Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2019
Жюли Реше (Институт психоанализа Глобального центра передовых исследований (Нью-Йорк), директор, профессор философии; PhD)
Julie Reshe (The Institute of Psychoanalysis of the Global Center for Advanced Studies (New York), Director, Professor of philosophy; PhD) julie.reshe@gmail.com
Ключевые слова: Ницше, эволюция, одомашнивание, ребенок, неотения
Key words: Nietzsche, evolution, domestication, child, neoteny
УДК/UDC: 140.8
Аннотация: Задачей статьи является обнаружение продуктивных точек соприкосновения между философией, литературой и современными биологическими теориями. Материалом для этой цели послужили идеи Ницше о сверхчеловеке и одомашнивании и биологические теории эволюции и неотении.
Abstract: The task of the paper was to find productive points of convergence between philosophy, literature and contemporary biological theories. The material for this purpose was Nietzsche’s ideas of superhuman and domestication and biological theories of evolution and neoteny.
По словам Делёза, «вся философия Ницше противостоит постулатам бытия, человека и оцепенения» [Делёз 2003: 360]. В этом же смысле, не точнее ли сказать, что вся философия Ницше — об эволюции?
Действительно, рассуждения Ницше могут считаться внедрением теории эволюции Дарвина в пространство культуры. Ницше полагал, что эта теория означает крах традиционных верований и моральных ценностей. Дарвин говорил об эволюции видов, Ницше же стал вести речь о том, что единая и неизменная система морали, установленная внешними по отношению к человеку силами, — невозможна. В процессе истории мораль неизменно преобразовывается. Человек и его культура — часть природы, поэтому его верования и ценности изменчивы так же, как изменчива природа.
Человек произошел от обезьяны, а не был создан богом. Так же и моральные ценности — продукт самого человека, а не предписанные свыше правила. Они не преследуют никаких внешних по отношению к самому человечеству целей. Дарвиновскую борьбу за выживание Ницше преобразовал в более красочную теорию становления творческой силы природы, частью которой является человек. Концепцию отбора и одомашнивания Ницше нужно рассматривать именно в этом контексте.
Со времен формирования теории Дарвина биологическая мысль претерпела значительные преобразования относительно интерпретации феномена одомашнивания. Многие мысли Ницше удивительным образом предвосхитили некоторые из современных биологических теорий, имеющих отношение к этому феномену.
В повседневном языке понятие «одомашнивание», особенно если речь идет об одомашнивании человека, все еще по большей части имеет негативные коннотации. Оно ассоциируется с лишением свободы изначально свободного существа и осуществляемым человеком противоестественным захватом власти над природой.
Сам Ницше счел бы эту мысль реактивной — такой, которая скрывает в себе интенцию тотального разрушения, ведь она пропагандирует возвращение в некоторое идеализированное прошлое, то есть остановку времени. Философия Ницше — это философия преобразования: даже критикуемые самим Ницше феномены являются в его теории лишь необходимыми этапами для становления творческой силы природы.
Негативная интерпретация феномена одомашнивания прослеживается также в современной философской и околофилософской литературе, которая апеллирует к концепту одомашнивания у Ницше. Если речь заходит об одомашнивании, к Ницше обращаются, как правило, с целью подчеркнуть идею одомашненного человека как сломленного, послушного, стадного животного [Adkins 2008].
Действительно, у Ницше ярко обрисован образ такого человека, но параллельно с ним в философии Ницше также существует позитивный концепт отбора, по отношению к которому образ слабого одомашненного человека играет лишь производную роль. Рассмотрим ближе это соотношение.
Два огненных пса
Ницшевский Заратустра заключает, что люди превратили «волка в собаку и самого человека в лучшее домашнее животное» [Ницше 2007a: 167]. По утверждению Делёза, два огненных пса, образ которых встречается в «Так говорил Заратустра», символизируют два типа отбора, результатом одного из которых является одомашнивание [Делёз 2003: 337]. Пес, символизирующий именно этот отбор, — карикатура другого пса. Здесь показательно то, что Ницше не противопоставляет образу пса, то есть одомашненному животному, — волка, дикого предка собаки, а сравнивает его с другим огненным псом.
Пес-карикатура является символом западной христианской цивилизации. Это пес лицемерия, олицетворением его является церковь, ведь она заставляет верить, что «вещает из чрева вещей» [Ницше 2007a:131]. Этот пес пыхтит, возмущается и задыхается от гнева и зависти. «Он находит себе пищу на поверхности, он кипятит тину: это значит, что его деятельность служит лишь пропитанию, подогреву, поддержанию во вселенной становления-реактивностью, кинического (или собачьего) становления» [Делёз 2003: 337].
