Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2019
Георгий Левинтон (Европейский университет в Санкт-Петербурге, профессор; кандидат филологических наук)
Georgy Levinton (European University at St. Petersburg (EUSP), Department of Anthropology, professor; PhD)
Georgy Levinton. On Vyach. V. Ivanov [1]
Я начал читать работы Вячеслава Всеволодовича во второй половине 1960-х годов, немножко отстав от других: какая-то часть моих сверстников или близких по возрасту людей еще застали летние школы, а я их пропустил [2] и впервые был только на «зимней школе» 1974 года. И в этом контексте, в этом чтении первых томов «Семиотики», летних школ складывалась довольно мифологическая картина такого семиотического Парнаса. И я, пожалуй, не взялся бы, как многие сегодня, давать какие-то оценки даже такого типа, как «великий человек». Это ведь как бы самоочевидно, хотя тем не менее в конце 1970-х годов я попытался дать как раз не оценку, конечно, но некоторую характеристику Вяч. Вс.
Эта попытка была сделана в статье, написанной к 50-летнему юбилею Владимира Николаевича Топорова (и напечатанной через половину этого срока— 26 лет спустя). Я пытался показать, что пара «Иванов — Топоров» — это, собственно говоря, феномен 1960-х годов. Или 60-х — первой половины 70-х: вторая книга по славянским древностям вышла в 1974-м. Позже они довольно редко писали вместе [3]. Но тем не менее это очень значимая пара, особенно, конечно, в мифологии и фольклористике, но отнюдь не только в них. И мне интересно было как раз сформулировать то, что в каком-то смысле это ученые — абсолютно противоположные друг другу. Я начну с Владимира Николаевича. Работы В.Н. сделаны по принципу мозаики. Целое, как у мозаичиста, известно заранее, оно известно, по-видимому, интуитивно, а прорабатываются отдельные кусочки изображения, причем, предпочтительно, в первую очередь прорабатываются наименее очевидные кусочки, наименее ожидаемые [4].
Вячеслав Всеволодович, наоборот, работал индуктивно. Я говорю о глобальной картине, а не о методе конкретных работ. Его идея — в том, что есть некое позитивное знание, которое можно складывать, как кирпичи, в целостную картину. И именно отсюда происходит то, что во второй половине 1970-х годов многие стали говорить о работах Вячеслава Всеволодовича как о популяризаторстве (в противоположность науке). Популяризация науки вообще занятие вполне достойное, но в наше время оно часто ассоциировалось с некоторыми советскими требованиями доступности и т.п. И что могло быть дальше от популяризации, чем структурализм с его принципиально эзотерическим языком. Я все же не исключаю, что сам Вяч. Вс. и не стал бы опровергать этого обвинения, хотя многочисленные пересказы работ из таких областей, которые он понимал, но которыми сам не занимался [5] (как различные математические сферы), для невнимательного читателя или слушателя (а Вяч. Вс. постоянно читал лекции на самые разные темы) выглядели как компиляция. Между тем, эти сведения складывались в некоторую общую картину. Вяч. Вс. и раньше неоднократно писал, отталкиваясь от какой-то одной новой работы, например от книги Ж. Дюмезиля об архаической римской религии или от найденных им неопубликованных глав книги А.М. Золотарева. Я даже не помню сейчас контекста, но у Иванова была специальная статья, где он говорил о том, что в каждой научной работе нового — меньше десяти процентов, что любая работа — это в значительной степени повторение старого и только небольшой шаг вперед. И вот эта идея складывания нового из таких вот готовых «кирпичей» — на мой взгляд, трудно себе представить метод, более противоположный Владимиру Николаевичу Топорову.
