(подготовка текста, вступительная статья и комментарии Е. Р. Пономарева)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2020
Незаконченный рассказ «На извозчике» был впервые опубликован крупнейшим эмигрантским специалистом по творчеству И.А. Бунина Ю.В. Мальцевым (Новый журнал. 1987. № 168—169). К сожалению, автор одной из наиболее значительных монографий о творчестве писателя не был опытным текстологом. В нескольких публикациях из бунинского архива, которые он осуществил в 1980-е годы, довольно много ошибок. Не меньше ошибок делали и более ранние публикаторы бунинского наследства: В.Н. Бунина, Л.Ф. Зуров, М.Э. Грин. Бунина и Зуров вообще не имели филологического образования, не говоря уже о текстологической подготовке, которой не было ни у кого из перечисленных выше. Эта ситуация обычна для эмигрантской русистики. Остается лишь сожалеть, что рукописи крупнейших писателей эмиграции так долго ждали научного изучения.
Практически все публикации бунинского наследия, осуществленные после 1953 года, требуют пересмотра и републикации. Частично это уже сделано в новом бунинском томе «Литературного наследства». Частично это еще предстоит сделать. Например, многие рассказы Бунина, опубликованные после смерти автора (часть из них — безусловные шедевры: «Десятого сентября», «Мария Стюарт», «Письма», «Ривьера»), печатались по случайному варианту текста, без учета истории текста и имеющихся вариантов. Советские и постсоветские собрания сочинений перепечатывали этот случайный вариант, не имея возможности проверить текст по рукописи.
Особенно не повезло рассказу «На извозчике». Поскольку рассказ не завершен, он не был включен ни в одно из собраний сочинений Бунина и остался практически неизвестным широкому читателю. Кроме того, в этом тексте публикатор допустил целую гроздь оплошностей и ошибок.
Во-первых, несколько важных для понимания слов Ю.В. Мальцев прочитал неверно. Некоторые слова ему не удалось прочитать вовсе, на их месте в журнальном тексте стоит помета «неразборчиво». Во-вторых, история текста в публикации «Нового журнала», разумеется, не учтена. В-третьих, публикатор увидел не весь последний слой карандашной правки (видимо, он работал по фотокопиям, в которых этот слой отразился не до конца).
Мы предлагаем читателю полностью разобранный и вычитанный (ни одной пометы «неразборчиво» в нашем варианте нет) текст рассказа. История текста представлена полностью в подстрочных примечаниях. Кроме того, в новой публикации исправлены все выявленные ошибки первой публикации.
Исправлены некоторые ошибки чтения: например, первый публикатор прочитал слово «холодъ» (Бунин писал только по старой орфографии) как «холодь», сочинив, таким образом, новую лексему. Словосочетание «на площадке» (с њ на конце) прочитано Мальцевым как «на площадках».
Исправлены некоторые неточности, например, в начале предложения «Ах, какая разрозненная…» из-за авторской вставки на полях не было замечено начальное «Ах». В сочетании «пьяных вишен» почему-то не вошло в текст слово «пьяных». «Завинчивание» гроба в публикации Мальцева заменено на «заколачивание». Во фразе «…смерть все равно несказанный ужас» последние два слова потерялись. Форма отчества «Николаич» у Мальцева переделана в более привычное «Николаевич», но в текстах Бунина такие сокращения отчеств важны — см., например, рассказ «Мария Стюарт», где в последней фразе имя и отчество героини записаны как «Марья Николавна» в противовес подчеркнуто-вежливым формам «Мария Николаевна» в начале и середине текста. В предложении «Унизить себя перед любимой женщиной…» первое слово заменено на «Узнать…», отчего теряется смысл всего отрывка.
Кроме того, в нашей републикации сохранено бунинское деление текста на абзацы (Мальцев несколько раз произвольно ввел в текст красные строки). Уточнено несколько стилистических моментов (порядок слов, незначительные перестановки, сделанные публикатором) — печатный текст приведен к последней авторской воле.