Второй же пес является утверждающим животным. Он говорит действительно из сердца земли. «Дыхание его из золота и золотого дождя: так хочет сердце его. Что ему до пепла, дыма и горячей слизи! Смех выпархивает из него, как пестрые тучки» [Ницше 2007a: 131].
Цель отбора
Что же символизируют два огненных пса? Как следует интерпретировать то, что один из них обозначает становление-реактивностью, а другой — символизирует утверждение, то есть активное начало?
Чтобы ответить на эти вопросы, напомним вначале, что Ницше ассоциирует реактивное с разрушением, духом тяжести, с малоподвижностью и подлостью. Символами же активного начала для Ницше являются творческая сила, утверждение, легкость и благородство.
Главным врагом для Ницше был нигилизм — состояние доминирования реактивных сил над активными. Наша христианская культура является сущностно реактивной, она представляет собой воплощение нигилизма. Но отношение Ницше к нигилизму, впрочем, как и ко всему остальному, крайне амбивалентно. Ницше также говорит о том, что нигилизм — это еще и единственный способ избавиться от нигилизма, ведь, достигнув своей крайней формы, он неизбежно уничтожает сам себя.
В философии Ницше, которая, как мы выяснили, является, по сути, эволюционистской, концепция бытия заменяется концепцией отбора. Целью отбора является трансформация реактивных сил в активные. Линия становления культуры, основанной на христианских ценностях, может быть интерпретирована как триумф реактивных сил. Но дело в том, что становление только и возможно как проявление реактивных сил. Ведь реактивное в конце концов отменит само себя и таким образом трансформируется в активность.
Культура и история как механизмы отбора
Каков же механизм отбора? В понимании Ницше, воплощением отбора является культура или то, что Ницше называет доисторической деятельностью. Символ культуры — утверждающий огненный пес.
Культура — это жестокая дрессировка человека. Она неизбежно подчинена реактивным силам и ведома глупыми и случайным законами — максимами христианской морали. Однако, по мысли Ницше, в дрессировке наиболее важным является не то, чему она подчинена, но сам процесс дрессировки, а именно — выработка умения подчиняться. Проходя через дрессировку, человек приобретает определенные полезные с эволюционной точки зрения привычки. В процессе дрессировки он учится подчинять реактивные силы активным.
Не следует упускать из виду, что дрессировка — это самодрессировка человека, тот метод, применяя который человек работает над собой. Помимо того, что два огненных пса символизируют два типа отбора, сам по себе образ собаки является у Ницше также образом человеческого эго. В записках к Заратустре Ницше писал: «Когда я поднимаюсь, моя собака следует за мной повсюду, она зовется эго» [Shapiro 2004: 55] .
Таким образом, для Ницше дрессировка — это дрессировка человеком собственного сознания. И отбор, с этой точки зрения, несообразно рассматривать как отбор, производимый некой правящей кастой господ, разделяющей людей на угодных и неугодных. Дрессировка как механизм отбора — это работа человека над самим собой.
Более конкретно цель этой работы человека над собой можно обозначить как укрепление сознания с помощью обучения его определенным правилам. Эти правила способствуют тому, чтобы сознание перестало быть ведомым случайными раздражителями.
Одно из ключевых правил, которыми культура наделяет сознание, — это правило запоминания. Так культура развивает в человеке память. Память, которой учится сознание, — это память, обращенная в будущее, в отличие от злопамятности, устремленной в прошлое. Необходимым дополнением вырабатываемой памяти является способность к забвению прошлого. Реактивная же память — злопамятность — заполняет настоящее прошлым, приводит к оцепенению, к остановке движения времени.
В процессе развития активной памяти человек учится обещать. Именно посредством обещания он вовлекается в будущее. Его память становится привязанной к будущему — в будущем он должен будет помнить, что он пообещал. Умение сохранять память о своем обещании и обладание силами выполнить обещания даже вопреки судьбе являются основой возможности сотрудничества с другими. В этом смысле умение обещать — это основа и предусловие любой социальной организации. Умение обещать является критерием, по которому на практическом уровне осуществляется отбор. Отсеиваются те, кто не способен обещать — кто не умеет помнить о своем обещании и не выполняет его. Иными словами, в процессе отбора устраняются те, кто не располагает будущим, а остановлен на взгляде в прошлое.
Человек, научившийся обещать, то есть тот, кто смог свои реактивные силы задействовать для становления активных сил, — благородный, легкий и свободный. По словам Ницше, «действительная работа человека над самим собою в течение длительного отрезка существования рода человеческого, вся его доисторическая работа обретает здесь свой смысл, свое великое оправдание, какой бы избыток черствости, тирании, тупости и идиотизма ни заключался в ней» [Ницше 2017б].
