Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2020
Гульназ Галеева (Европейский университет в Санкт-Петербурге; аспирантка факультета истории)
Gulnaz Galeeva (Ph.D. Candidate, Department of History, European University at St. Petersburg)
Ключевые слова: память о войне, национальная идентичность, экзотизация, башкирские кавалеристы
Key words: memory of war, national identity, exoticization, Bashkir cavalrymen
УДК/UDC: 93
Аннотация: В статье рассматривается проблема репрезентации башкирских кавалеристов в памяти о Великой Отечественной войне. В условиях необходимости создания образа единого советского народа и одновременной «коренизации» Красной армии башкирские конники в мобилизующих текстах были представлены как «другие». Экзотизирующий язык был перенят башкирскими писателями и ветеранами и закрепил в произведениях, увековечивающих Башкирскую дивизию, иерархию между советскими народами и отсылки к колониальным отношениям.
Abstract: This article examines the problem of the representation of Bashkir cavalrymen in the memory of World War II. Under conditions of the necessity of the creation of the image of a unified Soviet people and the simultaneous “indigenousization” of the Red Army, Bashkir horsemen were depicted as “others” in mobi lization texts. The exoticizing language was adopted by the Bashkir writers and veterans in works that immortalized the Bashkir division, the hierarchy between Soviet nationalities, and references to colonial relations.
В условиях Второй мировой войны Красная армия оказалась местом сосредоточения представителей разных национальностей, мобилизованных со всех концов Советского государства. Необходимость мобилизации национально пестрой страны требовала идеологических усилий для создания единого образа советского народа, готового самоотверженно защищать свою родину. Опыт участия в войне, долговременное взаимодействие между представителями различных национальных групп внутри Красной армии, разделяемые на индивидуальном уровне чувства утраты и страдания способствовали интеграции нерусских участников войны в единое тело советского народа [Florin 2016; Schechter 2012; Shaw 2016; Мухтаров 2014]. Но этот же опыт обострял вопрос национальных границ, заставляя людей задуматься о собственной национальной идентичности.
В своей работе Чарльз Шоу рассматривает опыт представителей нерусских народов во время службы в интернациональных воинских частях, где языком общения был русский [Shaw 2016]. В этих условиях, как утверждает Ч. Шоу, узбекский солдат, не умевший в начале войны говорить по-русски, к моменту демобилизации имел все шансы стать «Мухамедом-Мишей» и просить родных писать ему ответные письма на русском. Но что происходило с воинами, служившими в национальных воинских частях?
Численность национальных воинских объединений на фоне общей численности армии была крайне мала. Если за весь период войны из Башкирской АССР было мобилизовано больше 700 тыс. человек, то 112-я национальная Башкирская дивизия, в которой башкиры составляли 80%, насчитывала чуть больше 3 тыс. воинов. Даже за счет пополнений, полученных дивизией в дальнейшем из республики, процент башкирских кавалеристов от общего числа всех призванных из БАССР был бы незначительным. Более того, дивизия не была единственной воинской частью, сформированной в республике. Однако ее национального статуса оказалось достаточно для того, чтобы она стала самой знаменитой в Башкирской АССР дивизией, память о которой сохраняется по сей день.
На фронт Башкирская дивизия отправилась в марте 1942 года. В феврале 1943 года она осуществила двухнедельный рейд в тыл противника, завершившийся для части большими потерями. Среди погибших был и командир дивизии Минигали Шаймуратов. После этого дивизия была переформирована в 16-ю гвардейскую кавдивизию, национальный состав которой резко изменился: в июле 1943 года доля башкир в общей численности дивизии уже была незначительной. Ее новым командиром был назначен бывший заместитель М. Шаймуратова генерал Г. А. Белов. По всей видимости, постепенно произошла смена и всего командного состава.
В качестве национальной воинской части дивизия просуществовала меньше двух лет. Но даже после окончания рейда о ней продолжали писать в республиканских газетах как о Башкирской национальной дивизии. Местные поэты и писатели слагали о ней стихи, сочиняли пьесы и песни. Республиканская делегация несколько раз выезжала на фронт, чтобы передать конникам подарки, собранные населением. Несмотря на недолгий срок существования, Башкирская дивизия стала собирательным образом всего башкирского народа, участвовавшего в войне, а башкирский кавалерист — центральной фигурой в репрезентации верности башкир советской власти. Но изображение башкирского воина как во время войны, так и после было противоречивым. Воины/ветераны дивизии, башкирские писатели и поэты не без вмешательства московских писателей и представителей власти методом проб и ошибок решали эту задачу. В этой статье я постараюсь ответить на вопрос о том, как формировался образ башкирского воина—участника Второй мировой войны и с какими противоречиями послевоенных межнациональных отношений он столкнулся.
«В огне не горит, в воде не тонет»: фольклор как ресурс для мемориализации башкирских кавалеристов
Политика коренизации, проводившаяся в предвоенное десятилетие в Советском государстве, снова стала актуальной с началом войны [1]. В целях мобилизации нерусских народов, снятия межэтнической напряженности на фронте и повышения боеспособности воинских частей она была перенесена и на действующую армию [Schechter 2012]. В рамках этой политической кампании были созданы национальные воинские части, одной из которых стала 112-я Башкирская кавалерийская дивизия — приказ о ее формировании был издан в ноябре 1941 года [Генерал Шаймуратов 2002: 45—48]. В массовой печати в тылу и на фронте публиковались статьи, посвященные подвигам нерусских воинов, а пропагандистские материалы о нерусских героях выходили на национальных языках. Публиковавшиеся тогда же переводы этих текстов на русский язык выполняли задачу формирования положительного образа нерусского бойца в глазах тех, кто причислял себя к славянским народам [Schechter 2012: 110].
Ярким примером национальной мобилизации стали «наказы», написанные практически от имени каждого народа в адрес «своих сынов» на фронте [Schechter 2012: 109—133]. Эти письма имели общую структуру. Неизменными их составляющими служили отсылки к героическим образам народных сказаний, эпосов с одновременным восхвалением прославившихся представителей этого народа на фронте и в тылу. При этом воины — адресаты этих писем непременно обозначались этнизированными обращениями (батыры, джигиты). Б. Шехтер утверждает, что такие тексты способствовали обретению этими народами славной истории, боевых традиций, своих национальных героев и собственной роли в текущем событии [Schechter 2012: 119].