Рассказ «На извозчике» — яркая иллюстрация необходимости републикации всех текстов Бунина, которые не успел опубликовать сам автор. Эта републикация — одна из важнейших текстологических проблем, которые стоят перед современным буниноведением.
Источники текста:
1) Черновой автограф (РАЛ. MS 1066/194) — 7 листов, текст с обеих сторон (кроме последнего). Черные чернила, правка такими же чернилами в процессе написания. Варианты текста на полях и незначительные исправления даны простым карандашом (оговаривается особо). Авторская датировка отсутствует.
Датируется приблизительно по качеству бумаги, использованию чернил и карандаша (без исправлений химическим карандашом или шариковой ручкой) и твердому (не старческому) почерку, а также времени создания одного из набросков к рассказу (РАЛ. MS 1066/584): между концом 1940 года и 1944 годом.
2) Отрывок чернового автографа конца рассказа (РАЛ. MS 1066/195) — один лист, верх оторван, текст с обеих сторон. Черные чернила, правка такими же чернилами в процессе. Публикуется отдельно в качестве приложения.
На извозчике
А. [2] и Б., друзья [3] Н., оба [4], как и хозяин, холостые, но уже давно не первой молодости [5], отлично пообедали у него на Песках [i], сидя [6] в светлой, теплой столовой, посматривая на хорошенькую горничную в белом фартучке с кружевами, выпили кофе с коньяком и закурили, продолжая шутить над знакомыми, вспоминая редкую глупость одного, странности другого, скупость третьего, идиотское самомнение четвертого… Но хозяин вдруг взглянул на карманные [7] часы и сделал испуганные глаза:
— Батюшки мои! Уже почти девять!
— А что такое? — спросил Б.
— Как что такое? А Карцев [8]-то? Надо показаться хоть на первой панихиде…
И все, замяв папиросы в пепельницах, встали и пошли в прихожую. Там Б. сказал хозяину:
— Где тут у вас, дорогой мой? Все забываю… А меж тем, после белого вина и нарзана… [9]
— Все прямо, потом третья [10] дверь налево…
На дворе стоял [11] такой густой, морозный туман [12], что [13] свет фонарей был в нем молочный и быстро проезжавшие мимо [14] извозчики тотчас скрывались из глаз. Наконец задержали [15] двух, и Н. спросил [16]:
— Ну кто с кем?
— Я отдельно, — сказал Б. — До свиданья, дорогие друзья, я не поеду. Я на Каменноостровский [17]. [ii]
— Неловко!
— Нет, Бог с ними совсем с этими панихидами. До свиданья, спасибо за прекрасно проведенный вечер… [18]
И, помахав перчаткой, влез, большой, в золотых очках, в жеребячьей дохе [19] в промерзлые санки с собачьей полостью. Сильная маленькая [20] финкаiii мелкой [21] рысью понеслась навстречу туманному и морозному ветру. И Б. с удовольствием стал думать:
— Да, Бог с ним совсем. Нынче к нему, через неделю к другому, через месяц к третьему… Милые петербургские зимы!
