(по архивным документам 1830—1840-x годов)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2019
Знаток книжного рынка Ф.В. Булгарин заметил, что наша публика, значительную часть которой составляли «помещики, живущие в деревнях», «читает много и большей частью по-русски»[1]. Действительно, ковровские помещики Чихачёвы и Чернавин отечественных авторов читали чаще, чем иностранных, и относились к ним благосклоннее[2].
В документах 1830—1840-х гг. из усадебного архива упоминаются некоторые произведения XVIII — начала XIX вв.: басни И.И. Хемницера, И.И. Дмитриева и И.А. Крылова, стихотворения А.П. Сумарокова и Г.Р. Державина, поэма И.Ф. Богдановича «Душенька» (СПб., 1783), утопический роман М.М. Хераскова «Нума, или Процветающий Рим» (М., 1768), аллегорический роман того же автора «Кадм и Гармония» (В 2 ч. М., 1786), комедия Д.И. Фонвизина «Бригадир» (СПб., 1783 или СПб., 1786), трагедии В.А. Озерова и А.П. Сумарокова[3]. В реестре книг Чернавина значится изданный Н.М. Карамзиным альманах «Аониды, или Собрание разных новых стихотворений» (вышло три выпуска: М., 1796, 1797, 1799).
Старые книги не просто хранили в домашних библиотеках, к ним возвращались вновь и вновь. Так, в 1838 г. Чернавин перечитал трагедию Сумарокова «Димитрий Самозванец», первое издание которой вышло в 1771 г. Постоянным вниманием Чернавина и Чихачёва пользовался роман русского последователя Фенелона Хераскова о деревенском философе Нуме Помпилии, который за свои добродетели был избран римским императором. С 1833-го по 1842 г. они переводили на французский язык этот не утративший для них актуальности кладезь социально-политических идей и этических норм.
Среди знакомых Чернавина и Чихачёва были те, кто разделял их увлечение Херасковым. Подтверждением служит хранящийся в Фонде редких документов Ивановской областной научной библиотеки второй том «Эпических творений Михаила Хераскова» (2-е изд. В 2 ч. М., 1787), который содержит поэмы «Владимир» и «Плоды наук». На форзаце имеется надпись: «Сию книгу читал Алексей Посылин. Оная книга заслуживает одобрения. Ежели кто со вниманием прочитает, тот много научится хорошего»[4].
Неудивительно, что у читателей, которые всегда стремились извлечь из книг нравственные уроки, одним из любимейших жанров была басня. Сборники басен были желанным подарком для детей. Так, в 1836 г. Чернавин подарил одно из многочисленных изданий «Басен и сказок» Хемницера своей семилетней племяннице и крестнице Саше Чихачёвой: «Поздравляю, милая моя, дорогая именинница крошка Сашоночек, с днем твоего ангела и посылаю в подарок книжечку, которую прошу читать и меня почаще вспоминать» (Д. 66. Л. 136).
Басни знали наизусть и при случае упоминали их или цитировали. Чаще других это делал Чихачёв, которому басни помогали осознать свою склонность к хвастовству, самолюбованию и другие недостатки. В воображаемом диалоге с Чернавиным Чихачёв привел (от лица шурина) фразу из басни Дмитриева «Муха»:
Ты: Как у нас удачно шел давеча (или вчера) разговор!
Я: Потому что мы парни смышленые.
Ты: Главное «мы» — «мы пахали»!
(Д. 57. Л. 35 об.)
А однажды осенью, после сбора богатого урожая, пришедшая на память басня отрезвила возгордившегося дорожаевского барина и заставила посмеяться над собой: «Вообрази ты себе, что мне в голову вошло, будто всему произрастительному, что только у нас собрано по Дорожаеву, главнейшим виновником Я. Вот и горжусь, и надуваюсь, и хвалюсь, и проповедую, и барабаню: Каковы же мы? Ай да мы! <…> Но как вспомнил, что рано встаю не я, что саженьем, сеяньем, жнитвом, молотьбою, уборкою занимаюсь не я <…> то вспомнил и о крыловской басне “Муха и дорожные” и расхохотался донельзя!» (Д. 66. Л. 133 об. — 134).
Когда же Чихачёв и сам стал делиться житейским опытом в «Земледельческой газете» и «Владимирских губернских ведомостях», он снабжал некоторые свои «нравственно-хозяйственные» заметки эпиграфами из басен Крылова. Сам тон его общения с читателями — простодушный, доверительный, назидательный, порою шутливый — напоминал манеру прославленного баснописца. «Почтеннейший дедушка Чихачёв, заменивший нам незабвенного Крылова»[5] — так одоевский помещик Е.П. Мочалкин обращался к нему со страниц газеты. И в личной переписке: «Дражайший дедушка Андрей Иванович!» (Д. 103. Л. 43).
Созданные в начале XIX в. трагедии Озерова не были забыты и в 1830-е, и в последующие десятилетия. В 1834 г. Чихачёв просил Чернавина прислать в Дорожаево «трагедии Озерова в переплете», что «лежат в бордуковской гостиной на столе» (Д. 57. Л. 40). От неоднократного прочтения некоторые строки прочно врезались в память, и в 1850—1860-е гг. в письмах к секретарю императрицы П.А. Морицу дорожаевский помещик позволял себе «ввернуть стишок старинный озеровский, вроде:
Для сильных на земле долг первый, знаменитой
Невинных охранять и слабых быть защитой»[6].
О том, что интерес к писателям прошлых времен не угасал, говорит и тот факт, что помещики следили за выходом новых изданий их трудов. Так, в 1843 г. Чернавин выписал из «Московских ведомостей» объявление о поступлении в продажу «Сочинений Г.Р. Державина в четырех томах, с присовокуплением подробной биографии поэта, заключающей в себе и объяснения на его стихотворения» (СПб., 1843), очевидно, намереваясь совершить покупку.
Особое ощущение духовной близости, неподвластное времени, Чихачёв испытывал к Карамзину. «Я хотел бы его самого знать — быть его другом. Кажется, его чувства — суть мои собственные. <…> Через 41 год существо, в чувствительности ему подобное, восхищается пером его» (Д. 54. Л. 42 об. — 43).
Ковровские помещики читали «Бедную Лизу» и другие повести, «Письма русского путешественника», а также статьи, в частности «Что нужно автору», из собрания сочинений любимого писателя (какое именно издание имелось в дорожаевской библиотеке, установить не удалось).
Важное значение для дорожаевского барина имела статья «Письмо сельского жителя» (1803), запись о прочтении которой содержится в дневнике 1831 г. (Д. 54. Л. 22). Чихачёв крепко усвоил мысль о том, что «главное право русского дворянина — быть помещиком, главная должность его — быть добрым помещиком; кто исполняет ее, тот служит отечеству как верный сын, тот служит монарху как верный подданный»[7]. Именно в этом он видел собственное предназначение: «Ничего величественнее не нахожу, как правильное, стройное, религиозное управление вотчиною»[8].