В ходе этой кампании башкиры также должны были обрести свою мобилизующую национальную историю. За годы войны башкирскими писателями и фольклористами были написаны пьесы, посвященные участию башкир в Отечественной войне 1812 года [2], Крестьянской войне 1773—1775 годов [3], а на основе эпоса «Идеукай и Мурадым» был поставлен спектакль, освещающий борьбу башкир с татаро-монголами [4]. Башкиры приобрели не только свою национальную мифологию, но и свой пантеон героев в лице Кахым-тури, Салавата и Идеукая. Отныне они были не просто солдатами, а сыновьями башкирского народа — батырами, продолжателями славных дел своих предков.
В республике было издано несколько сборников стихотворений и очерков, восхвалявших храбрость башкирских батыров [Башкирские конники 1943; Даян 1944; Кирей 1943; Мэргэн 1944]. Эти тексты, обращающиеся к национальной истории, использующие сюжеты народных эпосов, песен и образы башкирских батыров, создавали символические рамки для понимания башкирами-воинами собственного опыта, переживаемого ими в тот момент.
В этом контексте в 1943 году была написана песня «Шаймуратов-генерал», ставшая первым и самым прочным памятником герою. Ее автор — поэт Кадир Даян несколько месяцев провел в дивизии на фронте и написал стихотворение на башкирском языке [5]. Получив бравое музыкальное сопровождение, песня стала очень популярной. В числе других произведений поэта стихотворение «Шаймуратов-генерал» было опубликовано в его сборнике «Стихи и песни» [Даян 1947: 6].
Образ батыра-всадника, предводителя башкирского войска, создавался К.Даяном через использование параллелей с фигурой Салавата Юлаева. В связи с активным процессом конструирования образа национального героя Салават в этот период был особенно популярным башкирским героем: С. Злобин написал роман «Салават Юлаев», Б. Бикбай — драму «Салават», а режиссер Я. Протазанов снял фильм, вышедший на экраны в феврале 1941 года [6]. В 1943 году в газете появился эскиз будущего памятника Салавату, позднее было сообщено о месте, где он будет установлен [Биишева 1943]. Уже в первых строках стихотворения появляются мотивы, которые должны были быть знакомы читателю благодаря народной песне о Салавате [7]:
Салават
Салават едет во главе войска,
Верхом на коне по склонам Урала.
Сабля его остра, стрелы метки,
С грохотом уничтожал он врага.
[Башкирское народное творчество 1954: 52]
Шаймуратов-генерал
Башкиры шли на войну,
Провожал широкий Урал.
Впереди верхом на коне
Шаймуратов генерал.
[Даян 1947: 6]
Важный образ, дважды встречающийся в тексте, — это Урал: «провожал широкий Урал», «храбрых сынов вырастил Урал». В данном случае «Урал» не только содержит в себе значение географического объекта, но является эквивалентом слова «Родина». Именно этот смысл раскрывается в башкирской народной песне «Урал»:
Синий Урал —
Родина отцов наших, дедов.
Погибших, защищая родную землю,
Прах батыров здесь лежит <…>
Седлал лучшего коня,
Брал в руки лук и стрелы,
Не жалел жизни, кровь проливал,
Но не отдал башкир свой Урал.
[Башкирское народное творчество 1954: 55]
Родина-Урал, вытесняющий Родину-Россию, стал центральным символом не только в песне «Шаймуратов-генерал», но и в других произведениях, поддерживающих общий национальный нарратив:
Генерал Шаймуратов
Пил он воды Ак-Идели,
В долине Ак-Идели жил.
В огне не горит, в воде не тонет,
Он мужчина—батыр.
Храбрых сынов вырастил Урал.
Имя им — башкиры.
Вместе с ними бил врага.
Шаймуратов генерал.
[Даян 1947: 6]
Башкирские батыры
В широких своих объятиях Урал,
В течение тысячелетий,
Высекая огонь о скалы,
Вырастил храбрых сыновей.
[Гариф 1943: 94—95]
Ульмясбай
Из рода Урал батыра
Джигит по имени Ульмясбай
Пил он воды матери идели,
Джигит достойный Салавата.
[Карим 1942] [8]
Дополнительное символическое значение слова «Урал» кроется в его персонифицированности — «вырастил», «проводил». Согласно главному башкирскому народному эпосу «Урал-батыр», объясняющему происхождение мира, Уральские горы — это тело погибшего в борьбе со злыми чудовищами Урала- батыра [9]. По сюжету эпоса, Урал со своим крылатым конем Акбузатом пытался найти живую воду, чтобы сделать себя и все человечество бессмертным. Однако после долгого и трудного пути батыр осознал неверность своих стремлений и подарил жизнь и бессмертие природе. Урал в эпосе становится символом любви и преданности родной земле, а заодно и первым предком башкир.
Последнее особенно важно в случае песни «Генерал Шаймуратов». Как пишет Катерина Кларк, активно используемый в советском обществе образ «врага» должен был актуализировать необходимость сплоченности советского общества, образцом которой стала «семья». «Отцами» становились партийные лидеры, «сыновьями» — национальные герои, а государство — «большой советской семьей» [Кларк 2002: 102]. Фольклорные мотивы, используемые в песне, подрывали эту иерархию: Шаймуратова и других башкирских батыров растили отец-Урал и мать Ак-Идель. Эта семья ограничивалась рамками башкирского племени, а лояльность советскому государству вытеснялась преданностью родной земле — Уралу.
Образ Салавата оставался ориентиром для башкирского героя-батыра и в послевоенные десятилетия. Проводы башкирских героев на фронт перекликались с сюжетом народных преданий о «волшебной сабле» Салавата [10]. В этих преданиях седобородые старцы обращались к народу, искали батыров, достойных стать владельцами оружия легендарного героя [11]. В пьесе «Волшебная сабля Салавата», которая шла в Башкирском кукольном театре в 1948—1949 годы, сам Салават также получил ее от полумифического седобородого старца [12]. В романе же С. Злобина «Салават» саблю передавал батыру его отец [Злобин 1962: 172]. В каждом из этих фольклорных и опирающихся на фольклор произведений центральным оказывался ритуал передачи сабли, где за фигурой седобородого старца стоял образ и «отца», и башкирского народа, самостоятельно избиравшего себе лидера и защитника. За народом закреплялось право определения, кто должен быть вписан в генеалогию его героев-батыров.
