Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2020
В англо-, франко- и немецкоязычной науке социальная история литературы представляет собою давно сложившееся и развитое направление исследований, которые уже можно обобщать в специальных работах. Пожалуй, наиболее внушительный пример — многотомное издание «Hansers Sozialgeschichte der deutschen Literatur vom 16. Jahrhundert bis zur Gegenwart», посвященное немецкой литературе с XVI века до наших дней и выходящее в издательстве «Carl Hanser» (отсюда название) с 1980 года. Эта монументальная история литературы включает подробные описания, например, государственной политики в области литературы, культуры и образования, характеристики основных читательских групп, общественной роли отдельных литературных жанров и проч. В то же время в отечественных историях литературы социальная история в целом до сих пор представлена лишь в очень незначительной степени и, за некоторыми исключениями, находится в зачаточном состоянии.
В последнее время исследователи все чаще обращают внимание на первичное формирование публичной сферы в рамках учрежденных и часто финансируемых государством организаций (см.: [Caradonna 2012]). В российских условиях, где развитая публичная сфера окончательно сложилась в лучшем случае во второй половине XIX века, особенно оправданно пристальное внимание к изучению литературных институтов в контексте правительственной политики. Развитые формы общественной саморефлексии и самоописания, а в особенности поддерживающие их институты, лишь постепенно формировались в рамках литературы, существование которой в первую очередь зависело от государства. Этот далеко не прямолинейный и сложный процесс и станет объектом нашего внимания.
В теоретическом плане проблема институтов литературы детально разработана в мировой гуманитарной и особенно социологической науке. Опираясь на работы Ю. Хабермаса, посвященные формированию публичной сферы и ее институтов в эпоху Нового времени (modernity), исследователи стали распространять такое понимание и на литературу, критику, журналистику (см.: [Hohendahl 1982]). В то же время внутри социологии, и социологии литературы в частности, развивались системные теории литературы, представляющие ее как систему систем (I. Even-Zohar) или как конфигурацию взаимопересекающихся полей (П. Бурдьё). Наиболее последовательное развитие теория поля получила в книге П. Бурдьё «The Rules of Art: Genesis and Structure of Literary Field» [Bourdieu 1995], в которой была предложена теоретическая модель описания институционального функционирования литературной системы. Бурдьё разработал также понятийный аппарат и особый инструментарий для описания поведения как отдельных участников литературного поля (писателей, издателей, книгопродавцев), так и целых институтов (журналов, кружков, салонов, премий, школ, университетов). Последователи Бурдьё дополнили его модель объяснением функций других институтов, например школьного образования (см.: [Guillory 1993]), для развития литературы и особенно такого ее важного измерения, как литературный канон. На русском языке институциональный подход был воплощен в книге Б.В. Дубина и Л.Д. Гудкова «Литература как социальный институт» [Дубин, Гудков 1994]. Исследователи описали основные механизмы бытования литературы как системы внутри социальных структур, инвентаризовали основные роли, какие могут занимать участники литературного процесса.
Исследователи институциональной истории литературы часто разграничивают понятия «институт» и «организация» — более обобщенную и абстрактную единицу и конкретный, бюрократически организованный аппарат (см.: [Hohendahl 1989: 1—44]). В вошедших в предлагаемый блок работах А.А. Костина и А.В. Вдовина и К.Ю. Зубкова организации, такие как, например, отдельные гимназии или типографии, оказываются яркими случаями, проливающими свет на функционирование значимых институтов литературы: авторства, чтения, преподавания, понятого как форма воспроизведения и передачи определенного набора значимых ценностей. Другая типичная тенденция в исследованиях литературы как социального института — отказ от прочтения отдельных текстов в пользу более обобщенного социологизирующего подхода. С нашей точки зрения, эти два направления едва ли можно противопоставить — напротив, как показывают А.С. Бодрова и С.Н. Гуськов, анализ романа Гончарова «Обрыв» в контексте сложной истории взаимоотношений литературы и государства позволяет дать новую трактовку этого произведения.
Несмотря на упомянутые исследования П. Хоэендала, П. Бурдьё, Дж. Гиллори, Б.В. Дубина, Л.Д. Гудкова и других авторов, полноценных исследований институциональной истории русской литературы XIX века до сих пор подготовлено крайне мало. Образцами здесь могут служить, пожалуй, лишь книга У.М. Тодда «Литература и общество в эпоху Пушкина» [Тодд III 1996] и исследования А.И. Рейтблата [Рейтблат 2009; 2011], которые пытаются с разных сторон решить эту задачу: Тодд — через отражение социальных структур и социального опыта в русских романах («Евгений Онегин», «Герой нашего времени» и других), а Рейтблат — через описание и исследование максимального числа литературных институтов и «литературных ниш», то есть способов существования писателей и их объединений внутри литературного поля и пересекающихся с ним полей власти, экономики и др.