В 1835 г. Чихачёв приобрел у разносчика составленную Н.Д. Иванчиным-Писаревым книгу «Дух Карамзина, или Избранные мысли и чувствования сего писателя» (В 2 ч. М., 1827) и, читая ее, восклицал: «Это второй я» (Д. 59. Л. 42). Дорожаевский барин убеждал берёзовикского соседа, который «делал кисленькую миночку, когда об ней говорил» (Д. 57. Л. 65 об. — 66): «Хороша, сударь, хороша эта книжица. Хороша, хороша. Читай, читай, да не по 12 листов переворачивай, а по одному, да и то все строчки прочитавши» (Там же. Л. 68).
Русская литература 1820-х гг. представлена в круге чтения ковровских помещиков романтическими поэмами А.С. Пушкина, сборником фантастических новелл Антония Погорельского (А.А. Перовского) «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (В 2 ч. СПб., 1828), «прекрасной пьесой» (Д. 54. Л. 7) А.А. Шаховского «Пустодомы» (М., 1820) и рукописным списком комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума».
Чихачёву, с 1818 г. почти безвыездно жившему в своих имениях Дорожаево и Бордуки, случай прочесть знаменитую комедию впервые представился лишь спустя 12 лет после ее написания. 2 марта 1836 г. Чихачёв сообщил шурину, что скоро получит рукопись от кого-то из соседей[9]: «Ожидаю “Горе от ума”, вчера мне обещанную <…>» (Д. 58. Л. 26 об.). К этому времени Чернавин был уже знаком с пьесой. Но, «несмотря на непогоду», он обещал приехать к Чихачёву, чтобы «послушать еще хоть несколько “Горе от ума”» (Там же).
Почему ковровские помещики стремились добыть не печатное издание комедии[10], а ее рукописный список? Видимо, читателям, даже провинциальным и далеким от литературных кругов, было известно, что опубликованный текст искажен цензурой. Большие поклонники журнала «Библиотека для чтения», Чихачёв и Чернавин могли узнать об этом из отклика О.И. Сенковского на выход книги: «В <…> издании примечаются некоторые маловажные пропуски (Сенковский лукавит: купюры были весьма существенными. — Т.Г.) против рукописных экземпляров, которыми наводнена Россия»[11].
«Произведение, заставившее сотни тысяч говорить о себе» (Там же), ожидали с большим нетерпением. «Все это восхищаются, все это в восторге» (Там же), — писал Чихачёв. При этом он, очевидно, имел в виду не только слухи и толки вокруг комедии, но и постоянные упоминания о ней в газетах и журналах, прежде всего в «Северной пчеле». Булгарин часто цитировал пьесу, писал о ее необыкновенной популярности, помещал рецензии на ее театральные постановки. Можно представить, как велико было желание познакомиться с сочинением, на протяжении многих лет столь высоко превозносимым Булгариным.
К предвкушению удовольствия у Чихачёва примешивалась тревога: «Неужели я буду столько несчастлив, что не ощущу в себе приятного потрясения, от того только, что не знаком со стихотворством?» (Там же). Опасения оказались напрасными. Более того, Чихачёв «заразился» рифмоплетством: «Видишь ты, что значит читать <…> “Горе от ума”. Стихи сами льнут к перу, так что их никак не отдеру» (Д. 66. Л. 16). Несколько недель он вел переписку с Чернавиным отчасти в стихотворной форме.
За день глава семьи прочитал «Горе от ума» четырежды, а вечером в домашнем кругу состоялось чтение комедии вслух. О том, как оно прошло и о чем говорили после него, к сожалению, не сообщается. Но нет сомнения, что комедия произвела сильное впечатление на всех, включая десятилетнего Алешу. Спустя одиннадцать лет, в первый год своей службы в Вильне, корнет Чихачёв, тоскуя по дому и близким людям, перечитывал любимые с детства книги, в том числе «Горе от ума» (Д. 83. Л. 13 об., 17 об.).
Рукопись была дана всего на один день. Поэтому ночью Чихачёв взялся за перо. Первое явление первого действия было переписано полностью. Видимо, предполагалось скопировать комедию целиком, но потом за неимением времени пришлось отказаться от этого намерения и ограничиться выпиской наиболее полюбившихся мест[12].
Спустя несколько дней Чихачёв уже сожалел о том, что сделал мало выписок: «А я очень доволен, что Замыцкий взял законы. А то кой черт слушать секретарские сплетни, а самому оставаться лишь покорнейшим ребенком. Как бишь?.. Вот и жаль, что не выписал, как в этом случае Чадский (sic!) говорит Молчалину» (Д. 58. Л. 34 об. — 35).
В бумагах дорожаевского архива сохранились еще несколько рукописных копий: «Ода к безбожнику (во время сильной грозы)» И.Е. Великопольского, «Злая соседка» А.Д. Илличевского, отрывки из стихотворений «Бурцову. Призывание на пунш» Д.В. Давыдова и «Певец» В.А. Жуковского, а также небольшой фрагмент поэмы «Дом сумасшедших» А.Ф. Воейкова.
Как видим, провинциальные книгочеи имели некоторое представление об отечественной литературе XVIII — первых двух десятилетий XIX вв. Бóльшим вниманием пользовались книжные и журнальные новинки. В бумагах из дорожаевского архива фигурирует множество отечественных произведений, созданных в 1830—1840-е гг.
Их список удивит тех, кто привык к выстроенной по ранжиру «классике». Рядом с Пушкиным в нем нашлось место для А.П. Степанова, В.А. Ушаков потеснил Гоголя, А.П. Башуцкому отдано предпочтение перед Лермонтовым…
Но значит ли это, что для провинциальных читателей не существовало иерархии литературных ценностей? Разумеется, нет. Они имели свое — в чем-то совпадающее с сегодняшним, а в чем-то отличное от него — представление о том, кто является выдающимся талантом, а кто, по выражению Чихачёва, всего лишь «дюжинный писатель» (Д. 59. Л. 49 об.).
Какие книги больше всего интересовали обитателей усадеб? В 1830-е гг., без сомнения, — сочинения исторического характера и описания путешествий[13]. Следом за ними идут нравоописательные романы. Весьма внушительный перечень их авторов возглавляет Ф.В. Булгарин, благодаря которому «отечественный роман и завоевал широкую читающую публику»[14].
Булгарин прекрасно знал вкусы и угадывал желания своих читателей. Воспитанные на литературе эпохи Просвещения, они стремились извлечь из книг и полезное (познание мира, людей и самого себя, исправление нравов), и приятное (занимательный сюжет, юмор, живой язык). Таким запросам как нельзя лучше соответствовал жанр нравственно-сатирического романа о современной жизни.
Из булгаринских нравственно-сатирических романов в дневниках и письмах супругов Чихачёвых и Чернавина упоминаются только «Памятные записки титулярного советника Чухина, или Простая история обыкновенной души» (В 2 ч. СПб., 1835). Судя по тому, что книгу не раз перечитывали, она очень нравилась. Удивляет, что в документах из усадебного архива не встречается название первого и самого известного нравственно-сатирического романа Булгарина — «Иван Выжигин» (В 4 ч. СПб., 1829)[15]. Вероятно, он был прочитан вскоре после выхода в свет, а самые ранние из сохранившихся дневников Чихачёва, Чихачёвой и Чернавина датированы соответственно 1831, 1835 и 1834 гг.