Этот фольклорный сюжет отразился в эпизоде проводов дивизии на фронт, ставшем одним из самых популярных в истории дивизии и воспроизводившемся в текстах 1940—1960-х годов. Впервые он появляется в 1946 году в статье К. Даяна «Джигиты» [Даян 1946], далее воспроизводится в текстах А. Ихсана и С. Кадырова 1960-х годов [Ихсан, Кадыров 1962]. После скупо изложенной речи секретаря обкома К. Даян рассказывает о появлении в толпе людей, приехавших со всех уголков республики на проводы родных на войну, фигуры «седобородого старика в длинной белой шубе». Вытащив из-под шубы «древний меч», он самовольно берет слово: «Наши деды, преследуя врага на огненных копытах, на берегах рек Германии пили кумыс, играли на курае. <…> Башкир не преклонит голову перед врагом — не отдаст страну чужакам. <…> Дорогой балапан (обращается к М. Шаймуратову, «балапан» — самый крепкий из птенцов беркута. — Г.Г.), передаю тебе наследие народа (древнюю саблю, полученную от своих предков. — Г.Г.). Бей врагов как деды наши, как Салават батыр» [Ихсан 1966: 18]. «Полковник Шаймуратов встал на колени» [Ихсан, Кадыров 1962], «взяв в руки этот священный дар, несколько раз поцеловал его: “Будет по-вашему, аксакал, не подведем”» [Ихсан 1966: 19].
В повести А. Ихсана сабля также появилась в эпизоде рейда в ночь перед гибелью генерала, где, держа ее высоко над головой, командир произнес речь перед своими подопечными [Ихсан 1966: 231—232].
Описанная сцена стала важным моментом проводов: из всех выступавших на митинге в текстах приводятся только речь старца и клятва выполнить его наказ, данная Шаймуратовым и поддержанная конниками громким «ура». Его стихийное появление и речь описывались как самый волнительный момент проводов, заставивший «народ всколыхнуться». Фигура башкира-старца оспаривает лидерство партии и советской власти. Согласно этому сюжету, М. Шаймуратов был не просто назначен командиром дивизии высшим руководством армии и страны, а стал им по воле народа. В нем воплотился образ того самого избранного батыра башкирских преданий, который отныне должен был защищать свой народ — башкир. С другой стороны, передача сабли — башкирской реликвии — напоминала о том, что дивизия была сформирована и полностью обеспечена за счет ресурсов народа, упоминание чего являлось обязательным пунктом практически всех текстов о дивизии.
Использование фольклорного языка в агитационных материалах стало эффективным средством в деле мобилизации населения во время войны [Schechter 2012]. Песня «Генерал Шаймуратов», написанная поэтом К. Даяном в этот же период, оказалась национальной как по форме, так и по содержанию. Несмотря на то что под давлением критики автор в послевоенных вариантах песни добавил строки про советскую страну и власть, первые ее четыре строки (повторявшиеся во многих газетных статьях) оставались в рамках того же национального «кода» с тем же «сообщением». В послевоенное время эта песня воспринималась уже как народная: «…заняла место в сердце башкирского народа в качестве символа храбрости и победы», — писал о ней К. Мэргэн [Батыры Башкортостана 1959: 34]. Перекликаясь с популярным образом Салавата Юлаева, генерал М. Шаймуратов стал воплощением башкирского батыра, национальным символом, объединяющим людей вокруг общей родины — Урала и общего происхождения.
Как и в случае с «наказами», проанализированными Б. Шехтером, мы не знаем, от кого исходила инициатива написания первых произведений о кавалеристах, созданных в «национальной форме». Также неизвестно, следовал ли К. Даян заданному курсу или что-то другое подсказывало ему, что язык народных эпосов сможет создать рамки, способные помочь башкирским бойцам принять, пережить и осмыслить военный опыт. Вслед за фольклорными батырами башкирские бойцы должны были сражаться достойно, чтобы не запятнать честь своих предков, защитить свой родной народ, которому больше не на кого положиться, кроме своих кровных сыновей. Несмотря на послевоенную критику, стихи К. Даяна продолжали печататься в республике. А в следующие десятилетия, в период становления мифа [13] о Победе, в мемориализации башкирских конников язык фольклора оставался таким же актуальным. Невозможно выделить два чистых нарратива о войне: национальный башкирский и советский. Также нельзя сказать, что этот узкий национальный нарратив о войне полностью исключал «советское». Если следовать логике коренизации, то он сам был выкормлен советской идеологией и являлся ее частью, хоть и создавал внутренние противоречия.
Башкирские кавалеристы как объект (само)экзотизации
Одним из самых знаменитых нерусских героев Второй мировой войны в Советском Союзе был уроженец Казахской ССР Бауырджан Момыш-улы. Конфликт между ним и писателем А. Беком, сделавшим Б. Момыш-улы героем прогремевшей на всю страну книги «Волоколамское шоссе», стал объектом исследования Б. Шехтера [Schechter 2009]. Одним из вопросов, послуживших причиной конфликта, была этнизация и экзотизация героя. Б. Момыш-улы был представлен в книге А. Бека «иным» — «благородным дикарем», что делало его образ привлекательным и запоминающимся. Однако сам Б. Момыш-улы считал такое изображение проявлением шовинизма писателя, видевшего в нем не советского офицера, каким, в первую очередь, считал себя он сам, а представителя отсталого национального меньшинства [Schechter 2009: 25]. Но, как утверждает Б. Шехтер, в своих собственных текстах герой войны вовсе не отказывался от казахской идентичности. Наоборот, именно подчеркивание собственной этничности стало специфичной чертой его военных мемуаров на фоне других работ этого жанра.
Впервые экзотизирующий взгляд на башкирских конников появился в публикациях писателей—корреспондентов «Красной звезды». Под пером К. Симонова, И. Эренбурга и братьев Тур башкирские кавалеристы представали экзотизированными «другими». Эти тексты местами напоминали этнографические зарисовки о туземцах, окружающий мир которых раскрывался как мир «других» [Симонов 1942; Братья Тур 1942; Эренбург 1942].