Целью дрессировки человека вовсе не является получение послушного индивида, преклоняющегося перед моральным законом. Напротив, выдрессированный человек сам превращается в законодателя, он свободен и внеморален. Законы морали ему впредь не нужны, ведь они исполнили свою обучающую функцию. Теперь он — «вольноотпущенник, действительно смеющий обещать» [Ницше 2017б]. Мораль воспитывает человека, избавленного от морали. Конечный ее смысл — исчезнуть в результате дрессировки за ненадобностью. Тот, кто прошел отбор, — научился владеть собой и обстоятельствами.
Второй тип отбора: одомашнивание
Ницше противопоставляет культуру как доисторическую деятельность понятию истории. За доисторическим процессом следует разворачивание истории, в ходе которого изначальная интенция культуры ставится с ног на голову. Символ истории — огненный пес-карикатура.
Итак, деятельность культуры искажается паразитарными структурами, фальсифицирующими ее изначальный смысл. Ницше называет этот процесс образованием стад. Если продуктом культуры является освобожденный вне-моральный индивид, то продуктом истории, в терминологии Ницше, является человек одомашненный.
Образование стад и отбор, нацеленный на одомашнивание, — это процесс, который отображает подмену изначальной цели отбора ее средствами. Общество-стадо останавливается на этапе господствования морали — его представители не способны помыслить ничего ее превосходящее. Моральное общество они полагают своей целью. Отбор становится противоположным тому, чем он был вначале, — нигилистическим механизмом, направленным на селекцию слабых, ведь «стадное животное, нечто послушное, хилое и посредственное» [Ницше 2007б: 80].
Механизмом фальцифицированого отбора руководит священник. Он взращивает побеги реактивного в своей пастве, учит ее быть злопамятной и внушает ей чувство вины. Общество, в котором бытуют реактивные силы, — это общество ненависти, которая маскируется под христианскую любовь.
Злопамятность и чувство вины являются образами триумфа реактивных сил. «Забывчивое животное, в котором забвение представляет силу, форму могучего здоровья, взрастило в себе противоположную способность, память» [Ницше 2017б]. Одомашненный человек обладает хорошо развитой реактивной памятью. Тот способ запоминания, который развивала культура в процессе доисторической деятельности и который был нацелен на будущее, деформировался и превратился в злопамятность — память о прошлом.
Человек для Ницше — это существо реактивное, историческая деятельность победила в нем культуру. Оно замешано на морали, и его специфическими свойствами являются нечистая совесть и злопамятность. Отличие истории от культуры в том, что первая задается вопросом, как сохранить человека, вопрос же второй, который артикулирует Заратустра, — как человек будет преодолен. Победить историю, с ее нигилистической сущностью, можно, только освободив сознание от нечистой совести, вины и злопамятности, то есть преодолев все реактивное. Преодоление человека противопоставляется его сохранению — желание будущего против застывшего остановившегося времени, доисторическая деятельность против исторической.
* * *
Поскольку культура, в понимании Ницше, является воплощением процесса отбора и руководима самим человеком, а не некими внешними по отношению к нему силами, она также может быть названа одомашниванием. Но культура как одомашнивание отлична от истории как одомашнивания тем, что изначальная интенция этого процесса в ней не исполняется. Ведь одомашнивание, по мысли Ницше, — лишь средство, и его конечная цель не должна совпадать с самим его процессом.
Учитывая, что культурная деятельность, направленная на дрессировку человека, является, по мысли Ницше, самодрессировкой, мы можем провести эксперимент, добавив в его концепцию термин «самоодомашнивание» и противопоставив его тому, что Ницше подразумевал под одомашниванием. Таким образом, получится, что результатом культурной деятельности является самоодомашнивание человека, а исторической — одомашнивание.
Когда отбор вырождается в свою карикатуру, появляются священники — те, кто присваивает себе руководство процессом одомашнивания. Как следствие, самоодомашнивание лишается приставки само-, оно начинает служить неким внешним целям по отношению к тому, кто одомашнивается. Понятое таким образом самоодомашнивание отличается от одомашнивания как самодисциплина от дисциплины. Первая указывает на то, что человек владеет собой — самодисциплина делает его свободным, в то время как дисциплина — говорит о подчинении некому внешнему порядку. Также разница между самоодомашниванием и одомашниванием может быть понята как разные способы видения одного и того же феномена. Один из таких способов состоит в выискивании поработителей, лишающих человека свободы, и борьбе с ними. Так проявляется неспособность увидеть самостоятельность процесса развития человека.