«Ясная, понятная и устойчивая картина мира, с четким делением на добро и зло»[16], неприкрытый дидактизм — все то, что в глазах искушенной публики выглядело устаревшим, нимало не смущало провинциальных читателей. Так, в 1831 г. чета Чихачёвых познакомилась с анонимно изданным романом «Якуб Скупалов, или Исправленный муж» (В 4 ч. М., 1830), который им «очень полюбился» (Д. 54. Л. 6 об.). Дорожаевский помещик нашел, что в нем: «Много справедливых нравоучений и на мой счет есть. On y se reconnaît involontairement[17]» (Там же. Л. 7). Без сомнения, Чихачёв знал о принадлежности анонимно опубликованного романа перу Александра Карловича Бошняка[18] — старшего брата его давнего приятеля Константина Карловича Бошняка[19], помещика Нерехтского уезда Костромской губернии. Вероятно, он был возмущен тем, что П.П. Свиньин также опубликовал этот роман под своим именем и под заглавием «Торжество воспитания, или Исправленный супруг» (В 4 ч. М., 1830). Этим объясняется резкий отзыв Чихачёва о другом произведении Свиньина: «За “Шемяку” (исторический роман “Шемякин суд, или Последнее междоусобие удельных князей русских” (В 4 ч. М., 1832). — Т.Г.) я бы не дал (прошу извинения) шевяка[20]» (Д. 57. Л. 41).
Нравоописательный роман Д.Н. Бегичева «Семейство Холмских. Некоторые черты нравов и образа жизни, семейной и одинокой, русских дворян» (В 6 ч. М., 1832) привлек Чернавина и Чихачёва сатирическими и идиллическими картинами московской и провинциальной жизни, портретами представителей различных слоев общества, а также обилием нравоучительных сентенций[21]. Книга была получена 4 октября 1834 г. из с. Вильцово Суздальского уезда от Черепанова, а через четыре дня все шесть частей (более 2000 страниц) были уже прочитаны и отправлены в село Чернцы к Измайловой.
Долгими зимними вечерами Н.И. Чихачёва одолела длинный и скучный любовный роман «Чудак, или Человек, каких мало» (В 3 ч. М., 1835) И.И. Башмакова, но впечатлениями не поделилась.
«Чудесная книга» (Д. 63. Л. 94 об.), — писала она в своем дневнике о романе Н.И. Греча «Черная женщина» (В 4 ч. СПб., 1834). Эта старомодная, по чересчур резкому отзыву Белинского, «попытка воскресить нравственные романы почтенной старушки мадам Жанлис с братиею»[22] пришлась по душе помещице, воспитанной в одном из московских пансионов на сентиментальных французских романах. Ее брат также прочел эту книгу, но оценку не дал.
Еще один роман о юноше, в жизнь которого вмешиваются сверхъестественные силы, — «Искуситель» (В 3 ч. М., 1838) М.Н. Загоскина — оказался в Дорожаеве только в 1845 г. Большой любитель исторических романов Загоскина, Чихачёв не дал оценку его произведению о современной жизни. Многое в романе должно было ему понравиться: поучительная история взросления молодого дворянина, красочные описания усадебного и московского быта, а главное — идея защиты патриархальных ценностей от разрушительного влияния «буйных умов». Отторжение могли вызвать «готические» мотивы (явление призрака, вещий летаргический сон). Видимо, по этой причине не склонные к мистицизму помещики обошли вниманием таинственные и ужасные повести и рассказы Загоскина из цикла «Вечер на Хопре», опубликованного в первой части «Повестей Михаила Загоскина» (В 2 ч. М., 1837), а также роман «Тоска по родине» (В 2 ч. М., 1839).
Роман «Любовь моего соседа» (В 2 ч. СПб., 1834) был получен Чернавиным в 1834 г. в подарок от автора — Н.П. Лутковского, брата его «приятеля и сослуживца лейтенанта А. Лутковского[23]» (Д. 59. Л. 31 об.). Чернавин свое мнение об этой книге утаил, зато Чихачёв написал «Нечто вроде критики», скромно прибавив: «Ибо критиковать настоящим манером — дело сильных грамотеев-чародеев. А у нас-с, так-с, домашнее-с!» (Там же. Л. 33 об.).
Столичные рецензенты были снисходительнее к начинающему автору, чем дорожаевский критик. К примеру, «Северная пчела» отозвалась о Лутковском как о «человеке с приятным дарованием», в романе которого «нет запутанности происшествий и поразительных сцен», но есть «несколько незаимствованных мыслей, несколько удачных уподоблений, какая-то бойкость в описании и почти везде чистый русский слог»[24]. Чихачёв же назвал сочинение Лутковского «очерками без теней», не производящими должного «эфекта» (Там же. Л. 30 об.). Его автор — «хорошо учившийся, довольно знающий, много начитанный, обладающий светским обхождением, деловой человек по письменной части во всякой службе, добрый малый, милый малый, душа общества, писатель — пожалуй, но не романтический» (Там же).
Казалось бы, в романе «Любовь моего соседа» было всё, что любил Чихачёв: нравоучительность в духе Карамзина, сатирическое описание нравов в духе Булгарина и мелодраматизм в духе Марлинского, тем не менее его вердикт был суров: «Напрасно г. Л[утковск]ий печатал, он внакладе. Писать, имея сильное желание, — следовало, но пусть бы манускриптом и остались его труды» (Там же. Л. 31).
Все взрослые члены семьи в 1836 г. с удовольствием познакомились с романом А.П. Степанова «Постоялый двор. Записки покойного Горянова, изданные его другом Н.П. Маловым» (В 4 ч. СПб., 1835). Чернавин отозвался о нем так: «Славная книга, чем далее, тем лучше! Множество прекрасных и умилительных сцен <…>. Прекрасно, прекрасно и прекрасно!» (Д. 66. Л. 112 об.); «Какое умение писать! Какое познание человеческого сердца и страстей! Как мастерски сочинитель умел схватить и обрисовать характер каждого действующего лица! Сколько соли, сколько сцен самых поучительных, и все это выражено мило, занимательно, пристойно, язык или слог сочинения светский, во всем видна отчетливость, нет недосказанного, а также нет и утомительного. Книга, которую сколько ни читайте, но принявшись читать снова, можете быть уверены, что прочтете с новым удовольствием» (Там же. Л. 127). Чихачёв вторил шурину: «Книга славная. Язык светский. Манера рассказывать прекрасная <…>» (Там же. Л. 134). Однако придирчивый читатель нашел в романе несколько стилистических погрешностей и ошибок, например: «В речи: “Я запросто хожу в шароварах с голою шеею” перед “с” нет запятой, и потому я вправе думать, что г. Горянов голую свою шею, ходя запросто, держал в шароварах» (Там же. Л. 132).