Описывая похоронный обряд — тризну, Братья тур демонстрировали читателю экзотичный облик башкир-язычников:
Их похоронили (башкирских конников. —Г.Г.) на опушке леса, под русскими березами, завернув в бурки и положив под головы уздечки. Так хоронят в степи всадников. Тела их положили в могилах головой на восток, к родным степям. <…> …шестерых коней по числу погибших разведчиков мстители закололи над их могилами, положив их, как дары, на свежие насыпи. так хоронят в степи всадников <…> Преклоним же колени и постоим в раздумье перед священной красотой этой воинской тризны, в которой отразилось благородное сердце старинного степного народа [Братья Тур 1942].
Риторика мести и ненависти, характерная для мобилизующих текстов И. Эренбурга, в случае башкирских конников служила демонстрации их природных качеств и приобретала национальный колорит: «Башкиры умеют ненавидеть. Есть старое башкирское проклятье подлому врагу: “Пусть дух твой, даджал, выйдет смрадом и мочатся на твоей могиле свиньи! Да ползают на твоей могиле жабы и жрут землю, порождение тьмы!»
Восток, степи, сама природа делала башкир воинственным народом, которым любовался автор: «Это были опытные искусные разведчики, выросшие в великом общении с природой, под высокими степными звездами. Они уверенно шли кустарниками, ступая так осторожно, что ночные птицы не снимались с болот при их приближении» [Эренбург 1942].
Очерки о башкирских кавалеристах, опубликованные в «Красной звезде», были первыми текстами, выразительно подчеркивавшими этничность, самобытность башкирских воинов. Все эти статьи тогда же были перепечатаны в республиканских газетах. Именно они могли стать образцом для Кирея Мэргэна, писателя, находившегося вместе с поэтом К. Даяном с января 1943 года в дивизии.
Очерки из специальной рубрики «Письма из Башкирской кавалерийской дивизии», которую вел К. Мэргэн, продолжали экзотизировать конников [Мэргэн 1943]. Несколько статей были посвящены роли курая — башкирского национального музыкального инструмента. В одной из них описывалась невероятная история кавалериста Ахметшина, убившего врага с помощью курая и тем самым повредившего свой инструмент. В следующем номере сообщалось, что земляки кавалериста отправили ему на фронт новый курай. Еще одна статья была посвящена кураисту М. Сабирьянову, ставшему зенитчиком только для того, чтобы сбить немецкий самолет и сделать из его детали себе новый курай. В конце истории кавалерист погибает в плену, убитый с помощью своего же музыкального инструмента. В другой статье автор описывал историю офицера, усердно готовившего башкирский национальный напиток — кумыс, который после боя ему же достался как лучшему воину части. В этих текстах исполнение народных песен под курай, тоска по кумысу, чаепития с башкирским медом выступают как обычаи, являющиеся особенностями башкир и объединяющие их.
Авторы искали общие внешние черты башкир, выделявшие их на фоне других: «широкоскулые бронзовые лица» [Симонов 1942], «меднолицые сыновья Отчизны» [Братья Тур 1942] [14]. В послевоенных мемуарах эти же особенности позволяют генералу Г. Белову определить национальность своих сослуживцев: «…слегка широкоскулое лицо и глаза выдают в нем башкира» [Белов 1967: 32]. В своих статьях А. Ихсан также подкреплял единый визуальный образ башкирского воина — «смуглолицые скуластые всадники» [Ихсан, Саитов 1960].
После войны прием экзотизации башкир стал объектом критики со стороны самих же башкирских писателей. Так, рецензент военных очерков К. Мэргэна утверждал, что автор «стремится обратить внимание на экзотику с башкирским колоритом, точнее, бросается в глаза его стремление написать башкирские рассказы. Это желание само по себе не может быть объектом обвинений, наоборот, это желание похвальное и соответствующее основным условиям национального искусства. Но это удивительно сложная задача» [15]. Далее он заключал, что К. Мэргэн не смог справиться с этой задачей, но не справились и другие писатели.
Экзотизирующий стиль изображения, впервые использованный К. Симоновым, а затем воспринятый в полной мере башкирскими писателями, оставался наиболее востребованным. В 1960-е годы статьи «Красной звезды» о кавалеристах вновь были перепечатаны в республиканской газете. На них и на очерки К. Мэргэна продолжали ссылаться в своих воспоминаниях ветераны. В 1958 году на сцене Башдрамтеатра была поставлена пьеса о Шаймуратове, где кавалеристы играли на курае, пили кумыс, проводили национальные праздники сабантуи. Национальная история и самобытность представляли ресурс, с помощью которого ветераны выстраивали свою идентичность. Плохое владение русским языком, низкий уровень грамотности бойцов, большинство которых были выходцами из башкирских деревень, служба в кавалерийской части в условиях механизированной войны рядом с самолетами, танками и артиллерией, воспринимавшаяся явно устаревшей, — все это могло говорить о башкирах как о народе, оставшемся на обочине советской модернизации. Сами ветераны вспоминали, что основной причиной массовой гибели кавалеристов во время их последнего рейда стало то, что им приходилось выходить из него верхом по глубоким снежным сугробам с минимальным количеством вооружения. Знаки, которые могли считываться как признаки отсталости башкир, оправдывались древними башкирскими традициями. Служба башкир в кавалерийской части лишь подчеркивала особенность башкирского воина, отсылая к традиционному укладу жизни. Ведь «башкирский мальчик лет 5—6 уже садится на коня», и «всегда — рядом с батыром был его конь» [Даян 1946]. В очерке К. Мэргэна даже артиллеристы, несмотря на успехи в бою, в глубине души мечтали стать кавалеристами. Плохое знание русского языка в памяти о войне компенсировалось гордостью от того, что кавалеристы во время боевых операций могли использовать свой родной язык, который даже в случае перехвата донесений врагом был бы для него бесполезным [Ихсан 1966].
