Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2020
Денис Ларионов (РГГУ, Институт филологии и истории, преподаватель)
Denis Larionov (Russian State University for the Humanities, Institute of Philology and History) vseimena79@gmail.com
Станислав Снытко (независимый исследователь, Санкт-Петербург)
Stanislav Snytko (Independent researcher, St. Petersburg) spaceincutting@gmail.com
Разговор о политике прозы, который, с нашей точки зрения, давно и очевидно назрел, имеет обширную предысторию. Начиная с эпохи Ренессанса («Утопия» Т. Мора) эволюция ведущего прозаического жанра, романа, идет рука об руку с развитием политической мысли. Подъем романа в XVIII в. [Watt 2001] связан с просветительскими идеями свободы личности, верховенства справедливости и рационализма, а самим идеологам Просвещения принадлежат влиятельные литературные новации. Литература XIX в. наследовала универсализму Просвещения: прозаик индустриальной эпохи — прежде всего создатель всеобъемлющих исследований социально-политического генезиса психологического мира личности; тогда же достигает расцвета и жанр политического романа. Свои коррективы внес век «крупных оптовых смертей»: крушение личности в XX в. означает не только «конец романа» (О. Мандельштам) в его гуманистическом изводе, но и революционную трансформацию жанра. В теориях авангарда революционный подход в эстетике гомологичен революционному обновлению общества, а формалистская теория прозы наделяет революционным потенциалом не столько отдельно взятые произведения, сколько повествовательную прозу как таковую — в тех случаях, когда она «осознаёт» свою формальную природу [Шкловский 1921]. Особое значение для раскрытия этого потенциала имеет философский опыт XX в.: работы В. Беньямина, Т. Адорно, Р. Барта, М. Фуко показывают, каким образом идеологические структуры предопределяют устройство дискурса, будь то реклама или авангардистский роман. Вслед за Шкловским и Бахтиным, постструктуралисты наделяли освободительным потенциалом не столько поэзию, сколько прозу: Барт пишет о «новом романе», Фуко — о Р. Русселе, Делёз — о Кафке, Прусте и многих других, сближая философию с романом в общей для них задаче «освободить жизнь там, где она находится в тюремном заключении» [Делёз 2004: 183].
Начиная с рубежа 1990—2000-х годов в отечественной поэзии и сопутствующем ей критико-исследовательском дискурсе ведется интенсивная и насыщенная разработка оснований и перспективных стратегий политически заостренного письма (одно из последних этому свидетельств — развернувшиеся вокруг новейшей поэзии дискуссии о гендерном равноправии). И если поэзия в этот период заметно радикализируется: от аналитических реплик по поводу общественно-политической ситуации до попыток ревизии структуры поэтического субъекта и анархических интервенций за пределы печатного листа, — то в прозе наиболее резонансными и анализируемыми явлениями по-прежнему остаются различные варианты «магического историзма» (под этим понятием А. Эткинд и М. Липовецкий объединяют В. Пелевина, Д. Быкова, Б. Акунина, О. Славникову, Л. Улицкую, М. Елизарова и, с оговорками, В. Сорокина [Etkind 2009; Липовецкий 2013]). На этом фоне выделяются популистский консерватизм «нового реализма», «реакционный постмодернизм» (А. Проханов, П. Крусанов и др.) [Липовецкий 2018] и умеренные интерпретации модернизма (М. Шишкин, А. Иличевский и др.). Нам, однако, не хотелось бы воспроизводить драматичный тезис о провинциальности русскоязычной прозы, вызванный к жизни как очевидным институциональным кризисом в литературном поле, так и стереотипом о новой прозе как «другой», «неформатной», «параллельной», «сложной» и т.п., выводящим подобную прозу за рамки рассмотрения на общих правах.
В исследованиях современной литературы опыты политического, в широком смысле, прочтения прозы сравнительно редки [Гулин 2016; Львовский 2017] и, как правило, носят критический, демифологизирующий характер [Липовецкий 2008: 485—498; 2012]. Этим обстоятельством продиктовано расширительное понимание политического, которого мы придерживаемся в настоящем блоке, и задача представить пролегомены к возможной политической карте современной русской прозы, карте, которая учитывала бы не столько сюжеты книг и высказывания авторов, сколько политику формы и эстетическую идеологию в целом.
В центре внимания Галины Заломкиной — диалектика утопии и антиутопии/дистопии в романах Виктора Пелевина «S.N.U.F.F.» и «iPhuck 10». Сталкивая в романе «S.N.U.F.F.» дистопию и антиутопию, писатель деконструирует модель идеального цифрового будущего. Пелевин не останавливается ни на утопии, ни на ее антиподах, всегда предлагая переход от одной идеологии к другой. В романе «iPhuck 10» орудиями диктата оказываются как западный «тоталиберализм», так и «славянофильский» патриотизм, однако антиутопические миры Пелевина — не аллегории современного общества, но критика иллюзии, согласно которой одна из противоборствующих сторон — это «матрица», из которой можно выйти, сбежав в другую: мир тотальной симуляции не предусматривает возможность побега.
Денис Ларионов рассматривает поэтику писателя Юрия Лейдермана как выражение политического аффекта, наделяющего разнородные культурно-символические смыслы равными правами в пределах единого высказывания. Концептуалистской литературе, сосредоточивающей внимание на обосновании художественного жеста и аналитическом дистанцировании от него, Лейдерман противопоставляет шизофреническое (в значении шизоанализа Ж. Делёза и Ф. Гваттари) «влипание» в гетерогенные, идеологически разнородные дискурсы. Это позволяет создать модель множественного политического субъекта — номадической общности «сингулярных воль», движимых энергией освободительного становления.
