Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2019
Книга, на которую написана публикуемая далее рецензия, принадлежит к числу наименее изученных в истории изданий Марины Цветаевой. В комментарии к научному изданию стихов Цветаевой сказано предельно кратко: «Сборник “Версты” вышел в феврале 1922 г. в Москве, в частном издательстве Н.А. Архипова “Костры”. В книге, изданной небрежно и непрофессионально, допущено большое количество смысловых опечаток. В июле 1922 г., уже после отъезда Цветаевой за границу, вышло второе, исправленное издание “Верст”, также изобиловавшее опечатками. <…> “Версты” <…> не остались незамеченными», — и далее разбираются отзывы В. Брюсова и Вс. Рождественского [1]. Еще две рецензии добавляет наиболее универсальный справочник по истории русской литературы того периода [2]. Из них только в двух рецензировалось первое издание, и только одну из них теоретически мог видеть автор интересующего нас отклика [3].
Этим автором был И.Н. Розанов, роль которого как свидетеля эпохи в последнее время стала очевидной. Но его обширный архив хранит еще немало материалов для историков литературы. К их числу принадлежит и публикуемый отзыв.
Отношениям Розанова и Цветаевой мы посвятили специальную работу [4], но упоминания о неизвестной нам тогда рецензии не сочли существенными. Теперь они становятся важными свидетельствами.
10 апреля 1922 г. он записывает в дневнике: «Утром написал рецензию на “Версты” Марины Цветаевой. Вечером редакц<ионное> собрание. Зубакин про чел о Блоке. Мало приемлемо. Затем, когда я начал читать рецензии В<.> М<ониной>, Ник<олай> Леонт<ьевич Бродский> прервал меня и понесся поток ругательств по адресу бездари пишущей о бездари. Вмешался Вешнев… Н.Л. Бр<одский> пригрозил уходом из редакц<ии>, Вешнев тоже. Потом Вешнев, посидев немного, ушел. Обсуждение шло, но кисло. На Мандельштама в Союз Пис<ателей> опоздал» [5]. И1мая: «Переписал рец<ензию> на “Версты” М. Цветаевой» [6]. Вторая запись в комментарии, конечно, не нуждается, а к первой нужно сделать несколько пояснений.
Рецензия предназначалась для альманаха «Свиток», который издавал, как было указано на титульном листе, литературный кружок «Никитинские субботники», начиная как раз с 1922 г. В его редколлегию входили литературовед Н.Л. Бродский, критик и беллетрист В.Г. Вешнев, Е.Ф. Никитина, И.Н. Розанов и О.Г. Савич. Впервые Розанов упоминает обсуждение вопроса об альманахе «Никитинских субботников» 5 ноября 1921 г. 27 ноября он фиксирует «засед<ание> редакц<ионной> коллегии у Е<.>Ф<.>Н<икитиной>. Прослушали 4 рассказа. Носимовича <так!> и Вешнева приняли. Два рас<сказа> Шимкевича забраковали» [7], а ровно через месяц, 27 декабря, судьба первого выпуска альманаха была решена: «После “Задруги” был дома, а пот<ом> в Редакц<ионном> комит<ете> “Свитка” Перцов прочел свои воспоминания “25 лет назад”. Затем Вешнев сообщил, что цензура все пропустила» [8]. С января начинается если не сбор материалов для второго выпуска альманаха, то выслушивание потенциальных авторов. 14 января рассказы читает Н. Ляшко (один был напечатан), стихи — Клавдия Лаврова (2 напечатаны) и С. Парнок (напечатано одно). В двадцатых числах Розанову приносит статью о Пастернаке С. Бобров, а стихи — В. Монина, и появляется запись: «24 Вт<орник>. Пришла В<.> М<онина> с 4 стихотв<орениями> для “Свитка” [“Лерм<онтов> и Гоммер <де Гелль>”, “Лер<монтов> на Молчановке”, “Фили”, “Воров<ская> ночь”] <…>. С 7 до 12 Редакц<ионная> колл<егия> “Свитка”. Рассказ Вешнева “Хирург”. Спор о Марине Цветаевой “Царь-девица”. — Почти провал статьи Боброва “Казначей последней планеты”. Стихи Липскерова читались скептически, из 10 приняты 4. Федоров — тоже. Из стихов В<.> М<ониной> не принята “Воров<ская> ночь”. Оставляется из них одно “Фили” для “Свитка”. Приняты с гримасой из уваж<ения> ко мне» [9].