Экзотизирующий язык позволял башкирским писателям выстроить на основе потенциальных маркеров отсталости уникальную культуру: «дикость» и «неграмотность» переинтепретировались как «подлинность» и «самобытность». С одной стороны, это могло помочь оправдать массовую гибель конников, когда они оказывались под обстрелом вражеских самолетов или терпели сокрушительные потери, пытаясь выйти из рокового рейда верхом в условиях отсутствия необходимого вооружения. Массовая смерть обретала смысл, ведь башкирские конники оставались преданными своим уникальным традициям, своей природе. С другой стороны, эти же самобытность и экзотичность выводили башкирских конников за пределы иерархических отношений, где позиции распределялись на основе модернизированности народа [Khalid 2006]. Военные успехи дивизии, боевая выдержка и доблесть конников, воспевавшиеся писателями, были следствием их уникальной культуры и крови. Соответственно, если в одном случае экзотичность опускала башкир в самый низ иерархии, в другом — становилась их превосходством. Это давало возможность выстроить с остальным советским народом, прежде всего с русскими, равные отношения, тем не менее остававшиеся, как мы увидим, хрупкими.
Русский генерал и башкирские конники: отзвуки колониальных отношений?
Как полагает Д. Кудайбергенова, произведения, выстраивающие связь между казахами и их историческими предками, способствовали формированию в 1960-е годы антиколониальной повестки казахской национальной интеллигенции [Kudaibergenova 2013]. В случае башкир можно сказать, что исторические произведения, написанные во время войны, также восстанавливали связь башкир с их историческими корнями. Так, в пьесе Б. Бикбая «Кахым-туря» речь шла о башкирском полке, участвовавшем в Отечественной войне 1812 года, пьеса «Идеукай и Мурадым» восхваляла борьбу башкир против татаро- монгольского ига. Нельзя однозначно сказать, что они носили антиколониальный характер, но рецензенты, которыми выступали также башкирские писатели, то и дело видели в них «противопоставление башкирского и русского народов».
Пьеса Б. Бикбая посвящена легендарному полководцу Кахым-туре, командовавшему одним из башкирских полков, участвовавших в Отечественной войне. Главный герой погибает от рук неизвестных завистников-отравителей, бросивших тень на других действующих лиц пьесы — русских офицеров. Пьеса была раскритикована как за неверное освещение отношений между русским и башкирским народом, так и за искажение истории. Подобный же сюжет вынудил рецензентов положить на полку пьесу А. Ихсана «Генерал Шаймуратов», написанную в 1949 году [16]. Согласно автору, командир Башкирской дивизии Булатов (его прототипом был М. Шаймуратов) погиб в результате халатных действий генерала Колесника (прототип — генерал М. Борисов), руководившего корпусом, в составе которого воевала дивизия. В том же, 1949 году на имя председателя Верховного Совета БАССР было отправлено 12 свидетельств об обстоятельствах гибели М. Шаймуратова, написанных ветеранами, принимавшими участие в рейде 1943 года [17]. Многие ветераны также обвиняли в гибели М. Шаймуратова командира корпуса Борисова, который, по их мнению, был пьян, когда отдавал приказ, погубивший их командира и многих сослуживцев. Вероятно, А. Ихсан, не участвовавший в рейде, был знаком с воспоминаниями своих сослуживцев и не мог проигнорировать их позицию, когда брался за пьесу.
Пьеса получила отрицательный отзыв поэта К. Даяна, при том что его самого уже на протяжении нескольких лет обвиняли в «национальной обособленности» за стихи о кавалеристах и песню о Шаймуратове. рецензент указывал на художественную несостоятельность произведения и высказывал несогласие с основным конфликтом пьесы — между командиром башкирских конников и командиром корпуса: «Вообще, есть ли необходимость показывать конфликт между командиром башкирской дивизии Шаймуратовым и представителем корпуса Колесником (который одновременно является представителем русского народа)? По-моему, в этом нет такой необходимости. я считаю это неправильным» [18]. Произведение А. Ихсана не было допущено к публикации.
Антиколониальная риторика казахских романов, рассмотренных Д. Кудайбергеновой, основана на сюжетах о прямых столкновениях казахских племен с русскими в XIX веке. В отличие от них, в рассматриваемых нами произведениях башкирские конники и в Отечественной войне 1812 года, и в Великой Отечественной войне самоотверженно воевали с общим врагом бок о бок с русскими. Написание антиколониальных манифестов не было самоцелью башкирских писателей. Но, описывая историю башкир в ситуации войны, авторам приходилось встраивать их в систему армейских отношений доминирования/ подчинения, где так или иначе даже самые признанные башкирские герои оказывались под командованием русских. В этих условиях любая конфликтная ситуация между подчиненным и подчиняющимся могла быть истолкована в терминах национального противостояния, где априори они занимали неравное положение. Антиколониальная риторика не использовалась в текстах эксплицитно, она вычитывалась между строк, вынуждая коллег публично критиковать работы и отказывать им в публикации.
В конце 1950-х годов пьеса про полководца Кахым-турю и пьеса про генерала М. Шаймуратова, сохранив свои основные сюжетные линии, были поставлены на сцене Башкирского драматического театра. Однако проблема изображения отношений башкирских и русских командиров в войне не была решена. Противоречивость образа русского генерала можно наблюдать на примере мемуаров Г. Белова, ставшего командиром дивизии после гибели генерала М. Шаймуратова, и на примере отзывов кавалеристов-ветеранов на его рукописи. Он был родом из Ульяновской области, после войны проживал в Москве. В 1965 году генерал написал мемуары «Путь мужества и славы», охватывавшие и период его службы в Башкирской дивизии. В своем тексте Г. Белов, как и предыдущие авторы, обращал внимание на внешние черты башкир, на степень их владения русским языком и вспоминал о сослуживцах, которые по отношению к нему также представали «иными». Между ним и башкирскими кавалеристами пролегали культурные границы, казавшиеся непреодолимыми: «Во время проверки переднего края мы часто видели в руках бойцов небольшого формата газету. Я заинтересовался ею, но, к моему сожалению, прочесть не смог: газета была на башкирском языке», — так вспоминал Г. Белов о газете «Красные конники», которой так гордились кавалеристы [Белов 1967: 38].
