(МВШСЭН, 24—25 мая 2019 года)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2020
200-летие Маркса внесло в академическую жизнь социальных исследователей невероятное количество конференций и сборников, призванных мобилизовать мыслительные инструменты главного критика капитализма. Через год после юбилея философы и политологи, работающие с марксистской мыслью, собрались в Москве на территории бывшего винзавода, а теперь центра современного искусства «Винзавод», чтобы поделиться друг с другом и с широкой публикой взглядами на будущее государства, демократии, капитала, феминизма и социального воспроизводства. Международная конференция «The Future with Marx» была организована Московской высшей школой социальных и экономических наук (Шанинкой) совместно с Институтом общественных наук РАНХиГС. Благодаря таким партнерам, как Европейский университет в Санкт-Петербурге, Гёте-Институт, Центр франко-российских исследований, удалось собрать впечатляющий состав пленарных спикеров [1].
Первый день конференции был посвящен теме государства, власть которого ощущается нами сегодня все больше, несмотря на многочисленные предсказания его скорого исчезновения. Идея демократического коммунистического государства мало описана у самого Маркса и остается во многом открытой для интерпретаций в проектах будущего. Именно с проблемы незаконченной теории государства Маркса начал свое выступление Михаэль Хайнрих (Высшая технико-экономическая школа, Берлин). Автор книги «Карл Маркс и рождение современного общества. Биография и развитие творчества» [2] говорил о том, что критики Маркса часто упрекают его в отсутствии собственно политической теории. Сторонники же подчеркивают значимость таких его работ, как «К критике гегелевской философии права», «Манифест», «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» и «Гражданская война во Франции». Изучая эту тему, докладчик обратился к наследию Маркса как политического журналиста. В 1850-е в качестве главного европейского корреспондента «Нью-Йорк дейли трибьюн» — самой крупной газеты в мире — в серии статей об испанской революции он рассмотрел роль конституции в политическом процессе при разных формах правления. Лишь недавно эти статьи Маркса начали переводить и публиковать в сборниках, однако Хайнрих предостерегает: к ним не следует относиться с энтузиазмом коллекционера — необходимо строгое исследование, чтобы увидеть в них политическую теорию.
Критерий выделения главного и второстепенного в наследии Маркса задал он сам: для понимания политики необходимо понимание экономики. В связи с этим Хайнрих призвал к осторожности при работе с политическими взглядами Маркса на основе его текстов, не содержащих экономического анализа («К критике гегелевской философии права»). Кроме того, Хайнрих остановился на роли тезиса Маркса из «Манифеста», упрощенная версия которого (государство — это комитет правящего класса) сыграла значительную роль в дискуссиях ХХ века. Лишь немногими мыслителями и активистами — Грамши, Лениным, Альтюссером и Пуланзасом — тезис был осмыслен критически. В политической теории Маркса важно обратить внимание на ряд основ буржуазного государства. В первую очередь, на его правовую нейтральность, пренебрегающую материальным неравенством (Хайнрих прибегает к афоризму о законе, который равным образом запрещает ночевать под мостом и богатым, и бедным). Капиталистическому способу производства необходимо считать владельцев товаров свободными и равными индивидами, однако свобода и равенство вполне могут сосуществовать с исключением больших групп населения (по классовому, гендерному, этническому и другим признакам). Во-вторых, государство производит условия, необходимые для капитализма, которые сам он произвести не может. Именно государство всеобщего благосостояния позволяет капиталу эксплуатировать и дисциплинировать трудовые ресурсы в системе, частью которой является управление бедностью и даже ее ростом. Третье основание — демократические институты, являющиеся не только историческим преимуществом, результатом борьбы граждан за демократию, но и средством согласования, определения и администрирования интересов капиталистического способа производства. В заключение Хайнрих остановился на противоречиях демократии, бонапартистских тенденциях и подъеме правого популизма в современной Европе и США.
Исследовательница Джоди Дин (Колледжи Хобарта и Уильяма Смита, Нью-Йорк) в докладе «Коммунизм или неофеодализм?» представила свой диагноз современности, задавшись вопросом Маккензи Уорк: «Что, если мы уже живем не при капитализме?» Опираясь на тезис Розы Люксембург о выборе, который стоит перед человечеством: социализм или варварство, Дин утверждает, что сегодня мы выбираем между коммунизмом и неофеодализмом. Она указывает на четыре тенденции неофеодализма, свидетельствующие о выходе за пределы капитализма: раздробленный суверенитет, появление новых господ и слуг, увеличение числа окраин и глубинок, катастрофизм.