Последнее заседание редколлегии «Свитка» относительно второго выпуска, о котором мы знаем, состоялось 31 января, там была, судя по дневнику Розанова, решена судьба «Царь-Девицы» — она не прошла. Этот выпуск появился в конце июня, но материалы для него перестали принимать значительно раньше: последнее заседание «Никитинских субботников», отмеченное в хронике, состоялось 18 февраля.
В конце концов «Царь-Девицу» в «Свитке» так и не напечатали (не состоялось и отдельное издание поэмы), ограничившись публикацией цикла «Ученик» в первом выпуске альманаха. Причиной тому была не слишком приятная история как раз того времени. 15 января 1922 г. издательство «Никитинские субботники» обратилось в Мосгубиздат с заявлением: «Представляя при сем рукопись М.И. Цветаевой в 2-х экземплярах “Царь-девица”<,> поэма-сказка, правление К<нигоиздательст>ва просит разрешить издать означенную поэму» [10]. Однако 1 февраля Цветаева подписывает
Соглашение
Ввиду того, что я, М.И. Цветаева, продала поэму «Конец Казановы», уже ранее проданную Кооп<еративному> Т<оварищест>ву «Никит<инские> Субботники», издательству «Созвездие», и Т-во «Никитинские Субботники» при таких условиях считает невозможным издавать другие, переданные мной, Цветаевой, мои произведения («Царь-Девица» и «Матерь-Верста»), то я, Цветаева, обязуюсь вернуть в десятидневный от сего срок полученный мной аванс 5 000 000 руб. и за переписку 3-х вещей — 410 000 руб.; Товарищество «Никит<инские> Субботники» при подписании сего возвращает мне имеющиеся у него рукописи и, в случае уплаты мной, Цветаевой, ему в срок указанных выше сумм, отказывается от каких-либо претензий; в противном случае я, Цветаева, обязуюсь возместить Т-ву не только полученные мной суммы, но и все убытки Т-ва. Условия продажи мной, Цветаевой, моих произведений Т-ву были таковы: за строчку мне надлежало получить по 2500 руб., авансом — 5.000.000, остальное — после корректуры.
1 февраля 1922 года
М. Цветаева [11]
Можно понять людей, стоявших близко к «Никитинским субботникам», недовольных тем, что уже проданные им и даже перепечатанные за их счет рукописи вдруг перекочевывают в другое издательство. И тут следует отметить, что Розанов оказался на стороне Цветаевой.
Возвращаемся к апрельской записи в его дневнике. Статьи Б.М. Зубакина о Блоке в третьем выпуске не было. Рецензии В. Мониной (непонятно, все или нет) названы в дневнике накануне: «9 Воскр<есенье>. Утром заходила ВМ, принесла рецензии на Бутягину, Бенар, Владимирову, Одоевцеву…» [12], то есть на недавние книги — «Лютики» В. Бутягиной, «Корабль отплывающий» Н. Бенар, «Кувшин синевы» А. Владимировой и «Двор чудес» И. Одоевцевой. Они напечатаны не были. Н.Л. Бродский мог грозить выходом из редколлегии, поскольку в готовом втором выпуске он был автором пяти материалов, напечатанных под собственным именем или под очевидным криптонимом, а В.Г. Вешнев — поскольку был одним из немногих партийцев, готовых участвовать в идеологически независимом альманахе, и выход его из редколлегии был бы серьезным ударом для всего предприятия.