Культурная чуждость генерала проявлялась в рецензиях, написанных ветеранами дивизии на его рукопись. Они видели себя в тексте изображенными «неграмотными», их раздражало, что генерал путал и искажал их имена. Ветераны прочитывали в воспоминаниях своего командира ноту недоверия башкир к «русскому генералу» и заключали, что эта книга должна быть написана другим человеком, другим пером [19]. Несмотря на это, мемуары были опубликованы и до конца 1970-х годов оставались единственной книгой о дивизии, написанной на русском языке.
Во время войны возникла необходимость создания образа единого советского народа, который, несмотря на национальную пестроту, готов стоять насмерть перед врагом. В ходе «коренизации» армии, направленной на мобилизацию нерусских народов и формирование их положительного образа, стал актуальным вопрос границ и взаимоотношений между национальностями. В статьях «Красной звезды» башкиры представлены в образе воинственного народа со своими особыми боевым обычаями, внешностью и характером, своей историей военных побед и подвигов. Экзотизирующий язык описания «колониального Другого» был воспринят и башкирскими писателями, продолжавшими использовать его в самоописаниях как во время войны, так и после ее окончания.
Л. Адамс вслед за П. Чаттерджи утверждает, что любое колониальное общество разделено на две сферы: материальная/внешняя, где доминирующая сторона доказывает свое превосходство, а подчиненная отступает, и духовная/ внутренняя, где «концентрируется суть культурной идентичности», позволяющая колонизированным чувствовать свое превосходство над колонизатором [Adams 2008]. Следуя этой логике, фольклорные сюжеты и подчеркивание особенностей башкир писателями БАССР можно рассматривать как попытку создания литературной элитой республики образа самодостаточного башкирского народа, находящегося вне каких-либо иерархий. «Инаковость», под которой подразумевалась самобытность/подлинность, должна была позволить избежать оценивания башкир в терминах модернизированности. Боевые успехи дивизии, доблесть воинов, описываемые в произведениях, оправдывали эту «инаковость» и должны были обеспечить башкир чувством превосходства над «другими». В связи с этим последний рейд дивизии, приведший к сокрушительным потерям в части и гибели ее командира, становился чувствительным местом в памяти о войне.
Между тем «инаковость» имела нестабильную природу и могла двойственно интерпретироваться. Ведь сама эта «культурная идентичность» выражалась на языке, выработанном колонизирующей стороной. Экзотичность/ «инаковость» — то, что обещало превосходство, одновременно ставило башкирских конников и весь башкирский народ в подчиненное положение по отношению к более модернизированным русским, как только в произведениях о войне появлялись образы «русских генералов». Более того, эти образы связывались с трагическим рейдом, после которого часть была отправлена на переформирование и лишилась национального статуса. В одном случае «русский генерал» был тем, кого обвиняли за приказ, погубивший башкирского командира. В другом случае он вновь появлялся в лице генерала Г. Белова, не участвовавшего в рейде и занявшего пост погибшего М. Шаймуратова. Так миф был обременен двойным колониальным подтекстом: экзотизированные конники оказывались в иерархичных отношениях с русскими, а трагедия рейда, имевшая потенциал подрыва превосходства башкирских воинов (а значит, и «сути их культурной идентичности»), списывалась на «русских генералов», вновь раскрывая колониальность межнациональных отношений.
Публикации о дивизии издавались в основном на башкирском языке, легитимировавшем использование авторами самоэкзотизирующих описаний. Однако используемые башкирскими авторами приемы саморепрезентации представляли собой не что иное, как усвоенный и воспроизводимый взгляд Другого. Тем самым башкирские ветераны и писатели участвовали в создании мифа о дивизии, подкреплявшего иерархичные отношения между башкирами и русскими и одновременно раскрывавшего их колониальную природу. Сегодня песня о генерале Шаймуратове, «в огне не горящем, в воде не тонущем», является самой популярной песней о войне на башкирском языке. Миф о дивизии оказался таким же устойчивым для башкир [20], как и миф о войне для всего российского общества. Между тем постсоветский миф о башкирских конниках сохраняет свою советскую противоречивую природу и остается важной и сенситивной составляющей башкирской идентичности [21].
Библиография / References
[Батыры Башкортостана 1959] — Батыры Башкортостана / Ред. К. Мэргэн. Уфа, 1959 (на башк. яз.).
(Batyry Bashkortostana / Ed. by K. Mergen. Ufa, 1959 (na bashk. yaz.).)
[Башкирские конники 1943] — Башкирские конники. Уфа: Башгосиздат, 1943 (на башк. яз.).
(Bashkirskie konniki. Ufa, 1943 (na bashk. yaz.).)
[Башкирское народное творчество 1954] — Башкирское народное творчество. Уфа, 1954 (на башк. яз.).
(Bashkirskoe narodnoe tvorchestvo. Ufa, 1954 (na bashk. yaz.).)
[Белов 1967] — Белов Г. Путь мужества и славы. Уфа: Башкнигоиздат, 1967.
(Belov G. Put’ muzhestva i slavy. Ufa, 1967.)
[Биишева 1943] — Биишева З. Совет, проведенный для определения места памятника Салавату Юлаеву // Красная Башкирия. 1943. 15 июля (на башк. яз.).
(Biisheva Z. Sovet, provedennyy dlya opredeleniya mesta pamyatnika Salavatu Yulaevu // Krasnaya Bashkiriya. 1943. July 15 (na bashk. yaz.).)
[Братья тур 1942] — Братья Тур. Тризна // Красная звезда. 1942. 7 октября. (Brat’ya Tur. Trizna // Krasnaya zvezda. 1942. October 7.)
[Гариф 1943] — Гариф Г. Башкирские батыры // Башкирские конники. Уфа, 1943 (на башк. яз.).
(Garif G. Bashkirskie batyry // Bashkirskie konniki. Ufa, 1943 (na bashk. yaz.).)
[Генерал Шаймуратов 2002] — Генерал Шаймуратов / Отв. сост. Ф. Гумеров. Уфа: Китап, 2002.
(General Shaymuratov / Ed. by F. Gumerov. Ufa, 2002)
[Даян 1944] — Даян К. Сыны Башкортостана. Уфа: Башгосиздат, 1944 (на башк. яз.).
(Dayan K. Syny Bashkortostana. Ufa, 1944 (na bashk. yaz.).)