— Да, Карцев… [22] Вот тебе и Карцев. Вот и опять нет на свете никакого Карцева [23]. Ни в Петербурге и нигде. Конечно, нигде, — что ж дурачить-то себя [24]! Побыл на свете [25] тридцать восемь лет и опять исчез, опять не существует, как не существовал и до этих тридцати восьми лет! И как неожиданно! [26] «Слышали? Очень тяжело болен Карцев. Крупозное воспаление легких». «Ну, не велика беда, это только старикам опасно». И вдруг, утром черная рамка в «Новом времени» [iv] и крупными черными буквами в строку имя, отчество, фамилия! Что за вздор! Что-то совершенно нелепое, не подходящее к нему, именно неподходящее! Ведь всего две недели тому назад я обедал у него и восхищался им: как всегда, удивительно бодр, энергичен [27], живые блестящие черные глаза и сам весь сух [28], крепок, отлично одет, душисто пропитан [29] дорогим табаком, — ужасно, в сущности, курил! — молодая красавица [30] жена, чудесная квартира, успехи в делах… И вот вдруг, вместо всего этого, «безвременная кончина» и какая-то [31] «жизнь вечная, бесконечная», здравому человеку совершенно непостижимая… Ах, [32] уж эти панихиды и отпевания! Какой обман душевного умиления и умственной расслабленности! Тут все к вашим услугам: и какаято будто бы высокая грусть [33], и какая-то будто бы небесная [34] радость, и будто бы полнейшая вера [35] в это [36] «вечное, бесконечное», и эта одурачивающая поэтика [37] надгробных слов и песнопений… а вышел на [38] площадку лестницы покурить, и все пошло [39] прахом, в воображении стоит только торчащий из-за края гроба и точно [40] с маскарадной маски нос. Там теперь [41] как раз все это и происходит: и холод на площадке лестницы перед растворенной дверью в прихожую, полную людей, и толпа в той [42], где он лежит в полусвете восковых свечей в руках «предстоящих», на столе под церковным покровом [43], с лампадкой у изголовья, и это умилительное пение, и конусообразные глазетовые ризы, и развевающийся возле них ладан [44], и похудевшая, прозрачно-бледная и еще более похорошевшая от этой бледности, прозрачности и траурного платья жена, а в [45] пустой столовой бессмысленно-успокоительное тиканье стенных часов: так было, так будет, так было, так будет…
— Ух, как несет этим чертовым туманом! И охота ей жить в такой дали ото всего! Верно, уж злится, что опаздываю, полулежит на тахте, поджав ноги, и [46] со зла курит папиросу за папиросой, — все они, худые и маленькие [47], злы… А уж он никогда не вздохнет больше этим туманом и не узнает, что нынче нового в вечерних газетах. Был — и исчез. Изумительно. Старо, как мир, и все-таки изумительно. Мудрые думы [48] мои обо всем этом, конечно [49], пошлей пошлого, да что же [50] иное можно тут думать! Да, исчез, а все во всем мире осталось [51] по-прежнему, только без него, и будет [52] без него [53] во веки веков. И будет [54] некогда такой же вечер без меня… Подумать только: без меня! И все-таки еду вот и чувствую себя как нельзя лучше… Зла, а как бывает умна, весела, насмешлива! [55] И эта оливковая смуглость, и худенькие ключицы, и коротенькое, как у девчонки, черное шелковое платьице…
— Да, без меня, без меня… [56] Но без кого это — без меня? Кто это я? То, что есть мое подлинное я, не есть, конечно, мое тело вот в этой дохе. Да и что такое мое тело? Я и тела своего не понимаю. И близко ли оно мне как следует, по-настоящему? И насколько оно отлично от других тел? Кое-чем, конечно, отлично, но в общем-то, в общем? Так что же такое я? И чем оно, в свою очередь, отлично от других? И [57] есть ли у меня подлинная власть над этим я? Ведь что во мне происходит всю жизнь? Ах, какая разрозненная [58], разнообразная чепуха мыслей и чувств, живущая какой-то совершенно самостоятельной, своей собственной и совершенно непонятной мне жизнью! И потом: какая, вообще, раздвоенность проявлений этого [59] моего я? Вот я говорю и то и другое с тем или другим человеком, но разве всем моим я? Все время есть во мне что-то совсем другое, что, наряду с тем [60], все время живет совсем по-другому, думает и чувствует другое. И как свободно думает и чувствует [61], меж тем как мое говорящее я ничуть [62] не свободно и не может быть свободно! Вот, например, как [63] мил и вежлив был я, даже почтителен с горничной за обедом у Н. А сам, посматривая на нее, думал о том, что у нее там, под этим фартучком с кружевами… [64] Да, мы свободны только в нашем внутреннем, не высказываемом, в тайных мыслях и чувствах. И уж как пользуемся этой свободой!