Мы не знаем почему, но после бурного начала предприятие затормозилось. Третий выпуск вышел лишь в 1924 г., а последний, четвертый, — и вовсе к 1926-му. При этом содержание третьего выпуска, насколько мы можем судить, сильно изменилось, прежде всего за счет того, что почти совсем исчез раздел «Статьи, посвященные современной поэзии». На обложке второго выпуска был помещен предварительный список его авторов: Ю. Айхенвальд, В. Волькенштейн, С. Бобров, Е. Никитина и С. Шувалов, В. Перцов, И. Розанов, О. Савич. На деле этой теме была посвящена единственная статья — «Поэты и направления (Пути новейшей поэзии)» Е. Никитиной. Розанов напечатал там теоретическую статью «Ритм эпох (Опыт теории литературных отталкиваний)», а рецензия на книгу Цветаевой осталась в архиве. Понятно почему: в 1924 г. рецензировать книгу, где на титульном листе стоял 1921 г., было не лучшим вариантом.
Рецензия хранится среди бумаг И.Н. Розанова, попавших в составе его библиотеки в Государственный музей А.С. Пушкина в Москве. Она существует в двух вариантах — черновом карандашном и перебеленном (хотя и с небольшими исправлениями), написанном чернилами. Приносим сердечную благодарность хранительнице библиотеки Е.А. Пономаревой, всемерно помогавшей нам в ходе работы [13].
Для «Свитка» № 3
Марина Цветаева. Версты. Стихи. М. изд. «Костры».
Есть два типа поэтов: у одних преобладает стихийность и непосредственность творчества, у других культура и выучка. Недостаток первых — неровность. У них возможны перебои, провалы. Вторые пленяют строгостью вкуса. На них гораздо больше можно положиться. Они легко укладываются в рамки исторического развития. Они создают школы и течения. Первые проносятся «как беззаконные кометы среди рассчитанных светил» [14]. Что лучше, дело вкуса. Грибоедов полагал, что формула «дарования больше, чем искусства», — самая лестная похвала, какая может быть дана художнику: «Искусство-то и заключается в том, чтобы подделываться под дарование» [15].
Марина Цветаева принадлежит к первому типу. Она неровна. Читанная ею в прошлом году в «Союзе Писателей» сказка «Царь-девица» [16] интересна только своим хорошо выдержанным языком, но в других отношениях подвержена самому беспощадному обстрелу со стороны критики. Но Марина Цветаева выпускает две маленьких книжки: драматический этюд в стихах «Конец Казановы» [17] и сборник стихов «Версты» — и критика обезоружена. Не в том дело, что Марина Цветаева достигла совершенства: далеко нет: промахи и провалы встречаются и здесь, но общее впечатление столь благоприятно, что не хочется фиксировать внимания на недостатках.
Впервые заявила о своем существовании Марина Цветаева в 1910 г. пухлой книгой на толстой плотной бумаге «Вечерний Альбом». Название удачно: здесь впервые в русской лирике передана поэзия переживаний конца детства и зеленой юности в обстановке домашнего уюта и семейной патриархальности. Милая интимность книги местами переходила в жуткую. «Минутами становится неловко, — писал Брюсов, — словно заглянул нескромно через полузакрытое окно в чужую квартиру и подсматриваешь сцену, видеть которую не должны бы посторонние» [18]. Книга имела значительный успех, но критика предостерегала поэтессу, как бы такая интимность не перешла в скучную и неинтересную для посторонних домашность.
Следующая книжка стихов, изящно изданная в виде молитвенника, — «Волшебный фонарь» (1912) мало прибавила нового к облику поэтессы [19].