Фрагментация суверенитета, описанная историками Перри Андерсоном и Элен Мейксинс Вуд, означает, что на юрисдикцию претендуют разные источники власти, а на место верховенства закона становятся договоренности и произвол: при неофеодализме глобальные финансовые институты и цифровые платформы (Facebook, Google) диктуют правительствам законы, по которым деньги перераспределяются от бедных к богатым; корпорации судятся с государствами в международных трибуналах, если те пытаются как-либо регулировать их деятельность в общественных интересах, при этом сотрудники корпораций не имеют права судиться с работодателем и вынуждены прибегать к частным арбитрам.
Усиление иерархии и экспроприации приводит к появлению новых «господ» и «крепостных», причем первые могут контролировать социальную жизнь последних: «крепостные» сами выбирают эксплуатацию, не имея возможности ее не выбрать. Растущий разрыв между процветающим городом и неустроенной деревней — третья тенденция, отмеченная Дин. Все это ведет к последней, четвертой тендеции — катастрофизму. Неуверенность в завтрашнем дне имеет также психологические последствия в виде роста числа депрессивных и тревожных расстройств. Следуя недогматическому марксизму, Дин призывает увидеть и другие приметы времени, которые укажут на альтернативу капитализму и неофеодализму — коммунизм.
Григорий Юдин (МВШСЭН) выступил с докладом «Демократия как матрица всех режимов: проблема бонапартизма». Он обратил внимание на то, что Маркс видел в гегелевской идее государства угрозу для демократии, когда недемократический бонапартистский режим стремится выглядеть демократическим. «Синтез» монархии и демократии, по Марксу, невозможен, так как внутри монархии демократия одновременно и утверждается, и отрицается. Как показал исследователь марксистского анализа государства Мигель Абенсур, суверенитет не может принадлежать и государству, и народу, так как государство — это абстракция, которая парализует конкретный демос. Сегодня власть президента легитимирована волей масс, как когда-то власть монарха — плебисцитарного лидера. Юдин приходит к выводу, что голосование пассивных масс не может обеспечить демократию: именно такое положение дел предсказал Маркс. Не покидающее нас сегодня ощущение того, что мы живем в некоей «дисфункциональной демократии», объясняется тем, что мы находимся в режиме, где демократия противоречит самой себе. Возможность коллективного действия скована при бонапартистском режиме, но именно мышление за пределами электоральной политики необходимо для раскрытия политического воображения.
Доклад Ильи Будрайтскиса (МВШСЭН) «Сатана изгоняет сатану? Пролетарское государство как моральная и политическая проблема» также касался проблемы бонапартизма. Бонапартистская империя как конечная форма буржуазного государства делает очевидной неполноту достигнутого освобождения и сигнализирует о необходимости перманентной революции, благодаря которой демократия станет основой общества, а не государства. В СССР проблема отмирающего государства маркировала разрыв между официальным языком и реальностью. В связи с этим можно утверждать, что работа Ленина «Государство и революция» была одним из самых противоречивых элементов идеологического канона. Согласно Ленину, ключевой политической задачей революции было уничтожение старого государства и создание государства, которое разрушало бы само себя. Эта парадоксальная конструкция связана с представлением о государстве как о нейтральном инструменте трансформации общества. Однако докладчик показал, что такое прочтение Маркса ошибочно. Для этого Будрайтскис обратился к предложенному Марксом анализу Парижской коммуны как феномена, противоположного эволюции буржуазного государства. Коммуна представляла собой разворот всей исторической логики государства: она не устанавливала социализм, а создавала рациональную форму классовой борьбы. Именно негосударственная прямая демократия открывала возможность для реализации классового интереса рабочих как интереса общества в целом. Большевистская идея отмирающего государства возникла из представления о неизбежности превращения демократического государства в ту или иную форму буржуазной империи со своим Бонапартом. В этой ситуации предполагалось отвергнуть государство как цель, но принять как средство, то есть «изгонять сатану сатаной». В заключение Будрайтскис подчеркнул: цель революции в том, чтобы прекратить воспроизводство государства, для чего нет универсальных способов — они конъюнктурны и связаны с конкретным историческим моментом.