Ковровским помещикам нравились не только романы, сохранившие связь с традициями предшествующей литературной эпохи, но и модные романтические повести и рассказы (светские, любовные, кавказские и проч.). Главное требование к их создателям — это способность «прельщать, восхищать, очаровывать, увлекать» (Д. 59. Л. 30 об.).
Ему в полной мере соответствовал А. Марлинский (А.А. Бестужев) — автор сборника «Русские повести и рассказы» (В 8 ч. СПб., 1832—1834; 2-е изд. — СПб., 1835—1837), прочитанного дважды, в 1836 и 1837 гг. К тому времени супруги Чихачёвы и Чернавин уже были знакомы с творчеством Марлинского по газетным и журнальным публикациям. «Будучи любителем <…> нравоучительных выражений» (Д. 59. Л. 7 об.), Чихачёв занес в свой дневник 1831 г. сентенцию, которой завершается рассказ «Часы и зеркало»: «Ровными стопами идет время, только мы спешим жить в молодости и хотим помедлить в ней, когда она улетает, и оттого мы рано стареем без опыта, иль молодимся потом без прелести. Никто не умеет пользоваться ни выгодами своего возраста, ни случаями времени, и все жалуются на часы, что они бегут или отстают»[25] (Д. 54. Л. 7 об.).
Чернавину так пришлась по душе оценка современной литературы, данная Марлинским в фельетоне «Объявление от общества приспособления точных наук к словесности», напечатанном в «Русских повестях и рассказах», что он не поленился переписать его целиком в «Почтовую тетрадь» (Д. 57. Л. 54—55, 58—58 об.).
С удовольствием был прочитан сборник Н.А. Полевого «Мечты и жизнь» (В 4 ч. М., 1833—1834). Опубликованная в «Московском телеграфе» (1834. № 1—4) повесть «Эмма» того же автора получила одобрение за «гладкий стиль, живописные характеры, убедительные рассуждения» (Д. 57. Л. 32 об.). В ожидании очередного номера журнала с ее окончанием заинтригованный Чихачёв предложил свою версию развязки. По его мнению, не совпавшему с авторским замыслом, она должна быть счастливой: «Я полагаю, что доктор, возвратясь к старому князю (натурально), расскажет все, бывшее в саду у дедушки, и переменит микстуру и порошки на предписание видеться с Эммой. <…> Она будет продолжать прикладывать свою руку к голове и сердцу сумасшедшего и, магнитизируя его таким образом, пристыдит наконец сына эскулапова — вылечит безумного князя, который в знак благодарности сделает ее матерью красивеньких княжат» (Д. 57. Л. 3 об.).
Большим успехом у поместных дворян пользовались сочинения В.А. Ушакова. По мнению Чихачёва, в восьмом томе «Библиотеки для чтения» за 1835 г. «из прозы <…> всего лучше “Гром Божий” Ушакова» (Д. 57. Л. 87). Его книга «Досуги инвалида» (В 2 ч. М., 1832—1835), которую московский критик назвал «безжизненным подражанием лафонтеневским семейственным картинам, вставленным в русские рамки»[26], провинциальным почитателям А.-Г.-Ю. Лафонтена очень понравилась. «Вот, братец ты мой, сочинять как должно — это г. Ушаков: гладкий штиль, так что книга сама читается, светскость, чувствительность, познание сердца, опытность — все это, видно, предостаточно находится во владении Василия Аполлоновича Ушакова, впрочем, молодого еще, говорят, человека. Замыцкий лично с ним знаком[27]» (Д. 57. Л. 91), — восхищался Чихачёв. Чернавин согласился с зятем: «Мы с Алексеем Алексеевичем (Кащиевым, помещиком сельца Луговое в приходе села Берёзовик. — Т.Г.) вместе читаем “Досуги инвалида”, и он не нахвалится. И точно, славная книжица!» (Д. 59. Л. 57).
В ту пору, когда назидательность была уже не в чести, для Чихачёва именно в ней заключалось едва ли не главное достоинство повестей Ушакова: «Да! О времени, употребленном на чтение таких книг, жалеть не станешь. “Матушка-мадам” — славный урок нашим матушкам и батюшкам. <…> Возвышенность чувств должна быть главнейшей статьей воспитания и образованности. О сей-то статье и “Марихен” намекает» (Д. 59. Л. 57—57 об.). Внимательный к мелочам Чихачёв сделал лишь одно критическое замечание: «Маха дал г. Ушаков — маха, хотя, впрочем, небольшого маха. Шовши из церкви, как же у него (майора) очутилась трубка?» (Д. 57. Л. 91).
В 1842 г. Чихачёв два раза подряд прочел еще одну повесть Ушакова — «Киргиз-кайсак» (М., 1830) и записал в дневнике: «Мне очень нравится» (Д. 95. Л. 66 об.).
Сборник Н.П. Лутковского «Четыре вымысла» (СПб., 1834), состоящий из таинственных и ужасных повестей, был прочитан, но в отличие от романа «Любовь моего соседа» не стал предметом придирчивого разбора.
В 1835 г. помещики читали вслух и обсуждали рассказ А.П. Степанова «Блистательное воспитание», напечатанный в «Библиотеке для чтения» (1835. Т. 8). Два месяца спустя Чернавин обратил внимание зятя на «прекрасную статью (повесть. — Т.Г.) г-на Степанова “Прихоть”» (Д. 60. Л. 63 об.) в десятом томе того же журнала.
В Дорожаево и Берёзовик из села Тейково от купца С.И. Каретникова были доставлены «Повести Безумного» (М., 1834) И.В. Селиванова, в которых современные критики усматривали пагубное влияние «юной французской словесности», особенно А. Дюма[28] и О. де Бальзака[29]. Ковровские помещики прочли их, но не удостоили ни похвалы, ни хулы. Чихачёв, как мы помним, не испытывал симпатии к «неистовым» французам, а следовательно, и к их отечественному подражателю. Литературные вкусы Чернавина были несколько иными, но он предпочитал воздерживаться от полемики с зятем.
Были прочитаны, но остались без оценки еще две книги о роковых страстях и кровавых преступлениях — «Повести» (В 2 ч. СПб., 1833) Е.В. Аладьина и «Русская Шехерезада. Повести, изданные S.S.» (В 3 ч. М., 1836) С.М. Любецкого.
Помещикам был знаком один из первых опытов в жанре этнографического романа — «Камчадалка» (В 4 ч. СПб., 1833) И.Т. Калашникова. Прочитав его, Чихачёв воскликнул: «Молодец г. Автор! Молодец!» (Д. 57. Л. 29). Чернавин согласился с такой оценкой, но неясно, что ему понравилось больше — авантюрно-любовная фабула или подробный рассказ об истории, культуре, природе Сибири и нравах ее обитателей.