[Даян 1946] — Даян К. Джигиты // Красная Башкирия. 1946. 23 февраля (на рус. яз.).
(Dayan K. Dzhigity // Krasnaya Bashkiriya. 1946. February 23 (na rus. yaz.).)
[Даян 1947] — Даян К. Стихи и песни. Уфа: Башгосиздат, 1947 (на башк. яз.).
(Dayan K. Stikhi i pesni. Ufa, 1947 (na bashk. yaz.).)
[Злобин: 1962] — Злобин С. Салават Юлаев. М.: Известия, 1962 (на рус. яз.).
(Zlobin S. Salavat Yulaev. M., 1962. (na rus. yaz.).)
[Ихсан 1966] — Ихсан А. На огненных копытах. Уфа: Башкнигоиздат, 1966 (на башк. яз.).
(Ikhsan A. Na ognennykh kopytakh. Ufa, 1966 (na bashk. yaz.).)
[Ихсан, Кадыров 1962] — Ихсан А., Кадыров С. Верность традиции // Советская Башкирия. 1962. 18 октября (на башк. яз.).
(Ikhsan A., Kadyrov S. Vernost’ traditsii // Sovetskaya Bashkiriya. 1962. October 18 (na bashk. yaz.).)
[Ихсан, Саитов 1960] — Ихсан А., Саитов С. Шаймуратов-генерал // Советская Башкирия. 1960. 9 мая (на рус. яз.).
(Ikhsan A., Saitov S. Shaymuratov-general // Sovetskaya Bashkiriya. 1960. May 9 (na rus. yaz.).)
[Карим 1942] — Карим М. Ульмясбай // Кызыл Башкортостан. 1942. 6 ноября (на башк. яз.).
(Karim M. Ul’myasbay // Kyzyl Bashkortostan. 1942. November 6 (na bashk. yaz.).)
[Кирей 1943] — Кирей А. Башкиры. Уфа: Башгосиздат, 1943 (на башк. яз.).
(Kirey A. Bashkiry. Ufa, 1943 (na bashk. yaz.).)
[Кларк 2002] — Кларк К. Советский роман: история как ритуал. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2002.
(Clark K. The Soviet novel: history as ritual. Ekaterinburg, 2002. — In Russ.)
[Мухтаров 2014] — Мухтаров Т. Влияние Второй мировой войны на процесс ассимиляции башкирского народа // Советские нации и национальная политика в 1920—1950-е гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014.
(Mukhtarov T. Vliyanie Vtoroy mirovoy voyny na protsess assimilyatsii bashkirskogo naroda // Sovetskie natsii i natsional’naya politika v 1920— 1950-e gody. Moscow, 2014.)
[мэргэн 1944] — Мэргэн К. (Кирей А.) Военный фольклор. Уфа: Башгосиздат, 1944.
(Mergen K. (Kirey A.) Voennyy fol’klor. Ufa, 1944.)
[Симонов 1942] — Симонов К. В Башкирской дивизии // Красная звезда. 1942. 31 июля.
(Simonov K. V Bashkirskoj divizii // Krasnaya zvezda. 1942. July 31.)
[Эренбург 1942] — Эренбург И. Башкиры // Красная звезда. 1942. 22 ноября.
(Erenburg I. Bashkiry // Krasnaya zvezda. 1942. November 22.)
[Adams 2008] — Adams L. Can we apply a postcolonial theory to Central Asia? // Central Eurasia Studies Review. 2008. Vol. 7. № 1.
[Florin 2016] — Florin M. Becoming Soviet through war. The Kyrgyz and the Great Patriotic war // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2016. Vol. 17. № 3.
[Khalid 2006] — Khalid A. Backwardness and the quest for civilization: early Soviet Central Asia in comparative perspective // Slavic Review. 2006. Vol. 65. № 2.
[Kudaibergenova 2013] — Kudaibergenova D. «Imagining community» in Soviet Kazakhstan. An historical analysis of narrative on nationalism in Kazakh-Soviet literature // Nationalities Papers. 2013. Vol. 41.
[Shaw 2016] — Shaw Ch. Soldier’s letters to Inobatxon and O’g’ulxon: gender and nationality in the birth of a soviet romantic culture // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2016. Vol. 17. № 3.
[Schechter 2009] — Schechter B. “The language of the sword”: Aleksandr Bek, The Writers Union and Baurdzhan Momysh-uly in battle for the memory of Volokolamskoe shosse. Berkeley: University of California, 2009 (https:// iseees.berkeley.edu/sites/default/files/shared/ doc/2009%2008-Shechter.pdf (accessed: 20.11.2017)).
[Schechter 2012] — Schechter B. The people’s instructions: indigenizing the Great Patriotic war among “non-russians” // Ab Imperio. 2012. №3.
[1] Как утверждает Б. Шехтер, сам термин «коренизация» относительно армии в документах не использовался. Тем не менее создание национальных воинских частей, пропагандистская работа на фронте, нацеленная на интеграцию нерусских солдат (распространение газет на национальных языках, публикации о нерусских героях, их продвижение по службе), сопровождаемые специальными партийными документами, позволяют провести параллели с довоенной «коренизацией» и использовать это обозначение применительно к реалиям первых военных лет [Schechter 2012: 113—116].
[2] Пьеса «Кахым-туря» была принята Башкирским академическим театром, но спектакль так и не был поставлен. Публикаций пьесы военного периода нам не удалось найти, тем не менее о пьесе и ее герое Кахым-туре писали в республиканской газете: Башкирское театральное искусство в годы войны // Красная Башкирия. 1943. 27 марта. С. 2 (на башк. яз.).
[3] О пьесе известно по рецензии: Емасов Д. Башкирское театральное искусство в годы войны // Красная Башкирия. 1942. 24 апреля. С. 2 (на рус. яз.).
[4] О постановке известно из рецензий: Нигмати Р. Идеукай и Мурадым // Красная Башкирия. 1943. 12 декабря. С. 2. (на башк. яз.); Каримский, Фахретдинов. Идеукай и Мурадым // Красная Башкирия. 1944. 18 января. С. 2 (на башк. яз.).