Артемий Магун (ЕУ СПб.) также обратился к теме политического воображаемого. В докладе «Помыслить коммунистическое государство» он остановился на поставленной в «Манифесте» проблеме конструирования проекта демократического государства, опирающегося на институции, которые бы не были либеральными. Философ отметил, что на такой проект указывал Маркс (говоря об ассоциации, которая обеспечит свободное развитие всех), его пытались воплотить в рамках советов (которые однако были быстро монополизированы исполнителями), а в СССР и Китае он реализовался как партия-государство (устойчивая, но недемократическая конструкция). Наконец, недавние попытки разработать такой проект связаны с теориями радикальной демократии [3], которые ближе всего подходят к анархистскому проекту, однако не предлагают убедительных моделей институций для ее поддержания. Философ видит пути решения в работе Маркса о гегелевской философии права. Для Маркса оказывается важным то, что отмиранию государства будет предшествовать переходный период. Развивая эту мысль, Ленин предлагал понимать переходное «контргосударство» как нацеленное на разрушение традиционных государственных аппаратов. Современные же неолиберальные государства, подчеркнул Магун, отнюдь не минимизируют роль государства, а, напротив, усиливают, и механизм этого усиления известен именно благодаря Марксу. Соглашаясь с Абенсуром, докладчик отметил, что (как это часто и бывает), описывая альтернативу, Маркс в итоге показал нам реальность: во многом мы сегодня живем именно в том государстве, которое представлено в «Манифесте» как «переходное». Магун предложил свою, альтернативную анархистским и либеральным проектам, модель демократического государства, иронично назвав ее «демократически-авторитарной коммунистической республикой». Ирония, впрочем, относится только к названию: проект, где каждый станет просвещенным бюрократом и будет принимать участие в управлении государством, где выборы представителей в советы будут сочетаться с жеребьевкой, Магун считает реальным осуществить уже сегодня.
В докладе «Генеалогия материализма и государство» Димитрис Вардулакис (Университет Западного Сиднея) предложил сконструировать теорию государства в рамках материалистического подхода, обратившись к понятию «интерес». Докладчик высказал мнение, что политической теории не следует игнорировать тот факт, что сегодня любой участок на земле принадлежит какому-либо государству, хотя так было не всегда.
Если обратиться к теории общественного договора Гоббса, ключевой становится идея интереса, который и приводит к переходу к политическому состоянию. Понятие интереса традиционно связывается с либеральной теорией, однако Вардулакис предложил рассмотреть его в другом ключе, а именно в контексте конфликтов и классовой борьбы. Докладчик показал разницу между либеральной и материалистической концепциями интереса и подчеркнул, что она не сводится к различию между личной выгодой и коллективным интересом. Подлинное отличие в том, что материалистическая концепция принципиально антиантропоцентрична. Чистый личный интерес политически вообще не имеет значения. Чтобы увидеть это, достаточно обратиться к феномену популизма. Бонапарт пришел к власти, потому что его личный интерес был артикулирован как коллективный. Вардулакис исследует генеалогию понятия «интерес» у Маркса и приходит к выводу, что Маркс опирался на эпикурейскую интепретацию понятия фронезис (благоразумие) [4]. Поскольку Эпикур признавал приоритет практики, обращаясь к феномену законности, он подчеркивал: закон имеет смысл и справедлив лишь тогда, когда он приносит пользу. В противном случае не нужны ни закон, ни государство, которое такой закон поддерживает. Фактически, у Эпикура можно найти прототеорию революции, где основа подчинения в государстве — возможность не подчиняться. Так, Вардулакис сконструировал материалистическую теорию государства, заключив свое выступление намеком, что неслучайно у важнейшего теоретика государства Макиавелли была собственная копия трудов Эпикура.
Кети Чухров (НИУ ВШЭ, стипендиатка Мари Кюри в Университете Вулверхемптона) в своем докладе «Капиталистическое бессознательное в коммунистическом воображении» затронула проблему того, что марксистская критика капитализма оказывается пропитана капиталистическим бессознательным. Преодоление отчуждения, по Марксу, должно быть достигнуто через отмену частной собственности, однако еще предстоит ответить, как именно это произойдет.
