные коллеги, а также Любовь. Чувствительный решил завести Любовь именно на работе, во-первых, потому что больше он никуда не ходил, во-вторых, чтобы всегда была под рукой, и в-третьих, потому что он вдруг почувствовал, что пора. Любовь явилась, как и Результат, сама собой, под видом одинокой задумчивой девушки, согласной на все и сразу, чтобы поскорее покончить с одиночеством и, наконец, отдаться до конца взаимной задумчивости. Она пробовала проделать это уже много раз до того, как повстречала Чувствительного, но все как-то не удавалось. Чувствительного она полюбила сразу же, как только он намекнул на заинтересованность. Она отдалась ему за тихое спокой-ствие и ненадоедливость, за бескрайнюю чувствительность и понимание одиночества как наказания жизнью, за теплые руки и прохладный нос, за горячий стакан молока на двоих. Впрочем, она поначалу терпеть не могла молоко, особенно горячее, но привыкла, и пила его, как делала впоследствии и многое другое, из чувства жертвенного удовлетворения.
Любовь проживала отдельно, но недалеко от Чувствительного, в маленькой, холодной арендуемой квартирке, поначалу без телефона. Поэтому он купил ей абонентный номер на свое имя, с последующим возвратом затраченных денег, чтобы не ставить ее в материальную зависимость. Чувствительный тоже любил жертвовать. Чаще всего он жертвовал свое рабочее время для помощи всем, кто в этом нуждается, особенно любимым людям. Он часами просиживал со своей Любовью в периоды ее душевной слабости или тоски по дому. Слова были не обязательны. Они просто сидели и молча грелись друг об друга сердцами, всегда готовыми к соединению. После появления телефона жизнь стала значительно проще, и они могли встречаться в любой момент, если Любовь оказывалась дома. Потому что часто ее не бывало, но Чувствительный никогда не интересовался этими странными замалчиваемыми отсутствиями на положенном месте. Вернее, очень интересовался, но никогда не докучал вопросами. За что был ценим и любим дополнительно.
Мысли о девушке всегда последними приходили к Чувствительному при сборах на работу. И он очень радовался именно этой последовательности размышлений, размягчавших под конец плотный осадок отрицательных переживаний и позволявших ему к обеду появиться на работе для принятия пищи в институтской столовой. Обедали они всегда вместе, часто в компании двух или трех взаимоприятных молчаливых едоков. В таких компаниях Чувствительный всегда считался лидером, что мягкой согревающей вуалью обволакивало его сердце. Ведь он всегда мечтал быть лидером, с самого детства. Он часто вспоминал семейные обеды, молчаливую и покорную мать, скорбно разливающую суп, и горделиво восседающего отца, всегда с прямой спиной и нацеленным в тарелку взглядом. Этим взглядом отец правил домом единовластно. Начиналось правление за завтраком строгим соблюдением ритуального молчания во время еды и заканчивалось поздно вечером почтительным бессловесным поклоном перед сном. С того времени Чувствительный усвоил и принял гордую молчаливость за жизненный принцип, и очень хотел походить на отца в качестве лидера. Только природная тягучая, вязкая лень, очень похожая на любимое им традиционное блюдо из гниющих осклизлых соевых бобов, и вся- ческое уклонение от чувства ответственности оберегали Чувствительного от опасности стать первым в чем бы то ни было. И это ему тоже нравилось.
Вообще он был жизнелюбивым и оптимистичным человеком и все-гда огорчался, если кто-нибудь фокусировалс на отрицательных сторонах человеческого существования. Никогда не покида пределов Родины, он не верил в возможность голодания определенной части населения земного шара, а уж саму возможность ведения боевых действий считал кощунственной и нереальной. Он никогда не испытывал материальных затруднений, разве что некоторую ограниченность в студенческие годы, когда в отрыве от семьи жил на присылаемые отцом кое-какие деньги. Денег было не много, но они были всегда, по-этому чувство голода появлялось у Чувствительного только между обедом и ужином, ближе к вечеру. Первые страницы газет и первые минуты телевизионных новостей он неизменно пропускал, и, надо сказать, поступал вполне разумно, предохраняя себя от дополнительных переживаний, совершенно противопоказанных его чувствительному сердцу. Больше всего он страдал от состояния собственного здоровья, которое без голода и войны доставляло ему массу неприятностей. Дело в том, что Чувствительный постоянно чем-нибудь болел. И если случалось так, что от чего-то выздоравливал, то немедленно заболевал чем-нибудь другим. Лечащий врач, скормивший ему не один кило-грамм лекарств, совсем отчаялся и стал всячески избегать своего пациента, сказываясь то больным, то отсутствующим. Но Чувствительный сразу смекнул, что его больше уже не хотят лечить, отчего заболел дополнительно, еще более тяжело чихая и кашляя. В таком состоянии он и провел последние года два, кутаясь в платки и шлепая в теплых тапочках даже в неположенных местах. Обратитьс к другому врачу он, однако, не решился, опасаясь перекушать уже ранее принятых, но совершенно неэффективных снадобий. В конце концов он вполне свыкся со своим болезненным состоянием и почти уже перестал беспокоиться, а только наслаждался участливым вниманием окружающих. Окружающие поначалу тоже очень переживали пропорционально собственному состоянию здоровья. Но и они привыкли к болезненному цвету лица Чувствительного, и уж больше не справлялись каждое утро насчет улучшения. Тогда Чувствительный вновь попереживал несколько недель, дивясь инертности коллег, но определив, что не все же должны так тонко чувствовать других, как это делает он, простил им наплевательское к себе отношение и справедливо заключил, что никто не позаботится о тебе лучше, чем ты сам.