— А Елисеевv был еще открыт и я [65] проморгал его — можно было заехать [66] и купить пьяных вишен, которые она так любит… А Карцев уже никогда ничего у него не купит, а я вот еду, живу и захочу — поверну сейчас извозчика, зайду и куплю все, что угодно. Я еще живу [67] — и что это значит? Это значит, что я в некий срок [68] родился (нечто [69] совершенно непостижимое и даже как будто совершенно невероятное! [70]) и вот разделяю что-то называемое жизнью со всеми миллионами живущих сейчас на какой-то так называемой земле [71] и со всеми разделю — в другой некий срок — смерть! [72] И что же? Где-то там, за гробом, будто бы увижу все эти мириады ранее меня живших и умерших, — может быть, даже Сократа, Юлия Цезаря, Наполеона, Пушкина? Господи, какой вздор! А ведь все-таки порой кажется, кажется, что все они, все эти мириады, и Сократ, и Пушкин, где-то как-то существуют. Няньки вбили в голову? Но почему же у самих нянек это сидит в голове тысячи лет [73] и будет сидеть до скончания века? Да, все одно и то же, одно и то же тысячи тысяч лет: какое-то «мироздание», то есть наше жалкое младенческое [74] представление о нем, восходы, закаты, круговращение земли, течение солнца [75], звезд, луны… наши детства, юности, зрелые годы, радости, печали, любовь [76], ненависть, тщеславие — и гроба, гроба! «А если что и остается от звуков лиры и трубы, то вечности жерлом пожрется и общей не минет судьбы…» [vi]
— Панихиды, отпевания… Слуга покорный! Нога моя никогда [77] не будет больше на них! Взять хоть одно это: [78] идиотское несоответствие человека [79], всю жизнь бывавшего в церкви только на похоронах, со всем тем церковным, что окружает его после смерти [80] целых трое суток [vii]! Несоответствие [81] человека самого среднего, в конечном счете [82] вполне ничтожного, с этими высочайшими словами, которые поются и говорятся над ним трое суток, а затем с торжественнейшими напутствиями перед завинчиванием гроба… С напутствиями куда? Ровным счетом никуда, если не считать трехаршинной мерзкой [83] ямы, в которой завалят его мокрой глиной в новеньком, блестящем ящике из лакированного дуба! [84] И совершенно то же самое будет в некий день и со мной, а ведь я иногда [85] это уже чувствую: среди всех радостей и удовольствий моей неустанно утекающей куда-то жизни уже [86] ношу в себе сокровеннейшее «мементо мори [viii]», эту иногда [87] сжимающую сердце тоску… и даже как будто какую-то поэзию ее, поэзию какой-то будто бы утешающей безнадежности, покорности — и укора кому-то: да, обречен, без вины виноват, но обречен и погибну — знаю, что погибну, но — покоряюсь [88]. Что ж я могу? И черт меня дернул надеть [89] этот жеребячий наряд, в нем ужасно холодно! А на Неве [ix] и совсем замерзнешь, ровно ничего не стоит схватить и себе какую-нибудь «крупозную» гадость [90]… — Гони, дядя, в хвост и в гриву — полтинник на водку!