С тех пор Марина Цветаева не перестала писать, но с редкой в наше время выдержкой воздерживалась от издания новых книг. Следить по журналам за ней не так-то было легко. Поэтому понятно, с каким нетерпеливым ожиданием услышали любители поэзии о готовящейся после почти десятилетнего промежутка третьей книге ее стихов, за которой вскоре должна последовать и четвертая. К ожиданию примешивалась тревога: а что как поэтесса обнаружит упадок таланта, или взявшись не за свое, или переповторяя прежнюю самое себя.
Прежде всего поражает неказистая внешность книжки: смазанная обложка, не везде четкий шрифт, опечатки. Какой контраст со многими сборниками других современных поэтов и поэтесс [20] и с ее собственными прежними книжками. Но не судите по внешности. Это книга, отмеченная печалью настоящей поэзии. Талант не выдохся и не задохся в сфере узкой домашности, как можно было опасаться, а выбился из-под крыши уюта на вольный простор степей. Отсюда заглавие.
Годы революции прошли недаром. Они нанесли сильный удар комнатной и кабинетной поэзии. Громя забившихся под домашние застрехи, Маяковский звал на площадь, на улицу. Марина Цветаева избрала себе другой путь — цыганский табор… и здесь осталась самою собой, т.е. поэтом.
Половина ее книги — лучшая — отведена поэзии цыганской жизни, не той фальшивой и рафинированной, стилизованной трактирной цыганщине, которой прежний быт отводил так много места, а русская поэзия в лице Ап. Григорьева и Блока — так много прекрасных стихов. Пленники и жертвы городской культуры в «томном мороке цыганских песен» [21] отводили свою душу, тоскуя о страсти и воле. А вот пушкинский Алеко не тосковал. Взял и сделал: ушел от неволи душных городов к настоящим, не стилизованным цыганам.
Крохотная книжка Марины Цветаевой «Версты» возвращает нас к стихии одной из лучших поэм Пушкина: здесь и ножовые расправы, и ворожбы, и конокрады, и нищета, зато простор и воля. И мила Марине Цветаевой эта убогая и привольная жизнь: «гомон гитарный, луна и грязь» [22]. О подражании Пушкину не может быть и речи: все у Марины Цветаевой свое, одно из самых привлекательных ее качеств — что ее ни к какой из существующих поэтических школ и сект никак не причислишь: ни с акмеизмом, ни с футуризмом у нее действительно нет решительно ничего общего. Она сама по себе, оправдывая свое имя «Марина», т.е. морская, т.е. своенравная. Она всего менее заботится о том, что понравится читателям: скорее ее можно упрекнуть в противоположной крайности: она чересчур оберегает свою независимость, вплоть до упрямства и бравирования. Если критика ставила ей в упрек «жуткую откровенность» в некоторых местах ее первой книги, то в «Верстах» этот «недостаток», по мнению критики, а по мнению Марины Цветаевой, очевидно, «достоинство» — еще более подчеркивается. Многих любителей поэзии могут шокировать некоторые ее строки, напр., «И мне хочется на грудь к тебе — спать» [23].
Второй отдел книги, посвященный более обычным темам — любви и вдохновению, жизни и смерти — менее интересен. Здесь больше промахов. Здесь, напр., встречается такой невозможный стих: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом» [24]. Мало того, что это — искаженная реминисценция из Вал. Брюсова: «Я в мир пришел поэтом… и даже против воли останусь сам собой» [25], но воля ваша: поэт, поэтически икающий, — это только смешно.
По языку и размерам Марина Цветаева также самостоятельна. Она не дала себя увлечь ни правым, ни левым течениям. Ей одинаково чужды и квадратики четверостиший, которые так утомительны у крайнего правого крыла представителей современной стихотворной техники, и тот произвол метра и ритма, переходящий в распущенность, который характерен для крайне левого. Вряд ли можно найти у Марины Цветаевой хоть два стихотворения, одинаковых по ритму и размеру. Каждое из них — новое построение. В укорачивании строк, в рифмовке, в лирических росчерках — целый ряд приятных неожиданностей.