Я хотел бы просто поделиться несколькими совсем мелкими мемуарными заметками. Я познакомился с Вячеславом Всеволодовичем в 1971 году, когда окончил университет. К осени я сумел избавиться от распределения и получил свободный диплом; ни малейших научных перспектив в родном городе, в Ленинграде, у меня не было. И вот вдруг осенью, в начале сентября, я получил открытку от Юрия Михайловича Лотмана. Он писал, что показал мои работы (то есть те, которые лежали в «Семиотике») Вячеславу Всеволодовичу и Вячеслав Всеволодович разрешил мне ему написать, для обсуждения возможности аспирантуры. Я написал. Получил в ответ открытку с объяснением, как с ним связаться и как его найти (точно помню слова: «найти меня в Москве — задача нетривиальная»), и мы встретились в сентябре 1971 года в Трубниковском переулке. Вячеслав Всеволодович сразу познакомил меня с Владимиром Николаевичем, мы с Вяч. Вс. встретились в помещении сектора, и он увел меня в холл; там мы встретили В.Н. и стали разговаривать втроем. Там стоял такой небольшой диван с деревянными ручками. На фоне моего чтения и моих представлений о научной иерархии сознание, что я сижу между Ивановым и Топоровым, было поразительным. Они спрашивали о моих занятиях, обсуждали какие-то практические вещи; меня очень удивило то, что об аспирантуре говорят как о чем-то простом и вполне доступном. В контексте ленинградской науки я и думать об этом не мог.
Потом через месяц-полтора я приехал снова и делал доклад по своей теме. Я занимался славянской свадьбой (то есть сначала русской, а потом, уже в аспирантуре, стал заниматься славянской). В декабре 1971 года я уже сдавал вступительные экзамены. Экзамен по специальности принимали Иванов, Топоров и И.И. Ревзин. В начале 1972 года на мой вопрос Вячеслав Всеволодович мне написал: «Вашим руководителем будет, по моему предложению, Владимир Николаевич».
Тем не менее, как бы сказать, до политики, стратегии Вячеслав Всеволодович Топорова не допускал. То есть всей организацией защиты он занимался сам. Защита сорвалась (в 1976 году) по другим причинам, вполне обычным в 1970-е годы. Я защитил эту же диссертацию только в 1989 году. У Вяч. Вс. была очень интересная концепция: он по своему опыту [6] считал, что нельзя перебарщивать, что защита обязательно должна быть средней. Поэтому, скажем, первым оппонентом у меня был Никита Ильич Толстой (тогда еще не академик, но доктор), и Вяч. Вс. требовал (то есть, собственно, от меня это требовать было бы бесполезно, я не мог в Москве найти оппонентов), настаивал, что обязательно надо найти в качестве второго оппонента кандидата — ни в коем случае не приглашать двух докторов. Помимо этого, Вячеслав Всеволодович внимательно прочитал мой автореферат (прежде всего с точки зрения стратегии), деликатно исправляя ошибки в незнакомых мне языках. Кстати, любопытным было обсуждение названия диссертации, она была посвящена лингвистическим аспектам изучения свадебного обряда, но моя специальность в аспирантуре была — славянские языки, поэтому тему нужно было закамуфлировать. В разговоре с В.Н. я предложил формулировку «славянского экстралингвистического текста» — ему это понравилось, он решил, что всякий чиновник поймет, что исследуемый текст, во всяком случае, лингвистический. Вяч. Вс. нас обоих осудил, сказав, что мы недооцениваем чужой грамотности. Пришлось придумать: «славянский текст со специализированной прагматикой».
Впоследствии получилось так, что мы почти через 20 лет вернулись к этому тексту. Не к тексту автореферата, но самой диссертации, которой Вяч. Вс. тогда не читал: я писал ее прямо в Москве в ужасной спешке и делал доклад на секторе по черновому тексту, который прочел перед этим только Владимир Николаевич. Потом я еще два месяца превращал его в беловой. В 1994 году я приехал по гранту Фулбрайта в Лос-Анджелес (UCLS), где Вяч. Вс. уже работал. Моя тема предполагала среди прочего реанимацию некоторых тем, рассмотренных в диссертации, я попросил Вяч. Вс. прочесть главу, посвященную лексике и некоторым другим лингвистическим уровням славянской свадьбы. Он сделал ряд конкретных замечаний на полях, в частности, очень предостерегал меня от доверия к материалам Олега Николаевича Трубачева. Но, суммируя, он сказал: «Но вы знаете, как-то нехорошо совсем игнорировать те работы, которые появились за прошедшие двадцать лет. Они, — сказал он, — ничем не лучше тех работ, на которые вы ссылаетесь, но все-таки как-то совсем их игнорировать — странно». По контексту было понятно, что он говорил об этимологических работах, но я цитирую это ради формулировки, которая мне показалась очень остроумной.