Чухров обращается к концепции отчуждения, которая разрабатывалась как в советском контексте, так и в постальтюссерианской мысли. Маркс не только сказал о том, как именно можно преодолеть отчуждение, но и блестяще описал его технику. Частная собственность и экономика, основанная на получении прибавочной стоимости, отчуждает и в то же время делает отчужденное желанным. В постальтюссерианской мысли прибавочный элемент описывается не как результат действия экономических сил, а как результат более глубинных свойств социальности. Вопреки тому, что об этом писал Маркс в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», Делёз, Гваттари, Лиотар, Фуко и даже Касториадис склонны онтологизировать прибавочный элемент как либидинальный, производящий желание. В их работах желание предстает, с одной стороны, как негативная сила, а с другой — как единственный производящий элемент. И как замечает Чухров, их критика капитализма говорит о чем-то еще более жутком, о преодолении отчуждения через еще большее отчуждение. Акселерационизм, новый материализм и различные техноутопии развивают это движение в теориях сопротивления. В рамках диалектической логики ответ на вопрос об отчуждении дает статья Мераба Мамардашвили (1972) о превращенных формах, которые затрудняют понимание истинной природы вещей, скрытой за разорванными причинно-следственными связями. Для Мамардашвили, как и для его предшественника Эвальда Ильенкова, политэкономия стала не просто инструментом социального анализа, а краеугольным камнем новой онтогносеологии. Кети Чухров, продолжив их мысль, подчеркнула, что если коммунизму удастся отменить прибавочную стоимость, то возникнет не просто новое миропонимание, но изменится фактическое положение вещей, иным станет само онтическое: сама материальность станет ноуменализированной. Так Ильенков смог увидеть эвристический характер труда, его способность формировать сознание. Возвращаясь к одиннадцатому тезису о Фейербахе, исследовательница утверждает, что необходимо не отказаться от философствования ради практики, а, напротив, наполнить философией всю жизнь, где каждый станет философом.
Секцию о государстве завершил доклад Алексея Савина (РАНХиГС) на тему «Государство, диалектика и Gattungswesen». Философ рассмотрел различия в трактовке родовой сущности у Фейербаха и Маркса, а также Лукача и Маркузе. Для советского законодательства понятие родовой сущности также сыграло значительную роль, отметил Савин. Он подробно остановился на понимании революционного права в декрете о суде, принятом почти сразу после Октябрьской революции. В нем утверждалось верховенство революционного правосознания и революционной совести трудового народа, что, по мнению Савина, является переходом к интуитивному праву. Судебные решения, по декрету, должны были согласовываться именно с революционной практикой, а также служить разрушению традиционной судебной системы. В этом смысле суд и право, определенные в декрете, опираясь на правосознание угнетенных, выступали как силы рода и манифестация родовой сущности.
Панельную секцию второго дня «Капитализм — деньги — труд» открыла Марина Симакова (ЕУ СПб.), чей доклад послужил своеобразным мостом между обсуждениями государства и дискуссиями о труде. Исследовательница предложила анализ понятия «реакция», при помощи которого сегодня все чаще описывают глобальный политический климат, связанный с подъемом популизма, националистических настроений и успехом политиков, обещающих возвращение былого величия. Однако этот термин проблематичен: используемый в качестве политического ругательства, он не дает возможности разобраться в том, что представляет собой реакция как исторический момент и как политический процесс и выбор. Игнорируя все научные и эпистемологические продвижения XX века, концепт опирается на ньютоновское видение мира (где реакция — это естественный и неизбежный результат любого изменения) и воспроизводит линейную прогрессивистскую темпоральность.
Генеалогия как понятия, так и феномена реакции восходит к Французской революции. Слово появляется в политической полемике для обозначения того, что наступает естественным образом после революционных событий. Исследовательница обратилась к понятию Грамши «пассивная революция» [5], означающему системный недемократичный процесс, который препятствует революционному действию и нейтрализует его. Пассивная революция происходит в момент кризисов господствующего порядка, когда привилегированные слои отказываются от всеобщего консенсуса и правят, не имея никакого авторитета у народа. Процесс, при котором народное недовольство нейтрализуется рядом реформ, информационными войнами и эксплуатацией моральной паники, докладчица предложила называть «реакционной модернизацией».