Благодаря своей метафоричности концепция Ницше очень гибкая. Одним из вариантов ее интерпретации может быть утверждение, что мы уже в значительной степени преодолели в себе человека, а дисциплинаризация общества уже преобразовалась в самодисциплину. Именно поэтому современные общества так противятся любой навязываемой извне дисциплине.
Доместификация животного, самодоместификация
В 1868 году была опубликована работа Дарвина «Изменение домашних животных и культурных растений», в которой он сосредоточился на роли методического отбора. Дарвин предложил четкие критерии для определения процесса одомашнивания. В качестве главного критерия он выделил целенаправленность: одомашнивание представляет собой целенаправленный процесс, осуществляемый человеком.
Размышления Ницше о самодрессировке предвосхитили последарвиновское становление понимания одомашнивания. Это понимание сместилось от интерпретации одомашнивания как направляемого человеком процесса к более современному его осознанию как самоадаптации вида.
По мере развития биологической мысли человек низвергается со своего поста властелина природы. Прогрессивная научная мысль понимает человека как одного из животных. В соответствии с таким современным неантропоцентричным подходом одомашнивание понимается как форма ко-эволюции человека и других животных.
Существует даже гипотеза, что симбиоз человека и собаки появился не в результате того, что человек увидел потенциальную пользу в одомашнивании собаки, а в результате перенесения родительского стереотипа поведения человека на собак [Prato-Previde, Fallani, Valsecchi 2006]. Эта гипотеза подтверждена также тем фактом, что в некоторых традиционных культурах принято держать множество «бесполезных» домашних питомцев, причем часто с ними обращаются так же, как с детьми, женщины даже кормят их грудью.
Именно более зрелая научная форма интерпретации одомашнивания и тяготение к реинтерпретации этого процесса как самоодомашнивания, то есть понимание его в неантропоцентричном ключе, могли бы быть адекватным образом применены для объяснения паттернов эволюции человека. В противном же случае, то есть в случае сохранения раннего научного понимания одомашнивания как руководимого человеком, а человека — как хозяина и творца природы, осознанно использующего ее в своих целях, единственный феномен, имеющий отношение к человеку, который можно было бы проанализировать, используя понятие одомашнивания, — был бы феномен рабства.
В соответствии с наиболее продвинутыми научными концепциями самодоместификация человека не должна пониматься примитивно как сознательное улучшение человека человеком, а лишь как неосознанная и малопрогнозируемая адаптация человека к условиям окружающей среды и в результате его взаимодействия с этой средой.
Концепция доисторической деятельности Ницше близка современным научным трактовкам одомашнивания тем, что в обоих случаях самоодомашнивание понимается как эволюционно выгодный процесс в первую очередь для того, кто ему подвергается. Без этой изначальной выгоды процесс одомашнивания был бы невозможен. В философии Ницше дрессура, выродившаяся в одомашнивание человека, в конце концов оборачивается (хотя и полумагическим образом) выгодой для самого человека — она ведет к эволюционному скачку его развития.
Снижение агрессивности
Современный биолог Брайан Хэйр утверждает, что самодоместификация является распространенным процессом в эволюции млекопитающих [Hare, Wobber, Wrangham 2012]. Если в соответствии с концепцией одомашнивания как целенаправленного процесса, подчиненного человеческой воле, целью его считались исключительно интересы человека, то какова же эволюционная выгода процесса самоодомашнивания?
Хэйр обосновывает предположение, что черты одомашнивания являются последствием или побочным продуктом селекции, направленной на снижение уровня агрессии. Волки и дикие собаки являются одной из наиболее хорошо изученных пар диких предков и доместифицированных потомков [Hare, Wobber, Wrangham 2012]. В результате анализа этой эволюции были выделены два ее этапа. Первый этап — это естественный отбор, то есть самостоятельное одомашнивание в условиях отсутствия преднамеренной селекции со стороны человека. На этом этапе менее агрессивные волки получили селективное преимущество, так как снижение агрессии позволило им освоить новую выгодную экологическую нишу — приблизиться к территориям, заселенным людьми, получив таким образом доступ к остаткам их пищи.
Волчьи стаи строго придерживаются своей территории. Особи избегают нейтральных зон, так как существует большой риск, что, зайдя на территорию другой стаи, они будут убиты. Около половины смертей взрослых особей является результатом проявления внутривидовой агрессии. В отличие от волков, дикие собаки крайне редко проявляют физическую агрессию в процессе межгрупповых взаимодействий.