В работе Станислава Снытко реконструируется социальная позиция героя романа Александра Ильянена «Пенсия». Несмотря на многочисленные мотивы материального неблагополучия, зарисовки общественных пространств и социально-политический подтекст, в романе осуществляется не прямая социальная критика, а релятивизация любой устойчивой идентичности. Как в литературной технике автора, так и в быту его героя выделяется ряд приемов (бриколаж, détournement, экономика игры и дара и др.), использование которых, согласно М. де Серто, позволяет обходить доминирующий социально-экономический порядок, приводя к политизации повседневных практик, в случае Ильянена неотделимых от литературного письма. В числе некоторых других авторов (А. Петрова, Ю. Лейдерман, М. Степанова) Ильянен развивает концепцию «литературы существования» А. Гольдштейна в ее требовании личного этического усилия и доверия к реальности.
Вера Котелевская анализирует стратегию символической легитимации Михаила Шишкина на материале его программного эссе о швейцарском писателе Р. Вальзере «Вальзер и Томцак» и романа «Письмовник». На основе жизненного и литературного текстов Вальзера Шишкин конструирует неоромантический миф, которому присущи органицистская метафорика, метафизическое обоснование творчества, фатализм, мифологема гения. Писатель стремится к актуализации Истории и придает модернистскому мифу политическое звучание, противопоставляя его дегуманизированной советской реальности. В противоположность отрытому, незавершаемому и самодостаточному письму Вальзера, романные пастиши Шишкина воспроизводят узнаваемые образы и реалии, апеллирующие к общенациональной памяти и широкому читателю. Особую роль играет метафора семьи как ковчега, оберегающего индивида от бездушия государства и биологического небытия.
Статья Евгения Павлова «Политика детства: стратегии сопротивления Драгомощенко» впервые подробно рассматривает политические аспекты поэтики Аркадия Драгомощенко, которая расценивается как революционная. Политический потенциал стратегии Драгомощенко, сформулированной им как «сопротивление погоде», связан с трактовкой языка как принципиально неприсваиваемого и незавершенного. В романе «Китайское солнце» и стихотворении «Политику» обозначены контуры поэтического «не-места», для которого характерны темпоральные смещения, нарушение репрезентации и стремление к «безмолвному» высказыванию. Акт письма становится политической акцией, когда подрывает логику воспроизведения, копирования реальности, основанную на универсальных законах семантики и тождественную социальным конвенциям.
Библиография / References
[Гулин 2016] — Гулин И. Сообщества по ту сторону текста // НЛО. 2016. № 139. С. 255—265.
(Gulin I. Soobshchestva po tu storonu teksta // NLO. 2016. № 139. P. 255—265.)
[Делёз 2004] — Делёз Ж. Переговоры. 1972— 1990 / Пер. с фр. В.Ю. Быстрова. СПб.: Наука, 2004.
(Deleuze G. Pourparlers 1972—1990. Saint Petersburg, 2004. — In Russ.)
[Липовецкий 2008] — Липовецкий М. Паралогии: Трансформации (пост)модернистского дискурса в русской культуре 1920— 2000-х годов. М.: Новое литературное обозрение, 2008.
(Lipoveckij M. Paralogii: Transformacii (post)modernistskogo diskursa v russkoj kul’ture 1920— 2000-h godov. Moscow, 2008.)
[Липовецкий 2012] — Липовецкий М. Политическая моторика Захара Прилепина // Знамя. 2012. № 10. С. 167—183.
(Lipoveckij M. Politicheskaya motorika Zahara Prilepina // Znamya. 2012. № 10. P. 167—183.)
[Липовецкий 2013] — Липовецкий М. Пейзаж перед // Знамя. 2013. № 5. С. 174—189.
(Lipoveckij M. Pejzazh pered // Znamya. 2013. № 5. P. 174—189.)
[Липовецкий 2018] — Липовецкий М. Псевдоморфоза: Реакционный постмодернизм как проблема // НЛО. 2018. № 151. С. 223—245.
(Lipoveckij M. Psevdomorfoza: Reakcionnyj postmodernizm kak problema // NLO. 2018. № 151. P. 223—245.)
[Львовский 2017] — Львовский С. Дети равнины: Герман Садулаев как постсоветский и (пост)колониальный писатель // НЛО. 2017. № 144. С. 489—508.
(L’vovskij S. Deti ravniny: German Sadulaev kak postsovetskij i (post)kolonial’nyj pisatel’ // NLO. 2017. № 144. P. 489—508.)
[Шкловский 1921] — Шкловский В. «Тристрам Шенди» Стерна и теория романа. Петроград: Издание «ОПОЯЗ», 1921.
(Shklovskij V. «Tristram Shendi» Sterna i teoriya romana. Petrograd, 1921.)
[Etkind 2009] — Etkind A. Stories of the Undead in the Land of the Unburied: Magical Historicism in Contemporary Russian Fiction // Slavic Review. 2009. Vol. 68. № 3. Р. 631—658.
[Watt 2001] — Watt I. The rise of the novel: studies in Defoe, Richardson, and Fielding. Berkeley: University of California Press, 2001.