[5] Б. Бурангулов пишет, что Кадир Даян написал стихотворение «Шаймуратов-генерал» в 1942 году, см. сайт: Славные герои 112-й (16) Башкирской гвардейской кавалерийской дивизии // https://irorb.ru/files/magazineIRO/2015march/11.pdf (дата обращения: 27.10.2017). Однако автор не ссылается на какие-либо документы. Сам же поэт во всех последующих публикациях стихотворения датирует его 1943 годом.
[6] Башкирская энциклопедия: http://xn—-7sbacsfsccnbdnzsqis3h5a6ivbm.xn--p1ai/index. php/2-statya/4724-salavat-yulaev-film (дата обращения: 01.06.2018).
[7] Здесь и далее стихи и песни приводятся в моем подстрочном переводе. — Г.Г.
[8] В поэме описываются подвиги лихого бойца-башкира Ульмясбая, чье имя можно перевести: «Тот, кого не одолеет смерть». Аналог поэмы А. Твардовского «Василий Теркин».
[9] Башкирская энциклопедия: http://xn—-7sbacsfsccnbdnzsqis3h5a6ivbm.xn--p1ai/?id= 3737 (дата обращения: 01.06.2018).
[10] В Военном музее г. Риги в 1980-х годах была найдена сабля, принадлежавшая, судя по записям в инвентарных книгах, Салавату Юлаеву. В музей она была продана С. Р. Минцловым, писателем и историком, нашедшим саблю в 1910—1911 году на территории нынешнего Гафурийского района республики Башкортостан (Башкирское народное творчество. т. 2. Уфа: Башкнигоиздат, 1987. С. 525).
[11] Про то, как эти предания отразились в произведениях русских писателей, пишет И. Кульсарина: мотивы и образы башкирских преданий и легенд в русской литературе XX века // Вестник Башкирского университета. 2011. т. 16. № 4. С. 1282— 1286.
[12] Рецензия К. Мэргэна на пьесу Н. Идельбаева «Волшебная сабля Салавата» (НА РБ. Ф. 10292. Оп. 1. Д. Л. 138—142). Этот же сюжет присутствует в сказке П. Бажова «Старых гор подаренье» (Бажов П. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 2. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1952).
[13] Здесь и далее понятие «миф» используется в том значении, на которое опирается Л. Киршенбаум. Автор лишает его негативной коннотации. По ее словам, миф — это упрощенный нарратив, который помогает упорядочить хаотичные индивидуальные воспоминания. Он содержит в себе запомнившийся опыт, но оставляет возможность для дальнейшего собирания и упорядочивания воспоминаний о войне. Миф структурирует обрывочные индивидуальные воспоминания, в то же время он сам опирается на индивидуальную память, в силу чего оказывается устойчивым (KirschenbaumL. The Legacy of the Siege of Leningrad, 1941—1945: Myth, Memories and Monuments. Cambridge: Cambridge University Press, 2006).
[14] Похожим образом излагается представление об облике М. Шаймуратова в свидетельствах, собранных во время экспедиции 1948 года. Одними из основных признаков похороненного генерала, обозначаемыми свидетелями, стали его «чернявость» и «смуглое лицо» (НА РБ. Ф. 22. Д. 1957. Л. 92, 95, 97, 98, 102). О важности подобных маркеров для самих опрашивающих, коими были в том числе и ветераны дивизии С. Кадыров и Л. Якубов, говорит вопрос, заданный ими во время дополнительного опроса свидетеля похорон: «Кто был по национальности тот труп, который Вы считаете генералом? Ответ: точно сказать, какой национальности, не могу, но хорошо знаю, что он был нерусский человек» (НА РБ. Ф. 22. Д. 1957. Л. 3).
[15] Рецензия А. Вали на рукопись К. Мэргэна «Рассказы». 27.03.1947 (НА РБ. Ф. Р—749. Оп. 4. Д. 6. Л. 118—119).
[16] Пьеса А. Ихсана «Генерал Шаймуратов» (на башк. яз.) (НА РБ. Ф. 10355. Оп. 1. Д. 27. Л. 1—88).
[17] Свидетельства об обстоятельствах гибели М. Шаймуратова (НА РБ. Ф. П-122. Оп. 32. Д. 1957. Л. 1—48).
[18] Рецензия К. Даяна на пьесу А. Ихсана «Генерал Шаймуратов» (НА РБ. Ф. 10292. Оп. 1. Д. 51. Л. 49—50).
[19] Рецензии на рукопись Г. Белова (НА РБ. Р—749. Оп. 4. Д. 1433. Л. 153—202).
[20] В течение последних 15 лет было несколько кампаний по сбору подписей для посмертного присвоения генералу Шаймуратову звания Героя России. Периодически о нем и о дивизии выходят документальные фильмы, а песня о командире башкирских конников ежегодно разрастается различными ремейками в исполнении башкирских певцов.
[21] Это заставляет руководство республики выстраивать работу вокруг этого мифа крайне осторожно. С одной стороны, в силу установившейся важности памяти о дивизии для башкирской идентичности и его сохранившегося удобства для вписывания башкир теперь уже в российскую семью народов этот миф невозможно игнорировать. С другой стороны, его потенциал для интерпретации межнациональных отношений в колониальном ключе также учитывается. Так, в 2015 году генералу Шаймуратову был установлен памятник, но не в Уфе, как того просили ветераны еще в 1950— 1960-е годы. Его поставили в родном селе командира в Кармаскалинском районе, где уже в середине 1960-х был установлен бюст героя. В 2019 году новый глава республики Р. Хабиров принял решение о возведении нового памятника генералу в центре Уфы. Во время своего выступления он сообщил, что наиболее подходящим местом является Советская площадь, ведь именно здесь в марте 1942 года «Президиум Верховного Совета и Совет народных комиссаров БАССР устроили торжественные проводы дивизии на войну» (https://www.youtube.com/watch?v=dYth9CxVnu4 (дата обращения 04.12.2019)). По словам главы республики, памятник Шаймуратову будет возведен на общенародные средства, сбор которых он поручил «Всемирному курултаю (конгрессу) башкир». Таким образом, предпринимается попытка нейтрализации мифа с помощью опоры на один из советских нарративов о Башкирской дивизии, где суть памяти о ней сводилась к лояльности башкир государству.