С того дня он сократил время пребывания на работе с двенадцати до десяти часов в день, а время, проводимое вместе с Любовью, с четырех до двух часов в неделю и стал всерьез припоминать советы док-тора и друзей по улучшению своего здоровья.
2.
Вот в таком состоянии и застало его утро очередного дня — дня серого и с самого начала непримечательного, пахнувшего на Чувствительного знакомой привычностью единообразия. Чувствительный не спеша исполнил ежеутренний ритуал по заботе о лице и остальном организме, принял стакан горячего молока, с брезгливой аккуратностью отделавшись от морщинистой пенки, положил в сумочку водительские права, двенадцать собственных визитных карточек и два презерватива, поскольку наступила пятница — последний рабочий день недели и день намеченного свидания с Любовью. В последний раз окинул себя взглядом, сначала поверх, потом в зеркало, и, удовлетворившись как выражением глаз, так и широким голубым галстуком, вышел из дома.
По всему, собирался дождь. Чувствительный подумал, что дождь, должно быть, затянется на все выходные и испортит планы на пикник. Два месяца назад они с Любовью, подговорив еще пять человек, наметили выезд на природу с пивом и жареными куриными ножками. Чувствительный ждал этого дня. Он не любил куриные ножки, особенно недожаренные. Впрочем, пережаренные он тоже не очень любил. А на костре они всегда не удавались в ту или в другую сторону. Зато больше всего на свете он любил природу и считал счастьем выбраться за пределы города. Природой он восхищался уже потому, что она не требовала никакой заботы о себе, в свою очередь позвол ему безвозмездно наслаждаться собою и примечать всякие ее тонкости и странности. Он хотел, но не знал, как отблагодарить ее, как сделать так, чтобы она тоже заметила и оценила его, такого как есть, полюбила, как он любил ее, принимая все неровности и капризы. Поэтому Чувствительный никогда не оставлял на земле окурков, он, впрочем, и не курил, и обязательно собирал опустошенные пивные банки и целлофановые пакеты, чтобы не засорять ландшафта, и привозил мусор домой, чтобы в установленный день вынести тщательно завязанный двуслойный пакет за ограду для централизованного сбора и утилизации. Он любил посидеть в тишине на берегу тихого озера и неспешно поразмышлять о своей жизни, о людях, окружающих и далеких, и об устройстве Космоса — когда наступал вечер. Если же останавливались у бурной горной речушки, он находил удовольствие в ее быстром ритмичном звучании и вместе с течением уносился вдаль, к бескрайнему океану, и тогда мысли его опять начинали успокаиваться и раскачиватьс в такт воображаемым могучим волнам, закипая пеною наверху, и всеобъемлющей ласковой любовью подмывая сыпучие песчаные берега бесчувственной суши. Чувствительный почти уже окончательно расстроился, садясь за руль машины, весь угнетаемый мыслями о возможности разрушения воскресных планов, но по радио заиграли Моцарта, как раз ту часть из двадцать четвертой, которую он так любил. И он решил не переживать раньше времени, а дождаться назначенного дня и посмотреть, что будет.
На работу он поспел вовремя, как раз к обеду, и, к своему изумлению, очень всем обрадовался, особенно своей Любови, хотя причин для радости обнаружить не смог. Любовь в этот день как-то по-особому улыбалась, с какой-то примесью выражени мечтательной грусти, которую он понимал и всегда готов был разделить. Это ее состояние Чувствительный сразу определил и ощутил легкое ревнивое раздражение, но нащупав в неразлучной сумочке резиновые колечки, все вспомнил и успокоился, решив, что со следующего месяца следует уделять девушке больше внимания.