Если говорить об истории отдельных институтов, то программным исследованием института русской литературной критики стала коллективная монография «История русской литературной критики: советская и постсоветская эпоха» [История 2011], под редакцией Г. Тиханова и Е. Добренко, в которой коллективом авторов впервые была предпринята попытка описать не только дискурсивные сдвиги в истории критики, но и социальные и институциональные рамки ее функционирования с 1910-х до 1990-х годов. Применительно же к институтам XIX века научные исследования были чаще всего сосредоточены на одном объекте или институте — прежде всего толстом литературном журнале (см.: [Literary journals 1997; Зыкова 2005; Frazier 2007]).
В то же время практически отсутствуют исследования, в которых бы осмыслялось взаимодействие различных институтов. Этой исследовательской и методологической лакуной, в частности, и обусловлен выбор установок нашего блока.
В этих условиях предлагаемый читателям блок стремится актуализировать проблематику социальной истории литературы и показать многообразные формы сложного взаимовлияния государственных учреждений и литературных феноменов в институциональной парадигме. Понимая под институтом особый тип социальной структуры, то есть определенным образом организованное и способное к самовоспроизводству сообщество со своим набором ролей, установок и ценностей, мы покажем связь собственно литературного поля и государственных организаций на протяжении более чем столетнего периода формирования и развития «русской классической литературы», с 1730-х до 1870-х годов.
Изучение литературных институтов позволяет уйти от излишне прямолинейного противопоставления государства и «общества»/интеллигенции/публичной сферы, которое часто встречается в историко-литературных исследованиях. Мы фокусируемся прежде всего не на хорошо освещенных в научной литературе ситуациях прямого конфликта литературы и государственного аппарата (репрессиях против писателей, вмешательствах цензуры в тексты их произведений, революционной пропаганде в литературе и проч.) — скорее, нас интересуют «гибридные» случаи, когда государственные организации играли определенную роль в автономизации литературного поля и канонизации ключевых текстов русской словесности и, в свою очередь, испытывали влияние со стороны литературных институтов [2]. Эта проблематика раскрывается на примере нескольких значимых для имперского периода истории России случаев — государственного книгоиздания в середине XVIII века, института литературной критики, института литературного образования середины — второй половины XIX века и репрезентации Российской империи в романе «Обрыв», который, на первый взгляд, представляет собою яркий пример «чистого», автономного искусства и не имеет никакого отношения к вопросам политики и государственного управления.
Авторы вошедших в блок статей избегают традиционного нарратива, описывающего развитие литературного сообщества и государственного аппарата либо как независимых и неизбежно находящихся в конфликте групп, либо как союзников, совместно выступавших, например, в деле просвещения. Фактически вместо жестко разделенных государства и публичной сферы, о которых писали Ю. Хабермас и его последователи, в российских условиях возникает сложная сеть внутренних отношений, связывавших и разделявших различные государственные ведомства (далеко не всегда выступавшие единым фронтом) и отдельные группы внутри сообществ писателей, педагогов, издателей и проч. Так, на формирование гимназической программы влияют и сотрудники Министерства народного просвещения, и радикально настроенные литературные критики.
Интенсивность и разнообразие типов взаимодействия между полем литературы и государственными институциями возрастают в периоды социальной модернизации и стабилизации, в периоды масштабных реформ и, наоборот, контрреформ. Поэтому мы сосредоточили свои усилия на исследовании интересующих нас взаимодействий точечно, обратившись к особо показательным периодам: аннинское и раннеелизаветинское время (1730—1750-е годы), эпоха Великих реформ и контрреформ (1860—1870-е годы), но результаты этих исследований попытаемся осмыслить в общей перспективе развития русской литературы.
Блок открывается статьей Андрея Костина «Русская печатная поэзия середины XVIII века и потребление: предварительные замечания», которая предлагает новый подход к описанию места поэзии в жестко размеченной системе придворных институтов 1730—1740-х годов. Пристальный анализ книготорговых каталогов Академии наук (единственного тогда в России гражданского издательства), механизмов ценообразования, а также покупательских стратегий заказчиков книжной лавки Академии приводит к довольно неожиданному для традиционной истории русской поэзии заключению: она воспринималась современниками не как важное и самостоятельное субполе внутри словесности, но как маргинальное, хотя и претендующее на центральное положение в системе. Такой институциональный взгляд, размыкающий границы традиционного интерналистского нарратива о триумфальном восхождении русской поэзии к одическим вершинам ломоносовского периода, позволяет заложить основы для более историзированного и рецептивно-эстетического описания конфигурации придворного поля словесности не только при Анне Иоанновне и Елизавете Петровне, но и при Екатерине.