Неизменным вниманием Чернавина пользовались сочинения О.И. Сенковского, опубликованные в «Библиотеке для чтения», а также вышедшие отдельными изданиями. 6 февраля 1836 г. он сообщил Чихачёву: «Был у меня разносчик с книгами и разными съестными припасами. Взял я у него для прочтения повести Барона Брамбеуса (Осипа Ивановича Сенковского) в одной книге» (Д. 58. Л. 173). Речь идет о сборнике «Фантастические путешествия Барона Брамбеуса» (СПб., 1833). Чернавину так понравилась книга, что он решил купить ее, чтобы всегда иметь под рукой. И действительно, уже в следующем году он перечитал «Фантастические путешествия» дважды — в феврале и в марте — с прежним восторгом: «Книга прекрасная» (Д. 60. Л. 14); «Преинтересная книга-минутка» (Там же. Л. 15). Неослабевающий интерес к сочинению Сенковского обусловлен тем, что в нем имеется несколько смысловых уровней, которые постепенно открываются внимательному читателю[30]. Чихачёв остался равнодушен к этой книге, как, впрочем, и к любым другим плодам неуемного воображения: «Сказка и больше ничего!» (Д. 66. Л. 130—130 об.)
Чернавин, в отличие от зятя, проявлял любопытство к фантастической литературе. В 1842 г. он приобрел «Повести» (СПб., 1838) барона Ф.Ф. Корфа, написанные под влиянием Э.-Т.-А. Гофмана. А в 1845 г. его внимание привлекло газетное объявление о выходе Сочинений (В 3 ч. СПб., 1844) В.Ф. Одоевского, куда вошли философский роман «Русские ночи», светские и фантастические повести, а также сказки.
Дорожаевский барин признавал только «дельную, толковую»[31] словесность, которая показывает жизнь как она есть и смягчает нравы. Эти задачи решал жанр сатирического нравоописательного очерка. Помещики были единодушны в оценке очерков Булгарина, помещенных в 7-й, 9-й и 10-й частях[32] второго издания его Сочинений (В 12 ч. СПб., 1830). «Решительно все статьи хороши, и весьма трудно для меня вспомнить статью, которая бы мне больше понравилась, нежели другая, — все хороши» (Д. 57. Л. 73), — заявлял Чернавин. Зять вторил ему: «Фаддей Венедиктович — славный малый. Дай Бог ему доброе здоровье. Авось, еще томов 24 напишет» (Там же. Л. 74). Вопреки мнению Чихачёва о том, что «женский пол не охоч до статеек булгаринских» (Д. 59. Л. 45 об.), его супруга их читала (Д. 63. Л. 11 об.) или просила мужа почитать вслух: «Наташа, сама занявшись пряжей, предложила мне г-на Булгарина» (Д. 57. Л. 72).
Булгаринские очерки нравов, остроумные и назидательные, буквально приковывали внимание читателей. Так, 6 и 7 февраля 1835 г. Чихачёв с утра до вечера не выпускал из рук седьмую часть Сочинений: «Статейка “Модная лавка, или Что значит фасон”, будучи предметом, кажется, неважным, написана отчётисто. <…>
“Урок фанфаронам и ветреникам”, на мой вкус, крошечку пересолен. Или это от того, что читал его, уже отужинавши?
“Нежная маменька и наставник” показались мне весьма правдоподобны, хотя я по центровлекущей силе уже лежал в постеле и не читал, а только слушал.
Сегодня, проснувшись и не вставая с места, отправился на “Качели”, где нашел много забавного. За сим последовала статья “Досуг и недосуг”. Но мне кажется, что под этой статьей надобно бы подписать 1799-й год, относя не к стилю, а к происшествиям.
Лишь кончил “Нового физиономика” и хотел приняться за “Беду от денег”, проснулась жена, надлежало ее потормошить, да и вставать» (Д. 57. Л. 72—72 об.).
«Браво! Наконец я нашел статейку посредственную у Фаддея Венедиктовича: это “Новый год”. <…> Кажется, он утомился!! Да и невозможно вечно бодрствовать, вечно работать, вечно тешить читателей. Все в природе дряхлеет-изнемогает. Даже и мои прекрасные способности, и мое удивительное красноречие, и моя богатейшая физиогномия начинают ослабевать. Видимо, нет этого кадансу! Нет этого эфиру! Нет этого марганизма! Нет этой диорамности, вещунства, плесоведения, друидизма, фанталётности…
Что вы? Что вы, г. Чихачёв? Вы спятили?? Вот что значит осмеливаться критиковать Булгарина!
Ну, зато следующая статейка “Мои недостатки” мне полюбилась, полюбилась, полюбилась, полю-билась.
“Извозчик-метафизик” хорош, хорош собачий сын. Только типографических ошибок много — и так поделом же я сказал “собачий сын”.
“Как жаль, что я не богат, и хорошо, что я не богат”. Н-но! Изрядно написано! <…>
“Званый обед” заключил 7-е число и вчерашнее мое чтение, и из-за него позван я был к своему ужину» (Там же. Л. 75—75 об.).
Булгарин продолжал оставаться фаворитом провинциальных дворян и в 1840-е гг., когда его популярность в столичных кругах пошла на убыль. Так, в перечне выписанных Чернавиным в 1844 г. книг, который включает 25 наименований, значится лишь одна художественная. И это — булгаринские «Очерки русских нравов, или Лицевая сторона и изнанка рода человеческого» (СПб., 1843)[33].
Парадоксально, но именно ярый противник натуральной школы Булгарин подготовил провинциальных книгочеев к восприятию ее продукции, в частности физиологических очерков. С первого своего появления физиологические очерки были тепло встречены обитателями Ковровского уезда, которые уловили их сходство с нравоописательными очерками Булгарина. Оно заключалось в злободневной тематике, изображении различных, в том числе низших, слоев общества, сочувствии обездоленным, обличении пороков, установке на исправление нравов и просвещение, непринужденном тоне общения с читателем. В 1842 г. Чихачёв познакомился с альманахом «Наши, списанные с натуры русскими» (В 14 вып. СПб., 1841—1842), в котором выделил очерк друга Булгарина А.П. Башуцкого[34]: «Чрезвычайно понравился мне “Водовоз”. Статья в журнале написана с большим чувством г. Башуцким» (Д. 95. Л. 32 об.).
В Дорожаево и Берёзовик попадали и другие издания, которые пропагандировали новое направление: альманах «Петербургский сборник» (СПб., 1846), журналы «Отечественные записки» и «Современник». Корнет Алексей Чихачёв, несший службу в Вильне, в 1842 г. регулярно читал «Финский вестник».
Одобрение Чихачёва получали не все писатели, примыкавшие к натуральной школе, а только те из них, которые, как и он сам, придерживались консервативных и антизападнических взглядов, — А.П. Башуцкий, Е.П. Гребёнка, Г.Ф. Основьяненко (Квитка).
Особым расположением пользовался Башуцкий[35]. Кроме уже упомянутого очерка «Водовоз», Чихачёв прочел роман «Мещанин. Очерки из портфеля ученика натурного класса» (В 2 ч. СПб., 1840), в котором его привлекли проповедь христианского смирения и обличение современных философских «лжеумствований».
Похвалу заслужила аллегорическая повесть Гребёнки «Путевые записки зайца» (СПб., 1844), где характерная для «натуральной школы» тема «маленького человека» раскрывалась в сентиментально-дидактическом ключе, что в середине 40-х гг. выглядело анахронизмом, но не в глазах Чихачёва.