— «Смерть Ивана Ильича» [x] … Неплохо написано, а в итоге все-таки ерунда. Ивану Ильичу ужасно [91] было умирать, видите ли, потому, что он [92] как-то не так прожил жизнь. Нет, Лев Николаич, как ее [93] ни проживи, смерть все равно несказанный ужас. Но как верно, что Иван Ильич долго был вполне уверен [94] в случайности и временности своей болезни [xi]! Так же уверен был, конечно, и Карцев. Даже, небось, некоторое [95] время испытывал большое удовольствие. День-два крепился [96], переносил жар и слабость на ногах, потом сдался, разделся, лег [97] в постель и почувствовал себя так сладко, точно в теплую ванну сел. Несомненно, есть некоторое [98] счастье болезни, особенно вначале, — это освобождение от одежды, от галстука, покой постели, покой свободы от обязанности держать свое тело в установленном при здоровье порядке, да и не только тело, а и все свое существо — держать так, как полагается по отношению к людям, ко всем своим житейским делам, по отношению [99] вообще ко всей своей здоровой жизни. Но этого мало. В болезни есть еще повышенное чувство отделения от тела [100] нашего главного [101] я, нашей так называемой души. Так освобождается она, эта душа, от тела и при всяком большом несчастии. Это-то я уж отлично знаю — ведь и сам болел в жизни не раз, и страдал, и любил, [102] и плакал, теряя любимое… Кстати: что такое, в сущности, болезнь? Попробуйка определить! Нечто [103] дьявольски таинственное, неизъяснимое! А страдание душевное? А любовь, нежность, слезы? Желание пожертвовать собой ради горячо любимого существа? Унизить себя перед любимой женщиной, рабски [104] целовать подол ее платья, ее ноги? Тут опять это [105] освобождение, большое [106] освобождение!
— Да, в известные годы все-таки начинаешь уже не думать, а чувствовать, что я тоже Кай, что не только мое тело, но и мое сознание, мысль, чувства, душа, дух — все, все должно погибнуть в некий срок навеки — вы только подумайте: навеки! — и без следа, без единого следа! Кости мои могут пролежать еще тысячу лет в земле? Да на черта мне это [107], не говоря уже о том, что даже и кости-то эти будут совершенно не такие [108], что были в моем живом теле! А еще что? «Возвратится дух к Богу, создавшему его» [xii], возвратится, то есть не пропадет, да ведь [109] я-то пропаду, я, Иван Иваныч Иванов! А еще какой след? Разве это след — то, что тебя будут помнить некоторые знавшие тебя, любившие или ненавидящие тебя, и даже [110] не помнить, если уж точно говорить, а только воспоминать иногда? А потом и они умрут, и дети их умрут — и конец, полный конец…
— Боже мой, что же это такое? Сколько миллиардов легло в землю хотя бы за то маленькое время, которое называется нашей историей! Сколько женских тел, из которых великое множество было еще молодо и божественно прекрасно! Сколько жалких детских трупиков! Сколько гнусных старческих! И вот и я буду в числе их [111] через какие-нибудь двадцать, тридцать лет (и это в лучшем случае)! А меж тем все это с меня сейчас, то есть пока, до поры до времени [112], как с гуся вода! Ничего этого я [113] в конце концов не боюсь, ничему этому до конца не верю, еду вот к любовнице, буду с ней есть груши и пить ликер и кофе, потом иметь ее… И наряду с этим [114]: «Ах, я так люблю тебя, что хотела бы умереть в твоих объятиях!» Почему, зачем, откуда эта вечная жажда смерти, погибели в минуты сильной любви, страсти? А вдруг она и в самом деле от чего-нибудь [115] умрет? Это тебе уже не Карцев! И вообще — как это люди могут переживать смерти любимых, близких, возлюбленных, жен, с которыми прожито полжизни, девушек-дочерей, — все то, от чего Бог [116] меня пока избавлял! Ужас, дикий [117] ужас!
Приложение. Отрывки более ранней редакции рассказа, сохранившиеся в архиве Бунина
<оборвано> ему пришлось сдаться болезни, раздеться и лечь в постель. И, может, есть тайное счастье болезни — освобождение от одежды, от галстука, покой постели, покой свободы от обязанностей держать свое тело в установленном при здоровье порядке и всего себя по отношению к жизни, к людям… и большее чувствование отделения своего я, своей души от тела (несмотря на чувствование его болезни)… Так душа освобождается при всяком несчастии.