Настолько же значительное уменьшение уровня агрессии было зафиксированно и внутри стай. В случае с волками схема репродуктивной конкуренции среди самок предполагает агрессивное отношение доминирующих самок к другим самкам стаи, также нередки случаи убийства щенков конкурирующей самки. Среди диких же собак исследователями не наблюдалось ни одного случая детоубийства.
Именно первый этап самостоятельной доместификации волка обеспечил возможность второго этапа — селекции, в которой принимает участие человек. Снижение проявления различных форм агрессии, в том числе внутривидовой, межвидовой, наступательной и оборонительной агрессии, — основной поведенческий признак, общий для всех одомашненных видов животных. Поэтому Хэйр предлагает считать гипотетический первый этап селекции волков, связанный со снижением агрессивности, базовой моделью процесса самодоместификации.
Бонобо и шимпанзе
Учеными также достаточно хорошо изучен случай проявления признаков самодоместификации, произошедший в процессе эволюции без какого-либо вмешательства человека, — речь идет об эволюции шимпанзе, в результате которой появились бонобо.
Бонобо и шимпанзе являются родственными видами со значительным фенотипическим сходством, но они существенно различаются по степени проявления агрессии. Наибольший уровень агрессии свойственен самцам шимпанзе, хотя и самки, и самцы могут наносить друг другу раны и убивать детенышей группы. Шимпанзе совместно защищают свои территории от соседних групп. Межгруповые стычки зачастую заканчиваются убийствами.
У бонобо уровень как внутригрупповой, так и межгрупповой агрессии значительно снижен. Самцы бонобо не проявляют агрессивного вмешательства и не пытаются предотвратить спаривания внутри группы, а также не создают альянсы друг с другом, предназначенные для монополизации спаривания. Вместо этого самцы бонобо образуют сильные связи со своими матерями. Также союзы самца и самки намного чаще встречаются у бонобо, чем у шимпанзе. По отношению к самкам самцы тоже не проявляют агрессии.
Межгрупповые взаимодействия у бонобо также менее агрессивны, чем у шимпанзе, хотя враждебные межгрупповые взаимодействия могут иметь место. Но бонобо могут совершать и дружелюбные взаимодействия с членами других групп — находиться с ними в непосредственной близости, играть и в некоторых случаях даже спариваться.
Подводя итог этих двух примеров, следует указать, что на практике снижение агрессивности проявляется как в повышении уровня толерантности особей, так и в усилении просоциального поведения.
Таким образом понятый процесс самоодомашнивания пригоден для использования в рассуждениях, касающихся эволюции человека. В своей работе антрополог Ричард Врангхам и его коллеги провели сравнительный анализ анатомических особенностей и поведения обезьян и человека [Wrangham, Pilbeam 2001]. Авторы утверждают, что изменения в социальных структурах первобытных людей, по сравнению с ныне живущими ближайшими родственниками человека — шимпанзе, могли благоприятствовать отбору, направленному на уменьшение агрессии.
* * *
В философии Ницше аналогом того, что биологи называют процессом снижения агрессивности, можно считать процесс снижения реактивности. Главное сходство концептов снижения агрессивности и снижения реактивности в том, что оба указывают на процесс, направленный на развитие образцов поведения, содействующих повышению качества социальных связей.
Как мы помним, результатом дрессировки человека, в процессе которой он учится подчинять свои реактивные силы активным, является умение обещать, лежащее в основе любого общества. Если рассмотреть подробнее, что именно не устраивало Ницше в преобладании реактивных сил, выяснится, что он был раздражен типом социальных связей, формирующихся в результате этого преобладания.
К примеру, размышляя о злопамятности — одном из проявлений реактивных сил, Ницше утверждает, что воспоминания, даже самые трогательные, имеют реактивный характер, к ним примешано желание мести и обида. Человек с хорошо развитой реактивной памятью в действительности запоминает, на что можно было бы обидеться и за что отомстить. Вспоминать — это всегда упрекать, в этом ключевая роль воспоминания. Поэтому Ницше настаивает, что тот, у кого хорошо развита память, не умеет восхищаться, уважать и любить, зато он способен мстить и обижаться.
Большое значение Ницше придавал выработке умения благодарить: «Каждый, идущий новыми путями и многих ведущий новыми путями, с удивлением обнаруживает, сколь нерасторопны и убоги эти многие в изъяснениях своей благодарности и сколь редко вообще может изъявляться благодарность» [Ницше 2017a]. Те, кто успешно прошел процесс дрессировки, обладают четырьмя кардинальными добродетелями: они честны, храбры, великодушны и вежливы.