Ему понравилась также повесть Основьяненко «Ложные понятия» (Современник. 1840. Т. 19), содержащая подробные описания быта и нравов в духе натуральной школы, сопровождаемые морализаторскими рассуждениями в традициях доромантической прозы конца XVIII — начала XIX вв.
У В.А. Соллогуба, также испытавшего влияние натуральной школы[36], в повести «Тарантас. Путевые впечатления» (СПб., 1845) Чихачёв нашел «много поучительного» (Д. 95. Л. 30), прежде всего пример для подражания — образ идеального помещика Василия Ивановича, наделенного энергией, здравым смыслом и христианской любовью к ближним.
Два важнейших события в отечественной литературе 1840-х гг. — выход в свет романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» (В 2 ч. СПб., 1840) и поэмы Н.В. Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (М., 1842) — не прошли незамеченными в Дорожаеве и Берёзовике. Роман Лермонтова значится в реестре книг библиотеки Чернавина. В дневнике Чихачёва 1845 г. есть запись о чтении поэмы Гоголя: «Я прочитал “Мертвые души”» (Д. 95. Л. 56 об.). К сожалению, отзывов об этих книгах помещики не оставили.
Чихачёв не был поклонником Гоголя. Он сомневался в действенности гоголевской сатиры и считал, что больше пользы приносят корреспонденции, в которых описываются конкретные случаи мздоимства чиновников: «Романы и повести, осмеивающие взяточничество, не сильны его уменьшить. Взяточники слушают, даже сами эти повести и романы читают и хохочут, продолжая обирать свои жертвы. <…> Этакие этнографические заметки (речь идет о статье Н. Русинова в “Литературном отделе” “Московских ведомостей” (1859. № 22). — Т.Г.) гораздо благотворнее всех гоголевских и щедринских рассказов»[37].
Последнюю книгу Гоголя, «Выбранные места из переписки с друзьями» (СПб., 1847), Чихачёв прочитал вскоре после ее выхода в свет. Впечатление о ней не совпало с хвалебными отзывами «Северной пчелы» (1847. № 8). Напротив, ему пришлась по душе отрицательная рецензия, опубликованная в «Московских ведомостях»: «Читал в газетах славную статью “Письмо Павлова к Гоголю”[38]. Так понравилась, что два раза перечитывал» (Д. 95. Л. 31). «Выбранные места из переписки с друзьями» и полемика вокруг них настолько взволновали Чихачёва, что явились предметом долгого разговора с помещиком сельца Горки Г.А. Иконниковым: «…потолковали о книге Гоголя, которую он имел на столе» (Д. 95. Л. 60).
Картина будет неполной, если не сказать о современной русской поэзии. На протяжении интересующего нас периода она занимала в круге чтения дворян весьма скромное место. Чихачёв признавал, что «не знаком со стихотворством» (Д. 58. Л. 26 об.). Действительно, на страницах дневников и писем ковровских помещиков фигурируют лишь «Цитра, или Мелкие стихотворения» (М., 1830) И.Р. Грузинова, «Конек-горбунок. Русская сказка» (В 3 ч. СПб., 1834) П.П. Ершова, «Стихотворения» (В 2 ч. М., 1835) Е.А. Баратынского. Чихачёв прочел биографический очерк А.В. Никитенко «Елисавета Кульман», опубликованный в «Библиотеке для чтения» (1834. Т. 8), или его же «Жизнеописание девицы Е. Кульман» (СПб., 1835) и отозвался о поэтессе с несвойственным ему цинизмом[39].
Все перечисленные поэты упоминаются однократно, тогда как Пушкин — десятки раз. В Дорожаеве и Берёзовике любили и перечитывали, как правило, вслух не только пушкинскую прозу (повести «Дубровский» и «Капитанская дочка»), но и стихи. Так, из дневника Чернавина узнаем, что 10 января 1837 г. он был в гостях у Чихачёвых и слушал, как хозяин декламировал «Евгения Онегина» (Д. 60. Л. 5). 22 декабря того же года он сам читал «Бахчисарайский фонтан» своему другу А.А. Кащиеву (Там же. Л. 116), а 30 января 1838 г. — неназванные поэмы Пушкина Д.Ф. Кронеру и А.Н. Николаеву (Там же. Л. 129 об.).
Почитателем пушкинского таланта был приятель Чихачёвых и Чернавина купец второй гильдии С.И. Каретников. В его домашней библиотеке имелись многочисленные издания сочинений любимого писателя, которыми он щедро делился со своими знакомыми. Степан Иванович прибегал к авторитету Пушкина в затруднительных жизненных ситуациях. В 1850 г. его сын Василий собрался расторгнуть помолвку с семнадцатилетней купеческой дочерью Юлианией Поповой, не желая связать свою жизнь с застенчивой провинциалкой. Отец напомнил ему о превращении скромной уездной барышни в светскую даму в романе Пушкина: «Милый мой друг Васенька, да успокоит тебя Господь. Обдумай хорошенько. Добрая, простая душа лучше заученной мишуры. Думаю, что как не развиться способностям от обращения, лета еще юные, жили до крайности скромно. Но не отнимаю у тебя воли и только от души советую, вспомни Онегина» (ГАИО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1295. Л. 10). Вскоре свадьба состоялась.
Гибель Пушкина на дуэли была воспринята его почитателями как личное горе. В составленном Чихачёвым в 1845 г. «Экстракте всей жизни» — перечне наиболее важных семейных (!) событий (Д. 95. Л. 120 об.) — под 1837 г. значатся: поступление сына Алексея в Московский дворянский институт, рождение дочери Варвары, закладка каменного дома в Дорожаеве и смерть Пушкина. Это единственный случай, когда в фамильной летописи упоминается о кончине писателя.
В феврале 1837 г. Чернавин обратился к Каретникову: «Покорнейше прошу Вас одолжить мне на самое короткое время тех книжек “Библиотеки для чтения”, в которых помещены стихотворения покойного А.С. Пушкина» (ГАИО. Ф. 12. Д. 1296. Л. 243).
После кончины Пушкина у помещиков появилось желание не только перечитать, но и приобрести его сочинения. До этого в их домашних библиотеках был только «Евгений Онегин»: в Дорожаеве — первое поглавное издание (В 8 гл. СПб., 1825—1832), а в Берёзовике — первое полное издание (СПб., 1833)[40]. В 1838 г. Чернавин заказал в Москве «Поэмы и повести А.С. Пушкина» (В 2 ч. СПб., 1835) (Д. 60. Л. 128 об.). Чихачёв тогда же подписался на посмертное собрание сочинений (В 11 т. СПб., 1838 — 1841)[41], заплатив немалую по его доходам сумму — 35 рублей ассигнациями (на ординарной бумаге, с пересылкой).
Современная драматургия представлена в круге чтения помещиков всего тремя изданиями. Это модные водевили Д.Т. Ленского (Воробьева) «Стряпчий под столом» (М., 1834) и «Хороша и дурна, и глупа и умна» (М., 1834), а также Драматические сочинения и переводы (В 4 ч. СПб., 1842—1843) Н.А. Полевого («Уголино», «Елена Глинская», «Параша-сибирячка», «Солдатское сердце» и др).