— И я болел в своей жизни не раз: что такое болезнь, да, что такое? Я любил — что такое любовь, нежность, желание пожертвовать собой для нее? Унизить себя перед ней, целовать ее платье, ноги? Я плакал и видел слез<ы> других — <оборвано>
<оборот>
— Да, в известные годы начинаешь уже не думать, а чувствовать [118], что я тоже Кай, что не только мое тело, но и мое сознание, мысль, душа (что это такое, опять спрашиваю себя) — все должно погибнуть навеки — вы только подумайте: навеки веков! — и без следа, без следа. След ли это — то, что тебя будут помнить некоторые, знавшие тебя, т.е. вернее, вспоминать иногда? А потом и они умрут, и дети их умрут — и конец, полный конец… Допустим, что лет через сто, двести вырыта будет случайно твоя надгробная плита, косо ушедшая в землю, и на ней еще можно будет прочесть надпись устаревшими буквами: такой-то, родился 10 июня такого-то года, скончался 17 октября такого-то… Но кто это был? Не <рукопись обрывается>
[1] Текст И.А. Бунина публикуется с разрешения The Ivan and Vera Bunin Estate. © 2020
[2] На верхнем поле карандашом вписаны варианты фамилий героев: Шванебах Белецкий Мержеевский Врасский и Сольский.
[3] Далее было: старого холостяка.
[4] Было: все.
[5] Оба, как и хозяин, холостые, но уже давно не первой молодости — вписано.
[6] У него на Песках, сидя — вписано.
[7] Карандашом сверху вписан вариант: стенные.
[8] Было: Русанов.
[9] Вместо: А меж тем, после белого вина и нарзана… — было: А это белое вино и нарзан…
[10] Было: первая.
[11] Было: был.
[12] На полях карандашом вписано: расплывавшийся в нем.
[13] Далее было: в нем пропадали.
[14] Мимо — вписано.
[15] Было: остановили.
[16] Вместо: Н. спросил — было: стали садиться.
[17] Было: Васильевский.
[18] Вместо: До свиданья, спасибо за прекрасно проведенный вечер… — было: Выпью лучше чайку у Муси…
[19] Вместо: жеребячьей дохе — было: скунсовой шубке.
[20] Вместо: Сильная маленькая — было: Резвая.
[21] Вместо: мелкой — было: с спорой.
[22] Вместо: Да, Карцев — было: а. Карцев, Петр Петрович Карцев… б. Карцев, Карцев… (последнее исправление карандашом).
[23] Далее вписано и вычеркнуто: а. Явился откуда-то, побыл тридцать восемь лет и исчез, б. Побыл тридцать восемь лет и исчез.
[24] Далее было: и других.
[25] На свете — вписано.
[26] И как неожиданно! — вписано.
[27] Вместо: «Слышали? ~ энергичен — было: а. Смотрю утром, б. Развернул нынче утром «Новое время» — и вдруг черная рамка и нечто дурацкое: «С прискорбием… о безвременной кончине…» и крупными черными буквами в строку «Павла Петровича Карцева». [Да,] В самом деле, совершенно «безвременная»! Всего несколько дней тому был, как всегда, так жив, энергичен в. «Слышали? Очень тяжело болен Карцев. Крупозное воспаление легкого». «Ну, не велика беда, это только старикам опасно». И вдруг, нынче утром черная рамка в «Новом времени» и крупными черными буквами в строку его имя, отчество и фамилия! Что за вздор? Что-то совершенно нелепое, не подходящее к нему, так как всего недели две тому назад был.
[28] Вместо: живые блестящие черные глаза и сам весь сух — было: а. черен, сух, б. живые блестящие черные глаза и сам весь черен, сух.
[29] Было: весь пропитан.
[30] Вместо: курил! — молодая красавица — было: курил! — и вот… Красавица.
[31] Вместо: вдруг, вместо всего этого, «безвременная кончина» и какая-то — было: эти дурацкие строки и.
[32] Далее было: этот.
[33] Было: а. будто высокая грусть б. будто бы высокая неземная грусть.
[34] Было: высока<я>.
[35] На полях листа, рядом со строками Ах ~ вера карандашом записано: [Убитая гор<ем>] Петр Николаевич Карцев.
[36] Было: что-то.
[37] Было: а. лирика, б. красота.