Концепт ребенка у Ницше
Возвратимся к рассмотрению цели отбора в философии Ницше. Более детальный анализ этого вопроса позволит нам подобраться к еще одному поразительному сходству философии Ницше с современными эволюционными теориями.
Как уже было сказано, конечным этапом отбора является трансмутация реактивного в активное. В «Так говорил Заратустра» Ницше изображает этапы процесса отбора и его кульминационную точку, прибегая к символу трех превращений духа.
Вначале дух становится верблюдом — жвачным и стадным, а значит, в негативном смысле одомашненным животным. Символ жвачного животного Ницше использует для обозначения памяти, развившейся в злопамятность. Такие животные долго пережевывают одно и то же. Аналогичным этому образу является образ несварения, то есть неспособности переварить и избавиться от памяти, которая в результате чрезмерного задержания засоряет организм.
Верблюд покорно опускается на колени и дает себя навьючить. Он смиренно тащит на себе всю тяжесть установившихся моральных норм и общепринятых ценностей. Он сильный и выносливый, а также способный к глубокому почитанию.
Во втором превращении дух становится львом. Он ищет своего господина, чтобы стать ему врагом, и хочет победить своего бога. Лев разрушает старые ценности, он избавляется от всего тяжелого. Он жаждет освобождения. Чтобы добыть свободу, лев должен полюбить произвол и разрушение так же, как когда-то любил долг и служение. Лев является символом крайнего нигилизма, так как представляет собой лишь разрушительную силу, ничего не генерирующую взамен. Превращение духа во льва является лишь подготовкой к самому главному — кульминационному этапу отбора.
В последнем превращении лев становится ребенком. Образ ребенка в философии Ницше может быть понят как символ трансмутации реактивных сил в активные. Говоря о ребенке, Заратустра приписывает ему все характеристики, противоположные реактивным силам: «Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое слово утверждения» [Ницше 2007a: 24].
Как ни странно, ребенок у Ницше одновременно является и символом настоящей зрелости. Получается парадоксальная на первый взгляд формула: чтобы стать настоящим взрослым, нужно суметь остаться ребенком.
В «По ту сторону добра и зла» Ницше говорит, что с развитием человека пространство вокруг него как бы тоже претерпевает изменения: оно становится более глубоким, в нем обнаруживаются новые образы и горизонты. Но в процессе преобразования человека в настоящего взрослого он осознает, что все, даже самые серьезные и глубокие теории, были лишь упражнением его мышления, представляли из себя лишь игрушку, то есть нечто, предназначенное для ребенка. По словам Ницше,«самые торжественные понятия, за которые больше всего боролись и страдали, например понятия Бога и греха, покажутся нам когда-нибудь не более значительными, чем кажутся старому человеку детская игрушка и детская скорбь, — и, может быть, тогда «старому человеку» опять понадобится другая игрушка и другая скорбь, — и он окажется все еще в достаточной мере ребенком, вечным ребенком» [Ницше 2007б: 70–71].
Можно провести параллель между образом отбора у Ницше и образом взросления. Выше речь шла о том, что в концепции Ницше есть два отбора — один из них является карикатурой второго, его задержкой, во время которой цель подменяется средствами. Так же и со взрослостью. Взрослый в традиционном понимании — это карикатура настоящего взрослого, то есть взрослого-ребенка. Ребенок, по словам Ницше, — это забвение, он лишен памяти. Соответственно, настоящий взрослый также должен обладать способностью забывать. Вместо этого в соответствии с традиционным представлением о взрослости — взрослый, в отличие от ребенка, завершен, сформирован, то есть является реактивным существом. Такому взрослому скорее соответствует образ верблюда, вдоволь нагруженного знаниями и ценностями. До настоящей же взрослости еще два шага — стать разрушающим львом и затем превратиться в ребенка. Таким образом, взрослый, остающийся ребенком, — это символ культуры, не вырождающейся в историю, либо преодоленной истории, достигшей точки трансмутации и исполнившей изначальную цель отбора.
Определяющая черта ницшеанского образа ребенка — его способность играть. Именно пространство игры является тем пространством, в котором осуществимо преобразование. Дух-ребенок освобожден от власти старых тяжелых норм, он больше не воспринимает их всерьез, наоборот, он играет с ними. Играя, ребенок преобразовывает тяжелое в легкое, серьезное в веселое, реактивное в активное.
Неотения
Вернемся теперь к упомянутым выше примерам со снижением агрессивности в процессе эволюции собак и бонобо. Еще один вывод, к которому пришли ученые, анализируя отбор, нацеленный на снижение агрессивности, заключается в том, что механизмом реализации этого отбора является неотения. Что это значит?