Я хочу еще похвастаться таким косвенным соавторством. Александр Павлович и Мариэтта Омаровна Чудаковы хотели еще в начале 1980-х годов добиться переиздания книги А. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» и, в частности, хотели, чтобы я его редактировал. В качестве такой «разведки боем» они устроили маленькую публикацию одной главы (я выбирал ее исключительно по соображениям объема, то есть самую маленькую главу из книги Афанасьева) под моей редакцией и с моими примечаниями, а предисловием к этой публикации была статья Вячеслава Всеволодовича об Афанасьеве. Там помимо чисто фольклористических соображений очень интересен рассказ о Пастернаке и упоминании им Афанасьева. Вяч. Вс. некоторые пастернаковские строки возводил в этой заметке к «Поэтическим воззрениям…».
Редактировать Вячеслава Всеволодовича мне приходилось дважды. Один раз для сборника к юбилею Г. Суперфина. Мы вместе с Вяч. Вс. участвовали в небольшой конференции памяти Владимира Николаевича Топорова, я подошел к нему в перерыве и спросил: «Наверное, ждать от вас статью в сборник Суперфина уже не имеет смысла?» Вяч. Вс. ответил: «Нет, я еще могу успеть», — и в самом деле через несколько дней прислал статью «Данные из архива Коминтерна о сотрудниках Коминтерна» (первая часть была посвящена Е.Д. Поливанову, которым в юности занимался Суперфин — еще до поступления в Тартуский университет). Второй раз — для сборника памяти моей жены Ларисы Степановой. Там была очень интересная деталь. Статья, которую дал Вячеслав Всеволодович, была большим текстом, объединяющим, видимо, ряд его мелких работ по этрускологии. Этот выбор темы был значимым: дело в том, что моя жена занималась Данте, а в рамках итальянской культуры этруски связываются с Флоренцией. И статья была действительно замечательная, и язвительный Суперфин, прочитав ее, сказал мне: «Ты знаешь, вызывает такое же восхищение, как в юности». То есть — как в юности вызывали восхищение первые на нашей памяти работы Вячеслава Всеволодовича.
[1] В основу текста положено выступление 15 ноября 2017 г. на заседании Бюро Отделения историко-филологических наук РАН и Института мировой культуры МГУ памяти академика Вяч. Вс. Иванова.
[2] Я должен был участвовать в школе 1970 года, мои тезисы были напечатаны в сборнике, но я находился в это время на военных сборах.
[3] В частности, значительная часть концепции основного мифа в полном виде, то есть та ее часть, которая минимально связана со змееборчеством, была разработана без участия Вяч. Вс.
[4] Отсюда частое удивление и скепсис по поводу основного мифа в целом и конкретных работ в этом ключе: «Как, и это из основного мифа?!» — но эта реакция, как кажется, была заранее учтена автором и сброшена со счетов. Важнее было прояснить наиболее отдаленные от «центра», от очевидности фрагменты фольклорного материала, которые apriori очень трудно заподозрить в принадлежности к филиациям основного мифа, такие как грибы, петрушка (растение и персонаж), игра в козла и т.д.
[5] Хотя их было меньше, чем казалось скептикам: например, занимаясь асимметрией мозга, он, как и Якобсон, проводил клинические наблюдения.
[6] Ему на защите кандидатской диссертации присудили степень доктора, но для прохождения этого через ВАК нужны были новые документы, рекомендации и т.д., в которых институт ему отказал, и он, кажется, долго оставался вообще без степени (я рассказываю это, как помню по чужим пересказам, не проверяя фактической стороны дела).