Однако это не означает, что обитатели усадеб были равнодушны к сценическому искусству. В юности, во время службы в Петербурге, Чихачёв посещал спектакли с участием театральных знаменитостей. Спустя много лет речь молодой невестки Черепанова Ольги Никаноровны напомнила Чихачёву манеру игры двух знаменитых актрис — Е.С. Семеновой и Е.С. Сандуновой: «Говорить нараспев, это что-то семеновское, сандуновское, театральное. Мне и на сцене это не всегда нравилось: но chaque a son goût[42]!» (Д. 66. Л. 70 — 70 об.). Не имея возможности часто бывать в театре, помещики тем не менее интересовались театральной жизнью. Так, в 1841 г. внимание Чернавина было привлечено помещенным в «Северной пчеле» объявлением о подписке на журнал «Репертуар русского и Пантеон всех европейских театров» (Д. 61. Л. 53 об.).
Посещая крупные города, ковровские помещики не упускали случая посмотреть театральные представления. Так, из дневника Чернавина узнаем, что во время своей кратковременной поездки в Москву в мае 1838 г. он успел посетить театр (Д. 60. Л. 166 об.). В 1846 г., будучи в Киеве, супруги Чихачёвы посмотрели несколько водевилей, в том числе «Букеты, или Петербургское цветобесие» (1845) В.А. Соллогуба, «Булочная, или Петербургский немец» (1841) П.А. Каратыгина, «Складчина на ложу в итальянские оперы» (1843) П.И. Григорьева, «Актер» (1841) Н.А. Некрасова, а также балет «Деревенская простота».
Может сложиться впечатление о «всеядности» ковровских любителей чтения. Чихачёв и сам признавался: «Казалось бы, всё бы прочитал, всё бы читанное желал твердо содержать в памяти» (Д. 57. Л. 83 об.). Но тут же напоминал себе об истинных целях чтения и упрекал за недостойные намерения: «И для чего? Едва ли для того, чтобы утешать себя в бедствиях жизни или принести через то пользу ближнему? Нет, просто для хвастовства, чтобы быть всезнайкой» (Там же).
Читательское поведение Чихачёва и Чернавина сформировалось в юные годы, проведенные в масонской среде[43]. В их сознание прочно вошло представление о книге как о сокровищнице знаний, идей и моральных норм. Чтение было для них не отдыхом, а серьезной работой с текстом, сопровождаемой столь же серьезной работой над собой. Читать ради развлечения, удовлетворения праздного любопытства и т.п. значило «даром уколачивать время» (Д. 59. Л. 50). Соответственно и сочинения делились на «полезные», «дельные» и «вздорные», «пустые».
Поместные дворяне были воспитаны на литературе XVIII — начала XIX вв. Под ее воздействием сложился основной «репертуар» их идей и чувств: стремление жить в гармонии с миром и с самим собой, вера в прогресс, патриотизм, незыблемость нравственных устоев, трудолюбие, тяга к знаниям, культ семьи и дружбы, сострадание к ближним, любовь к природе. Она же сформировала и эстетические вкусы, определила критерии оценки произведений: насыщенность содержанием, нравоучительность, чувствительность, жизнеутверждающий пафос (для Чихачёва), доходчивость («отчетистость») и занимательность изложения. И хотя в 1830—1840-е гг. к книгам, написанным в минувшем веке, обращались нечасто, именно они продолжали служить мерилом литературных достоинств.
При всей консервативности вкусов провинциальные читатели — Чихачёв в меньшей, Чернавин в большей степени — были готовы к восприятию свежих веяний в искусстве, но при условии, что в них обнаруживалась связь с нравоописательно-дидактической и сентиментально-идиллической традицией. Поэтому сочинения классицистов, сентименталистов, а также некоторых романтиков и реалистов мирно сосуществовали в круге чтения этих читателей.
[1] Булгарин Ф.В. О цензуре в России и о книгопечатании вообще // Русская старина. 1900. Т. 103. С. 581.
[2] Об А.И. и Н.И. Чихачёвых, Я.И. Чернавине см.: Головина Т.Н. Иностранная изящная словесность в круге чтения помещиков средней руки (по архивным документам 1830—1840-х гг.) // НЛО. 2018. № 5. С. 396—410. Ссылки на документы, хранящиеся в Государственном архиве Ивановской области (Ф. 107), приводятся в тексте с указанием дела и листа.
[3] В библиотеке двоюродного брата Чихачёва Н.И. Замыцкого, помещика сельца Домнино Вязниковского уезда, имелось второе издание Полного собрания всех сочинений в стихах и прозе А.П. Сумарокова (В 10 ч. М., 1787). Несколько томов из этого десятитомника с владельческой записью «Из книг Николая Замыцкова» сохранились и находятся в Фонде редких документов Ивановской областной научной библиотеки.
[4] Богатый купец Алексей Иванович Посылин был владельцем ткацкой и ситценабивной фабрик в Шуе. Чихачёв мечтал с ним породниться, женив своего шурина на одной из его дочерей.
[5] Мочалкин Е.П. Ответ на вызов Андрея Ивановича Чихачёва // Земледельческая газета. 1859. № 30.
[6] ГАИО. Ф. Р-255. Д. 102. Л. 53. Процитирована трагедия Озерова «Димитрий Донской».
[7] Карамзин Н.М. Письмо сельского жителя // Карамзин Н.М. Избр. соч.: В 2 т. М.; Л.: Худож. лит., 1964. Т. 2. С. 295.
[8] Чихачёв А.И. Несколько мыслей сельского жителя (Автобиографическое) // Владимирские губернские ведомости. 1850. № 46.
[9] Скорее всего, это была соседка и приятельница Чихачёвых и Чернавина Мария Петровна Измайлова (урожденная княжна Волконская), помещица с. Чернцы-Воротынские. Ее сестра Варвара Петровна Не исключено также, что список комедии был получен Чихачёвым от Николая Викторовича Шимановского. Во время воинской службы на Кавказе в штабе генерала А.П. Ермолова в январе 1826 г. Шимановский жил на одной квартире с Грибоедовым. После выхода в отставку в 1835 г. Шимановский поселился близ Шуи в своем имении Мельничное. Он был знаком с дорожаевским и берёзовикским помещиками и иногда снабжал их книгами.Волконская жила в Москве и была знакома с Грибоедовым. Об обстоятельствах этого знакомства рассказал В.П. Бурнашев в статье «Забавный случай из жизни А.С. Грибоедова» (Русский мир. 1872. № 82). Если верить мемуаристу, чтобы познакомиться с княжной, Грибоедов прибег к хитрости и притворно упал в обморок возле ее дома, был внесен в дом и представился хозяйке. Далее Бурнашев сообщает, что у В.П. Волконской имелась «собственноручная авторская рукопись, очень верная, которую привез Александр Сергеевич княжне, а княжна давала ее списывать многим своим знакомым». От нее список комедии мог попасть и к М.П. Измайловой, а от той к соседям-помещикам. В пользу этого предположения говорит и то, что в день, когда была получена рукопись, к Чихачёвым от Измайловой приходил посыльный по прозвищу Минутка.