Говоря просто, собаки могут считаться не повзрослевшими щенками волков. Высокий уровень агрессивности свойственен только взрослым волкам, щенки же волков не агрессивны и способны на взаимодействие с человеком. Эволюция волков в собак произошла посредством постепенной ювенализации вида, то есть пролонгации на весь период жизни неагрессивных паттернов поведения, свойственных молодым особям.
Психологические различия между бонобо и шимпанзе также могут быть объяснены пролонгированием ювенальных когнитивных механизмов и ювенальных паттернов поведения.
Детеныши бонобо и детеныши шимпанзе высокотолерантны, но в зрелом возрасте шимпанзе становятся крайне агрессивными, в то время как взрослые особи бонобо продолжают сохранять ювенальные характеристики в социальных взаимоотношениях. Бонобо в большей степени, чем шимпанзе, зависят от своих матерей. Взрослые бонобо намного чаще инициируют игру. Их игры похожи на игры между детенышами шимпанзе с их взрослыми сородичами.
В одном из экспериментов, целью которого было исследовать различия в хронологии развития социальных паттернов поведения между шимпанзе и бонобо, обезьян попарно впускали в комнату с едой [Wobber, Wrangham 2010]. Исследователей интересовало, будут ли обезьяны делиться едой. Эксперимент показал, что молодые шимпанзе и бонобо одинаково охотно делятся пищей. Зрелые же шимпанзе более жадные, а вот бонобо и в зрелом возрасте сохраняют детскую черту — отсутствие жадности. Кроме того, во время эксперимента бонобо чаще, чем шимпанзе, затевали игры, в том числе сексуальные.
Отличия собак от волков и бонобо от шимпанзе аналогичны многим другим примерам одомашненных животных, у которых задержка детской фазы развития снижает социальную напряженность.
Ювенилизация человека
Некоторые антропологи считают, что ювенализация, или неотения, сыграла важную роль в эволюции человека. Один из них, антрополог и биолог-эволюционист Стивен Джей Гулд, отстаивает аргумент, в соответствии с которым неотения является ключом для понимания человеческой эволюции. «Говоря лишь частично метафорически, взрослые особи человека детоподобны. Мы развили расширенное детство, по-видимому для того, чтобы пользоваться преимуществами, проявляющимися вследствие пролонгированной гибкости, обуславливающей возможность обучения. И мы сохраняем в определенной степени эту решающую гибкость на этапе взрослости, который у большинства млекопитающих влечет за собой ридификацию поведения» [Gould 1996].
Резюмируя исследования, касающиеся вопроса ювенализации человека, современный российский биолог и популяризатор науки Александр Марков утверждает, что не только человек внешне больше походит на детеныша обезьяны, чем на взрослую особь, но и человеческому обществу в целом свойственны паттерны поведения, общие для человека и молодняка обезьяны. «Многие из нас надолго сохраняют любознательность и игривость — черты, свойственные большинству млекопитающих только в детстве, тогда как взрослые звери обычно угрюмы и нелюбопытны» [Марков 2014: 98].
Игривость и любознательность, выделяемые Марковым, могут считаться совпадающими по значению. Игры животных обычно включают в себя модели поведения, взятые в адаптированном виде из повседневного контекста. Так, наиболее часто проигрываемыми сюжетами являются составные комплекса выживаемости — такие, как борьба, бегство, кормление и спаривание [Chick 2001]. Таким образом, проигрывая эти сюжеты, животные учатся жизненно необходимым навыкам. Но игра — это не только упражнение в этих навыках, это еще и базовый механизм обучения. Другими словами, сохранить умение играть — значит сохранить умение учиться.
Игра также является средством снижения напряженности. У каждого вида животных, практикующих игры, существует своя система знаков для обозначения игры. Инициируя игру, животные подают сигнал, означающий, что, к примеру, драка, последующая за ним, будет не проявлением агрессии, а частью игры. Самая распространенная форма этого сигнала — «игровое лицо» или «улыбка», когда животное широко открывает рот, не оскаливая при этом зубы.
Игривость может быть рассмотрена как решающее свойство, обуславливающее выгоду ювенилизации — именно она обеспечивает обучаемость взрослой особи и снижение уровня агрессивности, а значит, обеспечивает развитие просоциальных паттернов поведения.
Таким образом, и в философии Ницше, и в свете эволюционной теории неотении способность сохранять определяющие черты ребенка, такие как игривость и низкий уровень агрессии, указывают на эволюционный скачок нашего вида.
* * *
Как мы показали, размышления Ницше об отборе, хотя и в литературной и метафоричной форме, во многих нюансах предвосхищают становление биологической мысли.