Во второй статье, «Генеалогия школьного историзма: Литературная критика, историческая наука и изучение словесности в гимназии 1860—1900-х годов», Алексей Вдовин и Кирилл Зубков исследуют становление в российской школьной педагогике специфического понимания классического произведения как одновременно исторически конкретного и вечного. Такой взгляд на изучаемую в школе литературу сделался настолько привычным, что механически воспроизводится и в современных школьных учебниках. Согласно гипотезе авторов, такое представление о классике возникает в гимназическом литературном образовании благодаря взаимодействию литературной критики в радикальном ее изводе, университетской исторической науки и собственно школьного преподавания. Начавшись в 1860-е годы, в начале XX века это взаи138 Алексей Вдовин, Алина Бодрова, Сергей Гуськов, Кирилл Зубков, Андрей Костин модействие приведет к закреплению в гимназическом учебнике своеобразного школьного «историзма».
Наконец, статья Алины Бодровой и Сергея Гуськова «Литература на службе империи, империя на службе литературы: к интерпретации финала роман И. Гончарова “Обрыв”» переносит акцент с литературных институтов и организаций непосредственно на изучение поэтики — сложной архитектоники романа Гончарова «Обрыв», и в первую очередь аллегоризации образа Татьяны Марковны Бережковой — «бабушки-России». Авторы показывают, что институциональный взгляд на гибридную позицию Гончарова в литературном и политическом поле (одновременно литератор и высокопоставленный чиновник) позволяет гораздо лучше объяснить именно такую специфику его «манифестации». Аллегоризм образа бабушки может трактоваться как воплощение взглядов Гончарова на судьбу России в контексте социальной турбулентности 1860-х годов и восходить к общеизвестному в России того времени статуарному мифу — о государственном строительстве Петра I, уподобленного Пигмалиону.
Библиография / References
[Дубин, Гудков 1994] — Дубин Б.В., Гудков Л.Д. Литература как социальный институт. М.: Новое литературное обозрение, 1994.
(Dubin B.V, Gudkov L.D. Literatura kak social’nyj institut. Moscow, 1994.)
[Зыкова 2005] — Зыкова Г.В. Поэтика русского журнала 1830—1870-х гг. М.: МАКС Пресс, 2005.
(Zykova G.V. Pojetika russkogo zhurnala 1830— 1870-h gg. Moscow, 2005.)
[История 2011] — История русской литературной критики: советская и постсоветская эпоха / Под ред. Е. Добренко, Г. Тиханова. М.: Новое литературное обозрение, 2011.
(Istorija russkoj literaturnoj kritiki: sovetskaja i postsovetskaja jepoha / Ed. by E. Dobrenko, G. Tihanov. Moscow, 2011.)
[Рейтблат 2009] — Рейтблат А.И. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы. М.: Новое литературное обозрение, 2009.
(Rejtblat A.I. Ot Bovy k Bal’montu i drugie raboty po istoricheskoj sociologii russkoj literatury. Moscow, 2009.)
[Рейтблат 2011] — Рейтблат А.И. Как Пушкин вышел в гении: Историко-социологические очерки о книжной культуре Пушкинской эпохи. М.: Новое литературное обозрение, 2011.
(Rejtblat A.I. Kak Pushkin vyshel v genii: Istorikosociologicheskie ocherki o knizhnoj kul’ture Pushkinskoj jepohi. Moscow, 2011.)
[Тодд III 1996] — Тодд III У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина / Пер. с англ. А.Ю. Миролюбовой. СПб.: Академический проект, 1996.
(Todd III W.M. Fiction and Society in the Age of Pushkin: Ideology, Institutions, Narrative. Saint Petersburg, 1996. — In Russ.)
[Bourdieu 1995] — Bourdieu P. The Rules of Art: Genesis and Structure of Literary Field. Stanford: Stanford University Press, 1995.
[Caradonna 2012] — Caradonna Jeremy L. The Enlightenment in Practice: Academic Prize Contests and Intellectual Culture in France, 1670— 1794. Ithaca; London: Cornell University Press, 2012.
[Frazier 2007] — Frazier M. Romantic Encounters: Writers, Readers, and the Library for Reading. Stanford: Stanford University Press, 2007.
[Guillory 1993] — Guillory J. Cultural Capital: The Problem of Literary Canon Formation. Chicago: The University of Chicago Press, 1993.
[Hohendahl 1982] — Hohendahl P.U. The Institution of Criticism. Ithaca: Cornell University Press, 1982.
[Hohendahl 1989] — Hohendahl P.U. Building a National Literature. The Case of Germany, 1830— 1870. Ithaca; London: Cornell University Press, 1989.
[Literary journals 1997] — Literary journals in Imperial Russia / Ed. by D. A. Martinsen. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1997.
[1] Авторы блока благодарят Екатерину Вожик за помощь в техническом и библиографическом оформлении статей.
[2] Сказанное, разумеется, не означает, что мы считаем эти конфликтные ситуации малозначительными или не заслуживающими внимания — речь о том, что ими отношения литературы и государства далеко не исчерпываются.