И Маркс, и Грамши указывали на реакционную позицию деклассированного люмпен-пролетариата, лишенного политической субъектности. Процесс возникновения финансовой аристократии является зеркальным отражением процесса люмпенизации. Мы видим сегодня схожую расстановку сил, когда производительная деятельность маргинализируется. В рамках текущей модернизации капитализм люмпенизирует массы и строит экономику «даров и займов». Политически артикуляция этого положения дел может принять любое направление — как левое, так и правое. Реакция, таким образом, является не отказом от перемен, а переменой, продвигаемой на других уровнях, часто скрывающей свое направление. Симакова отметила, что нам стоит, следовательно, переосмыслить само понятие перемен и коллективно определить их цель.
Андрей Шевчук (НИУ ВШЭ) посвятил свое выступление терминологическим проблемам, с которыми сталкивается социолог труда, исследующий фрилансеров и гигономику. Последнюю характеризуют самозанятость, цифровая опосредованность, работа над проектами (которые выдаются работникам дискретно, по мере возникновения у работодателя необходимости в выполнении того или иного задания) и цифровые платформы. Опираясь на Маркса, социолог определил такие платформы как места, где люди встречаются «известным образом для совместной деятельности и для взаимного обмена своей деятельностью» [6]. Цифровые платформы, которые организуют труд и меняют социальные отношения, исследователь предлагает разделять, с одной стороны, на «рыночные площади» и «теневые корпорации», а с другой — на те, где работа выполняется удаленно, и те, где за «встречей» на цифровой платформе следует контакт лицом к лицу. Исследователь подчеркнул значимость первого различения: если на платформах, работающих как рыночные площади, работодатель и работник сами выбирают друг друга и стоимость работ, то в «теневых корпорациях» (парадигмальным примером которых служит Uber) это делается при помощи непрозрачного алгоритма. Обобщая результаты своих эмпирических исследований платформенной занятости, Шевчук заключил, что у гигономики много негативных черт, наиболее значимой из которых является проблема социальной незащищенности работников. Однако докладчик подчеркнул, что его личная позиция состоит в том, что решать эту задачу должен не работодатель.
Доклад Алексея Пензина (Университет Вулверхемптона, Великобритания / Институт философии РАН) был посвящен генеалогии непрерывного капитализма, работающего в режиме 24/7, и его современным основаниям. Докладчик обратился к Кожеву, Агамбену, Фуко и Беньямину, которые использовали концепцию непрерывности в своих исследованиях, опираясь на представление Маркса о непрерывности как необходимом условии капиталистического производства. При этом, отметил Пензин, перерывы в производстве (в работе фабрик) не ставят под вопрос существование капитала, а лишь останавливают создание прибавочной стоимости. Докладчик обратил внимание на то, как часто в Grundrisse [7] Маркс использует термин Kontinuität, говоря о важности непрерывности для капиталистического производства.
Секцию завершило выступление Маурицио Лаццарато (Университет Париж I Пантеон-Сорбонна). Философ согласился с высказыванием Делёза о необходимости создания теории денег, которая не была бы просто критикой марксистской теории. Он обратил внимание на три феномена, не концептуализированные Марксом: неоплачиваемый труд (эксплуатация женщин, природы и рабов), войну и радикальное изменение, произошедшее с деньгами в ХХ веке. Во-первых, подчеркнул философ, мы наблюдаем сегодня, что абстрактный труд валоризируется, а бесплатный — девалоризируется, и для этого важно понимать: первоначальное накопление — не исторический феномен, а модель, которая воспроизводится постоянно. Во-вторых, если мы обратимся к тому, как Фуко и Делёз, опираясь на Ницше, работали с проблемой денег, то увидим, что они связывали их не с торговлей и меновой стоимостью, а с долгом и властью. Фуко считал деньги средством продолжения гражданской войны в управляемом виде. По его мнению, деньги лишь содержат в себе ростки будущей стоимости, для которой нужен труд, который в свою очередь происходит в условиях эксплуатации, что, по сути, означает войну. В конечном итоге, кредитные деньги конструируют реальность, в которой мы сегодня существуем. Лаццарато предлагает обратиться к истории латиноамериканских стран (Чили, Аргентина, Уругвай) в ХХ веке, где неолиберальный режим был внедрен благодаря гражданской войне, победе над революциями и длительному административному насилию. Философ уверен: чтобы продолжать сегодня думать о Марксе и с Марксом, развивая его идеи, необходимо анализировать то, что происходит после Маркса, «опрокинуть Маркса в настоящее».