[38] Было: в.
[39] Было: <нрзб.>
[40] Было: толь<ко>.
[41] Вместо: Там теперь — было: а. И вот там сейчас именно, б. И вот там сейчас.
[42] Вместо: в той — было: там.
[43] Вместо: лежит, в полусвете восковых свечей в руках «предстоящих», на столе под церковным покровом — было: лежит в полусвете на столе под простыней.
[44] Вместо: и это умилительное пение, конусообразные глазетовые ризы и развевающийся возле них ладан — было: а. и пение, и ризы, и развевающийся возле их [пол] ладан, б. и пение, и ризы, и торчащие конусом глазетовые ризы и развевающийся возле них ладан.
[45] Далее было: его.
[46] Далее было: одна пье<т>.
[47] И маленькие — вписано.
[48] Было: мысли.
[49] Обо всем этом, конечно — вписано.
[50] Далее было: тут.
[51] Осталось — вписано.
[52] Далее было: идти.
[53] Без него — вписано.
[54] Далее было: некий.
[55] Вместо: а как бывает умна, весела, насмешлива! — было: а. а как умна, как бывает заразительно весела, б. а как бывает умна, остроумна, весела, насмешлива!
[56] Вместо: Да, без меня, без меня… — было: а. Да, о чем это думал? Да, — без меня будет какой-то такой же, б. Да, о чем это я думал? Да, вот о чем: будет какой-то такой же без без <так!> меня.
[57] Далее было: если.
[58] Вместо: Ведь что во мне происходит всю жизнь? Ах, какая разрозненная — было: Какая-то всегда случайная, разрозненная и.
[59] Этого — вписано.
[60] Было: этим.
[61] Думает и чувствует — вписано.
[62] Вместо: как мое говорящее я ничуть — было: это мое говорящее никак.
[63] Далее было: я был.
[64] Далее было: а. спереди и под черной юбочкой сзади, б. и под платьицем…
[65] Далее было: , осел,
[66] Было: остано<виться>.
[67] Вместо: Я еще живу — было: Живу, живу.
[68] В некий срок — вписано.
[69] Нечто — вписано.
[70] Вместо: совершенно невероятное! — было: совсем невероятное что-то!
[71] Далее было: а кроме того со всеми мириадами живших на ней и уже умерших, то есть куда-то к черту улетучившихся, и оставивших [в] на этой самой земле только свои кости, но и то совсем не те, что были в их живом теле.
[72] Вместо: и со всеми разделю — в другой некий срок — смерть! — было: а. Разделяю жизнь со всеми живущими сейчас — и разделю — смерть, б. Да, разделяю жизнь со всеми живущими сейчас и разделю — в некий срок — смерть.
[73] Было: спокон веков.
[74] Младенческое — вписано.
[75] Солнца — вписано.
[76] Было: любви.
[77] Никогда — вписано.
[78] Вместо: одно это: — было: одно — это.
[79] Далее было: в данном случае этого бывшего Павла Николаича Карцева.
[80] Вместо: окружает его после смерти — было: будет теперь окружать его.
[81] Вместо: Несоответствие — было: Затем уж совсем дурацкое несоответствие.
[82] Вместо: в конечном счете — было: в конце концов.
[83] Было: сырой.
[84] Вместо: в которой завалят его мокрой глиной в новеньком, блестящем ящике из лакированного дуба! — было: в которую закопают его в блестящем дубовом ящике из лакированного гроба!
[85] Вместо: я иногда — было: что ни говори, я ведь.
[86] Далее было: давно.
[87] Вместо: «мементо мори», эту иногда — было: memento mori, то и дело тайно, очень тайно.
[88] Было: терплю.
[89] Далее было: эту.
[90] Вместо: какую-нибудь «крупозную» гадость — было: а. это что-нибудь «крупозное», б. какую-нибудь «крупозную» ерунду.
[91] Вместо: Ивану Ильичу ужасно — было: Страшно.
[92] Он — вписано.