Обед катился по желудку замечательно, без помех. Тишина нарушалась лишь звяканьем нетерпеливой посуды, к чему все давно привыкли, ибо в столовой обедали одновременно сто пятьдесят работников с примерно одинаковым укладом жизни и распорядком дня. Непонятными дл Чувствительного остались лишь короткие улыбки окружающих, обращенные, как он почувствовал, в его сторону. Раньше он этого не замечал. Быстро покончив с комплексным обедом (кушал он всегда очень быстро), Чувствительный потратил некоторое время на проникновение в сущность улыбок и в итоге объяснил их приближающимися выходными, хотя и осознал, что глубоко вникнуть в проблему на этот раз не сумел. Тут он решил было опять за-беспокоиться, но все уже доели все что могли и потянулись к выходу, отчего Чувствительный сбилс с намеченной перемены настроения и в сохранившемся прекрасном расположении духа присоединился к отдувающейся толпе.
Институт встретил его знакомой гулкой пустотой обеденного времени. Чувствительный расслабился, обнаружив отсутствие начальства, ибо с самого утра побаивалс недовольства по поводу позднего появления.
Каждый день на протяжении восьми лет он входил в институт с этим неловким чувством и каждый день заставал начальство все еще обедающим, но чувство почему-то никак не проходило. «Я слишком зависим от мнения окружающих», — недовольно резюмировал Чувствительный всякий раз, проходя мимо кабинета босса, но сразу же забывал о недовольстве до следующего дня.
Рабочий стол порадовал Чувствительного блестящим порядком аккуратно разложенных папок и отточенных карандашиков. Нарушал порядок лишь желтый толстый пакет, прибывший из административного корпуса. Ничего хорошего от администрации Чувствительный не ждал и не хотел. Обвыкшись со своим низким служебным положением и состоянием всеобщей почтительности к нему, он с трудом представлял, что могло бы быть запечатано в этот нежданный пакет. Перед тем, как открыть его, Чувствительный прислушался к своему Серд- цу — самому надежному помощнику, советнику и опоре. Сердце отстукивало ровно и ничего примечательного не сообщало. «Что-то я сегодня плохо чувствую», — обеспокоился Чувствительный. Он вышел в коридор, налил в чашку светлого кофе без кофеина и без сахара, вернулся к столу, уселс поудобнее, достал из ящичка, в котором хранил острые предметы, ножичек для бумаг и, отхлебнув из чашки, наконец вскрыл конверт.
Оттуда показалась стопка разноцветных бланков, отпечатанных на бумаге второго сорта, а также несколько листов хорошей бумаги с красными печатями внизу. К ним-то он и обратился в первую очередь, потому что бланки он знал в лицо и мог определить по цвету: из налоговой комиссии, уведомление о полученной в прошлом месяце зарплате, счет за пользование медицинской страховкой. А вот белые листы с печатями не попадались ему ни разу. Первый документ уведомлял о почти половинной прибавке к жалованию. Второй — о переводе на новую должность. Третий — о разряде по должности. И четвер- тый — о количестве помощников, автоматически прилагаемых к новому назначению.
Чувствительный сделал второй глоток. И почувствовал, что кофе ему не нравится. Он перечитал бумаги снова и отхлебнул еще. «Нет, определенно несносный напиток», — мелькнуло в голове Чувствительного. Он посмотрел на адрес — не ошибка ли? Но и на конверте, и на каждой бумаге был штамп — ему. Чувствительный понимал в отдельности каждое слово, слова даже выстраивались в его голове в отрывистые информативные фразы, временами даже в целые предложения, но всего смысла целиком он уловить не мог. Точнее, он ощущал этот смысл, но никак не соотносил его со своею жизнью и затруднялся найти себе место в нем, этом новом и неожиданном смысле, отчего чувствовал разбросанность сердца и ума по внутренним загородкам вновь заболевающего тела.
Он огляделся, не смотрит ли кто, сложил бумаги обратно в конверт, спрятал в стол, достал оттуда зеркальце на подставке, предназначенное для изучения лица, и аккуратно поставил перед собой. Потом он оглянулся еще раз и подмигнул в зеркальце. Еще раз подмигнул и убрал зеркальце в столик, скорчив в него рожу, чего за собой ранее не замечал.