Вторая и последняя сессия второго дня, «Марксизм, феминизм и проблема социального воспроизводства», представляла собой выступления и дискуссии по вопросам понятия «класс», рассмотренного сквозь призму марксистского феминизма. Чинция Арруцца [8] (Новая школа социальных исследований, Нью-Йорк) в своем докладе «Социальное воспроизводство, формирование классов и новая волна феминизма» сконцентрировалась на понятиях «класс» и «классовая борьба» в свете теории социального воспроизводства. Новая феминистская волна открывает, по мысли докладчицы, очередное политическое измерение: формы, которые приобретает борьба женщин в современном мире, позволяют по-новому взглянуть на капиталистическое общество и ответить на вопросы, что означает замена капитализма и чем он может быть заменен. Исследовательница обратилась, с одной стороны, к вопросу о том, почему в марксистской теории социальное воспроизводство (воспроизводство рабочей силы) не всегда связано с угнетением женщин, с другой — к генеалогии понятия «класс» из перспективы феминистской теории.
Рассматривая понятие «класс», Чинция Арруцца указала на то, что опыт классовой борьбы принимает разнообразные формы в различных исторических ситуациях. С этим связаны трудности в определении понятия: нет заранее обозначенных моделей для его понимания, поскольку класс является следствием процесса политической борьбы. Эта борьба напрямую связана с формами, которые принимает последние несколько лет феминистский протест (при этом важно помнить о его транснациональном характере). Новое феминистское движение имеет яркую антикапиталистическую направленность и несет огромный потенциал для построения альтернативной классовой политики, подрывающей основы капитализма. Оно наглядно показывает, что если мы хотим пересмотреть теорию социального производства, то надо задуматься о единстве, а не о разделении социального производства и социального воспроизводства.
Елена Гапова (Университет Западного Мичигана) выступила с докладом «Перераспределение и признание после социализма: за феминизм труда». Она обратилась к феномену постфеминизма, поместив его в контекст новых социальных движений. Так же как предыдущая докладчица, Гапова связала свой анализ с понятием «класс» и подчеркнула классовую повестку новых феминистских движений. Для этого она обратилась к полемике между Джудит Батлер и Нэнси Фрэйзер о том, как постфеминистская программа соотносится со структурной несправедливостью современного капитализма.
Если Батлер говорит о приоритете борьбы за признание в феминизме, то Фрэйзер различает правильное и неправильное признание, а также неправильное распределение: она указывает на ложное или кажущееся признание, маскирующее сохранение неравенства. Фрэйзер демонстрирует, что во многих случаях борьба за признание вытесняет борьбу за экономическую справедливость и не обязательно угрожает капиталистической эксплуатации. Так, в условиях конкуренции на рынке труда женщины (как представители нового типа класса — креативного класса) занимают двусмысленную позицию. С одной стороны, они стремятся «присвоить» свои тела себе, но, по сути, делают все, чтобы на равных участвовать в капитализме. Например, быть свободными от детей означает получить свободу, чтобы работать, в то время как для мужчин это означает свободу не работать: экономическое неравноправие продолжает процветать. И вопрос, который в связи с этим ставит Елена Гапова: как можно говорить о феминизме и женском труде после социализма?
Ангела Димитракаки (Университета Эдинбурга) выступила с докладом «Социальное воспроизводство и воображаемое». В нем исследовательница задалась вопросом о том, какова роль технологии в социальном воспроизводстве воображения в левом феминизме. Готовит ли нас это воображаемое к действиям против гегемонистской программы воспроизведения капитализма или, наоборот, оно все больше встраивает нас в ее рамки? В феминистской критике существует два подхода к этому вопросу. Согласно первому, технологический фактор не является ключевым в процессе социального воспроизводства: машины могут освободить от труда, но не могут заменить людей в обеспечении условий поддержания среды и производства аффекта (так же как машины не могут заменить людей в «самом производстве», когда речь заходит о прибавочной стоимости). В другом подходе, наоборот, подчеркивается исключительная роль технологий и им отдается приоритет как непременному условию женской эмансипации. Здесь речь идет не об освобождении от труда, а скорее о репродуктивной «несправедливости», и в качестве метода устранения этой несправедливости используются технологии.