Книжка недаром посвящена Анне Ахматовой: обе они — и Марина Цветаева, и петербургская поэтесса — остались по ту сторону революции, но они друг друга взаимно дополняют: если Ахматова ноет и шепчет заклинания, Цветаева, чуждая суеверий, «нравом проста, речью дерзка» [26], не теряет присутствия духа [27].
Успех у широкой публики книжка «Версты» вряд ли может иметь по двум причинам: неровности таланта поэтессы и своеобразия его. Для многих отдельные неудачные строчки заслонят рад истинно поэтических стихотворений, в этом отношении поэты не стихийности, а выучки всегда находятся в более благоприятном положении. Своеобразие тоже редко способствует, а чаще мешает быстрому успеху. Типичное, общее, естественно, легче находит доступ к читателям, более им по плечу. «Вещатель общих дум» [28] всегда стоит на более прямой дороге к славе, чем писатель, болезненно оберегающий неприкосновенность своего «я». Зато у Марины Цветаевой не может быть и подражательниц: под стихийность не подделаешься.
Ив. Розанов
[1] Цветаева М. Стихотворения и поэмы. Л., 1990. С. 711—712 (коммент. Е.Б. Коркиной).
[2] Литературная жизнь России 1920-х годов: События. Отзывы современников. Библиография. М., 2005. Т. 1, ч. 2. Москва и Петроград 1921—1922 гг. С. 198. Названы рецензии А. Свентицкого и Н. Павлович.
[3] Как мы увидим далее, он писался в конце апреля, а рецензия А. Свентицкого появилась в петроградском журнале «Утренники» в середине этого месяца.
[4] Богомолов Н. А. Разговор с Мариной Цветаевой: из дневника И.Н. Розанова // Новый мир. 2016. № 4. С. 181—192.
[5] НИОР РГБ. Ф. 653. Карт. 4. Ед. хр. 6. Л. 24 об.
[6] Там же. Л. 30 об. С. 318.
[7] Там же. Л. 5 об. В первом выпуске альманаха был напечатан рассказ В. Вешнева «Ответ» и лишь один рассказ А. Насимовича «Херувимская». Рассказ М. Шимкевича «Ночное» был напечатан во втором альманахе.
[8] Там же. Л. 9 об. Воспоминания П. П. Перцова «Русская поэзия тридцать лет назад» были напечатаны в четвертом альманахе (М., 1926).
[9] Там же. Л. 13. О судьбе статьи Боброва см.: Богомолов Н. А. Пастернак в дневнике И.Н. Розанова // Russian Literature. 2015. Т. LXXVIII. № III/IV. С. 669—670. Из стихов Мониной, принесенных Розанову, действительно были напечатаны только «Фили», но вместо отвергнутых были опубликованы два других — «Обожжет болото» и «Лобное место». Судя по всему, они были добавлены в последний момент: их наборные рукописи выполнены карандашом (РГАЛИ. Ф. 341. Оп. 1. Ед. хр. 585). По три стихотворения было напечатано у К. Липскерова и Вас. Федорова. Ни «Хирург» В. Вешнева, ни «Царь-Девица» Цветаевой в книгу не попали.
[10] ГЛМ. Ф. 351. Оп. 1. Ед. хр. 444. Л. 1. Изложение этого заявления см.: Марина Цветаева: Поэт и время: Выставка к 100-летию со дня рождения. М., 1992. С. 105.
[11] ГЛМ. Ф. 351. Оп. 1. Ед. хр. 444. Л. 2. Изложение документа см. в том же издании. Отметим, что историк «Никитинских субботников» толкует этот эпизод иначе, чем мы, — в пользу Цветаевой (см.: Фельдман Д. М. Салон-предприятие: писательское объединение и кооперативное издательство «Никитинские субботники» в контексте литературного процесса 1920—1930-х годов. М., 2018. С. 79—80).