[93] Ее — вписано.
[94] Вместо: смерть все равно несказанный ужас. Но как верно, что Иван Ильич долго был вполне уверен — было: все равно дьявольское дело! Что очень хорошо, так это так был совершенно уверен.
[95] Было: первое.
[96] Было: перемогался.
[97] Было: и лег.
[98] Было: это.
[99] По отношению — вписано.
[100] От тела — вписано.
[101] Далее было: а. нематериального, б. то есть нематериального.
[102] И любил, — вписано.
[103] Было: Это нечто.
[104] Вместо: любимой женщиной, рабски — было: ним,
[105] Это — вписано.
[106] Было: великое.
[107] Вместо: на черта мне это — было: мне что до того.
[108] Было: те, что.
[109] Далее было: меня-то.
[110] Вместо: и даже — было: а. точнее сказать, б. точнее говоря.
[111] В числе их — вписано.
[112] Вместо: сейчас, то есть пока, до поры до времени — было: а. сейчас, б. сейчас, пока
[113] Я — вписано.
[114] И наряду с этим — вписано.
[115] От чего-нибудь — вписано.
[116] Бог — вписано.
[117] Дикий — вписано.
[118] Вместо: начинаешь уже не думать, а чувствовать — было: начинаешь все-таки чувствовать (чувствовать подчеркнуто волнистой чертой).
[i] Пески — район Петербурга, образованный Рождественскими (ныне Советскими) улицами и пересекающими их Суворовским (до 1900 года Слоновая улица), Греческим и Лиговским проспектами.
[ii] Каменноостровский проспект идет от Троицкой площади до набережной Большой Невки. До 1903 года начинался от Кронверкского проспекта, после 1903 года был доведен до только что построенного Троицкого моста. Если действие происходит до 1903 года, то переезд Б. с Песков на Каменноостровский проспект занимал существенно больше времени.
[iii] Финка (финская лошадь) — особая порода лошадей, выведенная в Финляндии.
[iv] «Новое время» — одна из наиболее популярных в дореволюционной России ежедневных газет. Издавалась в Петербурге с 1868 года. С 1881 года выходила двумя изданиями: утром и вечером. С 1876 по 1912 год издателем газеты был один из крупнейших издателей России А.С. Суворин — друг и издатель А.П. Чехова.
[v] Вероятно, речь идет о самом известном магазине братьев Елисеевых (Дом торгового товарищества «Братья Елисеевы») на углу Невского проспекта и Малой Садовой улицы, памятнике архитектуры русского модерна. Построен в 1902—1903 годах архитектором Г.В. Барановским. Если упомянуто именно это здание, действие рассказа происходит не ранее 1903 года. Впрочем, товарищество «Братья Елисеевы» имело несколько других магазинов, в том числе две лавки в Апраксином дворе, славившиеся винами и фруктами.
[vi] Последние два стиха одного из последних (написано накануне кончины) стихотворений Г.Р. Державина (1743—1816) «Река времен в своем стремленье…» (1816).
[vii] По православным канонам умершего принято хоронить на третий день после смерти.
[viii] Мементо мори (memento mori, лат.) — «помни о смерти». Крылатая фраза.
[ix] Маршрут, которым едет главный герой, неминуемо ведет его через Неву — с левого на правый берег. На длинных мостах через широкую Неву действительно может просквозить зимним ветром.
[x] «Смерть Ивана Ильича» — повесть Л.Н. Толстого. Опубликована в 1886 году.
[xi] Сюжет повести передан неточно: Иван Ильич, стукнувшись о ручку лесенки, сначала не придает этому значения, считая простым ушибом. Однако через некоторое время, когда в боку ощущается постоянная тяжесть, герой отправляется к доктору и после этого относится к своей болезни вполне серьезно. Он не всегда исполняет предписания врачей, но думает о болезни постоянно.
[xii] Неточная цитата из книги «Екклезиаст» (12:7). В тексте: «И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратился к Богу, Который дал его».