Возможно, историки философии, которые имеют дело с философией Ницше, все это время были чрезмерно сосредоточены на критике либо же на оправдании его концепции преодоления человека, аргументируя свою позицию либо тем, что она не метафорична, а значит, представляет собой определенную угрозу, либо, наоборот, тем, что она метафорична, а значит, безопасна. Отстаивая свои позиции, оба лагеря не смогли рассмотреть в концепции отбора Ницше некое уже свершившееся либо же свершающееся событие, ту линию эволюции, способность говорить о которой выработала современная биология.
Заметим также, что сама манера Ницше вести речь об эволюции, сбивающая читателя с толку и не позволяющая понять, о какой именно эволюции идет речь: о биологической либо же о культурной, также предвосхитила современные научные взгляды, в соответствии с которыми эти типы эволюции тесно переплетены между собой.
Ницше писал играя, не заботясь о строгости своей теории. Удивительно, что некоторые из его идей не просто очень современны, но еще и способны дополнить строгие биологические теории. Это наводит на мысль, что нет четкой границы между биологией, литературой и философией и отсутствие этой границы, возможно, является залогом продуктивности мышления — нужно только почаще делать «игровое лицо», занимаясь рассуждениями.
Библиография / Reference
[Делёз 2003] — Делёз Ж. Ницше и философия. М.: ООО «Издательство Ad Marginem», 2003.
(Deleuze G. Nietzsche et la philosophie. Moscow, 2003. — In Russ.)
[Марков 2014] — Марков А. Эволюция человека: В 2 кн. Кн. 1: Обезьяны, кости и гены. М.: Corpus, 2014.
(Markov A. Evolyutsiya cheloveka: Obez’yany, kosti i geny. Moscow, 2014.)
[Ницше 2007a] — Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. СПб.: Азбука классика, 2007.
(Nietzsche F. Also sprach Zarathustra. Ein Buch für Alle und Keinen. Saint Petersburg, 2007. — In Russ.)
[Ницше 2007б] — Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. СПб.: Азбука классика, 2007.
(Nietzsche F. Jenseits von Gut und Bose. Saint Petersburg, 2007. — In Russ.)
[Ницше 2017а] — Ницше Ф. Веселая наука // http://www.nietzsche.ru/works/main-works/ svasian/ (дата обращения: 08.02.2017).
(Nietzsche F. Die fröhliche Wissenschaft // http://www.nietzsche.ru/works/main-works/svasian/ (accessed: 08.02.2017). — In Russ.)
[Ницше 2017б] — Ницше Ф. К генеалогии морали // http://www.nietzsche.ru/works/main-works/genealogia/ (дата обращения: 08.02.2017).
(Nietzsche F. Zur Genealogie der Moral // http://www.nietzsche.ru/works/main-works/genealogia/ (accessed: 08.02.2017). — In Russ.)
[Adkins 2008] — Adkins K. Canine ethics // What Philosophy Can Tell You About Your Dog. Chicago: Open Court, 2008.
[Chick 2001] — Chick G. What is play for? Sexual selection and the evolution of play // Theory in Context and Out. 2001 (http://www.personal.psu.edu/gec7/PlayFor.pdf/ (accessed: 25.11.2018)).
[Gould 1996] — Gould S.J. Creating the creators // Discover. 1996. № 42 (http://discovermagazine.com/1996/oct/creatingthecreat888 (accessed: 25.11.2018)).
[Hare, Wobber, Wrangham 2012] — Hare B., Wobber V., Wrangham R. The self-domestication hypothesis: evolution of bonobo psychology is due to selection against aggression // Animal Behavior. 2012. № 83. Р. 573–585.
[Prato-Previde, Fallani, Valsecchi 2006] — Prato-Previde E., Fallani G., Valsecchi P. Gender Differences in Owners Interacting with Pet Dogs: An Observational Study // Ethology. 2006. Vol. 112. P. 64–73.
[Shapiro 2004] — Shapiro G. Dogs, Domestication, And The Ego // A Nietzschean Bestiary: Becoming Animal Beyond Docile and Brutal. Lanham: Rowman and Littlefield, 2004.
[Wobber, Wrangham, Hare 2010] — Wobber V., Wrangham R. Hare B. Bonobos exhibit delayed development of social behavior and cognition relative to chimpanzees // Current Biology. 2010. № 20 (3). P. 226–230.
[Wrangham, Pilbeam 2001] — Wrangham R., Pilbeam D. African apes as time machines // All apes great and small. Chimpanzees, bonobos, and gorillas. New York: Springer, 2001. Vol. 1. P. 5–17.