[12] ГЛМ. Ф. 351. Оп. 1. Ед. хр. 444. Л. 1. Л. 24 об.
[13] Статья подготовлена при поддержке РНФ, проект 19-18-00353 «Создание международного научно-информационного портала “Автограф. XX век”», НИУ ВШЭ.
[14] Из стихотворения А.С. Пушкина «Портрет» (1828). Розанов цитирует неточно, в оригинале: «Как беззаконная комета / В кругу расчисленном светил». Вероятно, цитата искажена намеренно, поскольку сначала автор написал верное «в кругу», потом зачеркнул и дал неверное чтение.
[15] Из письма А.С. Грибоедова к П.А. Катенину от января 1825 г. В оригинале: «Дарования более нежели искусства. — Самая лестная похвала, которую ты мог мне сказать, не знаю, стою ли ее? Искусство в том только и состоит, чтоб подделываться под дарование…» (Грибоедов А.С. Полное собрание сочинений: В 3 т. СПб., 2006. Т. 3. С. 90).
[16] Свою поэму Цветаева читала в Союзе писателей, как фиксируют хроникеры (Литературная жизнь России. С. 40; Коркина Е.Б. Летопись жизни и творчества М.И. Цветаевой. М., 2012. Ч. 1. С. 154), 7 марта 1921 г. Однако, как кажется, это не единственный вариант чтения дневниковой записи Розанова. Подробнее см.: Богомолов Н. А. Разговор с Мариной Цветаевой. С. 187. Тогда ее следует отнести к 15 марта (Литературная жизнь России. С. 44).
[17] Книга вышла в конце февраля 1922 г. (Литературная жизнь России. С. 335). 31 декабря 1921 г. Цветаева читала ее на «Никитинском субботнике» (Там же. С. 271).
[18] Брюсов В. Среди стихов: Манифесты, статьи, рецензии. М., 1990. С. 339 (Розанов цитирует с небольшой неточностью). Впервые: Русская мысль. 1911. № 2. Вошло в книгу Брюсова «Далекие и близкие» (М., 1912).
[19] В черновике следовало: «И не мудрено: только два года отделяют эту книжку от первой. Успех был гораздо меньший».
[20] В черновике и первоначально в беловике следовало: «особенно петербургских», потом вычеркнуто.
[21] Из стихотворения А.А. Блока «Черный ворон в сумраке снежном…» (1910). Розанов цитирует неточно, в оригинале: «Темный морок…»
[22] Из стихотворения «Из-под копыт…» (Цветаева М. Версты. М., 1922. С. 15).
[23] Из стихотворения «Мировое началось во мгле кочевье…» (Цветаева М. Версты. С. 7). Розанов цитирует с нарушением порядка слов.
[24] Последняя строка стихотворения «Знаю, умру на заре. / На которой из двух…», завершающего сборник. Розанов надолго запомнил эту строку и цитировал ее в разговоре с Цветаевой в 1940 г. (Богомолов Н. А. Разговор с Мариной Цветаевой. С. 190).
[25] Из стихотворения «In hac lacrimarum valle» (1902). В оригинале — «Я в жизнь пришел поэтом…».
[26] Из стихотворения «В очи взглянула…» (Цветаева М. Указ. соч. С. 12). Розанов цитирует стихи в обратном порядке.
[27] В черновике после первого двоеточия следовало: «Их сближает любовь к сжатости… Анна Ахматова еще скупее и мудрее на слова. И она давно уже по праву занимает первое место среди современных поэтесс. Но после нее самое почетное место надо отвести Марине Цветаевой. Правда, следующая ее книга может оказаться из рук вон плоха, но может еще больше, еще раз по-новому и по-неожиданному порадовать любителей поэзии…»
[28] Из стихотворения Е.А. Баратынского «Осень» (конец 1836 — начало 1837 г.).