В коридоре, между тем, неизвестно как собралась целая толпа. Предводительствовал Начальник, который, взмахнув толстой ручонкой, с легкостью дирижера организовал всех присутствующих в подобие хора. Глубоко вдохнув со взмахом незримой палочки, хор трубно выдавил на выдохе — Поздравляем! Наступила тишина, грозившая перерасти в неловкую паузу, но выручили посыпавшиеся поклоны и взаимонаклоны. Все обступили Чувствительного и принялись трогать его руками, поглаживая и похлопывая, как бы признавая его триумф и радуясь вместе с ним, но при этом сохраняя угол улыбки на пристойном развороте, чтобы не терять лица, а вместе с ним и чувства собственного достоинства. Бурно выражать эмоции здесь было не принято, потому что работа — дело серьезное, требующее предельной концентрации сил. Поэтому работники не распыляли энергию даром, а копили ее для какого-нибудь дельного применения. Чувствительный так и стоял столбом, чуть прикрыв веки, чтобы не дать посторонним людям ухватить выражение его глаз, непонятно какое, ибо внезапно потерял чувство контроля над собой. Он механически кивал и кланялся, покручиваясь из стороны в сторону, и изо всех сил старался приподнять улыбку на опавшем лице.
Но поздравления улеглись, как только Начальник двинулся к кабинету, показывая собственным примером, что потехе час и так далее. Толпа рассосалась, оставив Чувствительного наедине со своим непониманием, предоставив ему время для размышления и радости.
Чувствительный опустился в свое кресло и попыталс сосредоточиться. Происходящее никак не выстраивалось в опрятную цепочку распланированного и знакомого существования. Все случилось внезапно и непредвиденно. Сначала он попытался ответить на вопрос «Почему?» Но ответ или даже некий намек на него никак не являлся. Тогда он подумал о себе. Отчего это он, способный так безошибочно улавливать все колебания материи и мысли вокруг себя, не смог почувствовать приближения такого громадного вала, противоречащего всей логике развития событий и захлестнувшего его с головой, не оставившего на казавшейся прочной платформе жизни ни единого выступа, за который можно было бы уцепиться. Чувствительный переживал ощущение свободного полета, может быть, впервые в жизни, а потому не знал, хорошо это или плохо.
К реальности его вернул запах душистого жидкого мыла, источаемый Любовью, неизвестно сколько времени молчавшей, стоя в ожидании подле него. Он поднял голову и улыбнулся терпению ее понимания. Она улыбнулась в ответ и положила руку на его плечо. Рука была холодной, но Чувствительный ощутил привычные теплые волны взаимного чувства, и мысли его потекли, как показалось, стройнее и увереннее. Она, конечно же, знала об этом новом назначении, как знали и все работники, и Начальник. Такие решения не принимаются за один день, все было известно по крайней мере месяца за два. Но никто ничего не сказал и даже не намекнул… Чувствительный в который раз подивился загадочности человеческой натуры и порадовался за себя, за то, как повезло ему с окружающими людьми. А с людьми ему действительно везло, во многом потому, что он старался, как мог, не утомлять их собой. Он никогда не навязывал никому своего общества, но приглашения всегда принимал. Никогда не лез с советами, потому что предпочитал лишь наблюдать, а не действовать. И никогда не пускал пену изо рта в надежде кого-то в чем-то убедить, а только отводил глаза и покорно замолкал под натисками напористых оппонентов — отчего никак нельзя было разобрать, замолк ли он от испуга или чувство уверенности в своем превосходстве подсказало ему этот единственно достойный выход из любой дискуссии.
Тут Чувствительный сообразил, что снова уплыл куда-то в своих раздумьях. Любовь уже успела уйти, в комнате никого не было. Мельком взглянув на часы, которые в глубине души недолюбливал за их навязчивые стрелочные указания на недовыполненные обязательства, он понял, что промечтал уже около двух часов, и что скоро — официальный конец рабочего дня, и еще, что сегодня — особый день, которого он так долго ждал. Тут он на миг сбился, припомнив, что всего несколько часов назад ничего не ждал и даже не подозревал. «Ну и ладно, — ответил он себе, — надо готовиться к новой жизни и новым ощущениям. Так что пусть уж оно лучше будет, как-будто ждал… Это может сократить время для привыкания». Настроение его продолжало меняться. И менялось оно волновыми накатами. В два основных потока чувств — ликования и тревоги — вливались еще и маленькие побочные ручейки окружающей жизни и вечно неразрешенные проблемы: страх перед ответственностью, не пора ли жениться, не пропустить бы ужин, позвонить родителям…