Обращаясь к манифестам социалистического феминизма Суламифи Файерстон и Донны Харрауэй, а затем к идеям ксенофеминизма, репродуктивного труда и суррогатного материнства (Софи Льюис), Ангела Димитракаки показала, как этот техноцентричный подход отвергает и принцип разделения между рабочим и машиной, и сам антагонизм, который это разделение устанавливает. А это, утверждает исследовательница, на самом деле является решающим параметром капиталистического технологического воображения сегодня. Вассилис Цианос и Димитрис Пападопулос предлагают концепт «воплощенного капитализма» (embodied capitalism), в котором благодаря технологиям тело становится производительной силой, устраняя тем самым различие между силами и производственными отношениями путем их слияния в технологически опосредованном теле и внутри него, то есть в киборге. И если машины не способны самостоятельно создавать прибавочную стоимость, то киборги — могут. С марксистско-феминистской точки зрения устранение концептуального различия между производительным и репродуктивным трудом может быть центральным для расширения нашего понимания того, что такое рабочий класс.
На заключительном круглом столе «Как заглянуть в будущее? Взгляд из России» собрались Теодор Шанин (МВШСЭН), Владимир Мау (РАНХиГС), Сергей Зуев (МВШСЭН), Владислав Софронов (независимый исследователь) и Валерий Подорога (ИФ РАН). Григорий Юдин предложил порассуждать о том, что значит наследие Маркса и мышление, которое он представляет, в советском и российском контексте. Первым взял слово Теодор Шанин, который выступил с критикой понятия диалектического материализма. Владимир Мау указал на наиболее интересные с экономической точки зрения аспекты марксистского учения и отдельно выделил идеологический, квазирелигиозный уровень понимания марксизма. Валерий Подорога обратился к особенностям советского марксизма и советской марксистской школе, развивавшейся параллельно школе Альтюссера. Сергей Зуев в своем выступлении поставил вопрос о том, как Маркс может помочь заглянуть в будущее, как возможны в его оптике разные модели и подходы к форсайту. Философ Владислав Софронов сконцентрировался на все более всеохватном влиянии логики накопления.
Помимо выступлений и дискуссий в рамках конференции прошла организованная Центром социально-политической истории [9] выставка «Карл Маркс и “Весна народов” (1848—1849 гг.)», контекстуализировавшая теоретические и политические тексты Маркса. Не сводя мероприятие к сугубо теоретическому обсуждению, организаторы включили в программу и презентацию только что учрежденной Российской ассоциации политической философии. Ассоциация стремится объединить людей, «убежденных в том, что российская политическая философия должна стать источником интеллектуальных решений и утопических интуиций для России и мира и что этого можно достичь только путем совместного мышления» [10]. Таким образом, конференция стала местом производства не только интеллектуальных высказываний, но и политического действия.
Александра Запольская, Елена Нагаева
[1] Пленарные заседания предваряли две сессии, организованные через open call и посвященные политике времени, Марксу и современному материализму, однако в статье рассматриваются только пленарные доклады и круглый стол.
[2] Heinrich M. Karl Marx and the Birth of Modern Society: The Life of Marx and the Development of His Work. N.Y.: Monthly Review Press, 2019; Idem. Karl Marx und die Geburt der modernen Gesellschaft: Biographie und Werkentwicklung. Stuttgart: Schmetterling, 2018.
[3] См., например: Laclau E., Mouffe C. Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics. London: Verso, 1985.
[4] Маркс работал с эпикурейской традицией в своей докторской диссертации «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура». — Примеч. авторов.
[5] Gramsci A. Selections from the Prison Notebooks / Trans. and ed. by Q. Hoare and G.N. Smith. New York: International Publishers, 1971.
[6] Маркс К. Наемный труд и капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения. Том 3. М.: Политиздат, 1985.
[7] Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 годов // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Том 46. Ч . 1—2. М.: Издательство политической литературы, 1968.
[8] Активистка движения «Феминизм для 99%», см.: Арруцца Ч., Бхаттачарья Т., Фрэйзер Н. Феминизм для 99%. Манифест. М.: Радикальная теория и практика, 2020.
[9] Филиал Государственной публичной исторической библиотеки России.
[10] http://polphil.ru/ (дата обращения / accessed: 07.06.2020).