[10] Грибоедов А.С. Горе от ума: комедия в четырех действиях, в стихах. М., 1833.
[11] [Сенковский О.И.] Литературная летопись // Библиотека для чтения. 1834. Т. 1. Отд. VI. С. 44.
[12] Подробнее см.: Головина Т.Н. Еще один список «Горя от ума» // Потаенная литература: исследования и материалы. Иваново: Изд-во ИвГУ, 2004. Вып. 4. С. 27—33.
[13] Им посвящена моя статья: Из круга чтения помещиков средней руки (по документам 1830—1840-х годов из усадебного архива) // НЛО. 2008. № 93. С. 384—396.
[14] Штридтер Ю. Плутовской роман в России: к истории русского романа до Гоголя. М.: АИРО-XXI; СПб.: Алетейя, 2014. С. 107.
[15] Многочисленные свидетельства его феноменального успеха у читателей-современников см.: Рейтблат А.И. Ф.В. Булгарин и его читатели // Рейтблат А.И. Как Пушкин вышел в гении: историко-социологические очерки книжной культуры Пушкинской эпохи. М.: НЛО, 2001. С. 98—107.
[16] Акимова Н.Н. Булгарин и Гоголь: (массовое и элитарное в русской литературе: проблема автора и героя) // Русская литература. 1996. № 2. С. 21.
[17] Каждый там невольно узнает себя (фр.).
[18] Вопрос об авторстве романа до сих пор остается открытым. См.: Бочков В.Н. Бошняк Александр Карлович // Русские писатели 1800—1917: биографич. словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1989. Т. 1. С. 323.
[19] Впоследствии Чихачёвы и Бошняки породнились. Алексей Андреевич Чихачёв женился на Анне Константиновне Бошняк.
[20] Шевяк — сухой помет домашней скотины.
[21] Дидактизм Бегичева утомлял и раздражал рецензентов. См., например: В.У. [Ушаков В.А.] Новые книги // Северная пчела. 1832. № 257. 3 нояб.; [Надеждин Н.И.] Летописи отечественной литературы // Телескоп. 1832. № 19. С. 376—385.
[22] Белинский В.Г. Путевые записки Вадима // Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит., 1976. Т. 1. С. 368.
[23] В 1828—1833 гг. они вместе служили на 44-пушечном фрегате «Княгиня Лович» в составе эскадры адмирала П.И. Рикорда в Средиземном море.
[24] Песочный житель. Новые книги // Северная пчела. 1834. № 162.
[25] А.М. [Бестужев А.А.] Часы и зеркало // Северная пчела. 1831. № 24.
[26] Надеждин Н.И. Летописи отечественной литературы // Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. М.: Худож. лит., 1972. С. 324.
[27] Пути В.А. Ушакова и Н.И. Замыцкого пересекались, очевидно, во время Отечественной войны 1812 г. или заграничных походов русской армии 1813—1814 гг.
[28] «Г-н Безумный преуморительным образом корчит из себя <…> Дюма и пребезбоязнено обкрадывает его» (Белинский В.Г. «Повести Безумного» // Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит., 1976. Т. 1. С. 202).
[29] «Не хотите ли, честные господа, поглядеть на рассказы доморощенного Бальзака?» ([Сенковский О.И.] Литературная летопись // Библиотека для чтения. 1834. Т. 6. Отд. VI. С. 3).
[30] «Первый, внешний план — авантюрные приключения Барона <…>. За этим каскадом приключений угадываются некоторые детали действительных путешествий Сенковского на Востоке <…>. Третий план — ученая (и очень остроумная!) полемика с современными теориями. Четвертый план — сатирический выпад против нравов современного общества <…>. Пятый план — намеки внутрилитературного характера… И так далее» (Кошелев В., Новиков А. «…Закусившая удила насмешка…» // Сенковский О.И. Сочинения Барона Брамбеуса. М.: Сов. Россия, 1989. С. 11).
[31] Чихачёв А.И. Вызов на общеполезное дело // Земледельческая газета. 1847. № 62.
[32] Сведений о чтении других частей этого издания нет.
[33] Подробнее об отношении ковровских помещиков к прозе и журналистике Булгарина см.: Головина Т.Н. «Мой любимейший писатель и величайший из друзей» // Ф.В. Булгарин — писатель, журналист, театральный критик: сб. ст. М.: НЛО, 2019. С. 409—422.
[34] Помещики следили не только за литературной, но и за предпринимательской деятельностью Башуцкого. Его неудачи на этом поприще вызывали сочувствие. Так, из «Литературной летописи» журнала «Библиотека для чтения» (1835. № 8. С. 49) Чихачёв узнал о кораблекрушении, в котором погибли гравюры, заказанные Башуцким в Англии для «Панорамы Санкт-Петербурга». Он писал зятю: «…пожалей вместе со мной о Башуцком. Это стоит дорожаевского амбара (незадолго перед тем в усадьбе сгорел амбар. — Т.Г.)!!» (Д. 57. Л. 88). Чернавин уже прочел о несчастье в № 59 любимой газеты за 1835 г.: «“Северную пчелу” посылаю. Там подробнее можно видеть неудачу г. Башуцкого. Горько бедняжка жалуется, однако ж, не совсем унывает» (Там же. Л. 89).
[35] В РО ИРЛИ в фонде С.А. Бурачка (Ф. 34) хранится несколько писем Чихачёва Башуцкому.
[36] См.: Вацуро В.Э. Беллетристика Владимира Соллогуба // В.Э. Вацуро. Материалы к биографии / Сост. Т. Селезнева. М.: НЛО, 2005. С. 260; Кулешов В.И. Натуральная школа в русской литературе XIX века. М.: Просвещение, 1982. С. 20, 23.
[37] Чихачёв А.И. Откровенность старца (О возможности составиться у нас общественному мнению) // Земледельческая газета. 1859. № 28.
[38] Павлов Н.Ф. Письма Н.В. Гоголю по поводу его книги «Выбранные места из переписки с друзьями» // Московские ведомости. 1847. № 28, 38, 46.
[39] «У меня теперь в гостях девица Кульман и пара блинов со снетками. Сижу в гостиной, и хотя умытый, но в таком туалета положении, что на морозе лядвеи мои так же бы озябли, как и у девицы Кульман, когда она у подъезда ожидала своей кареты. Знаешь ли ты, отчего она простудилась? Совсем не оттого, что салоп на ней в октябре был холодный… Совсем не оттого, что кареты дожидалась долго… Нет! Она получила, по-моему, болезнь от девственности, которая при созерцании на брачующихся — взволновавшись, требовала своего разрушения. Да!» (Д. 59. Л. 47—47 об.).
[40] Чихачёв сличал их между собой: «“Евгений Онегин” у меня есть, жаль только, что не могу сыскать 1-й и 3-ей главы, а 2-ю я сверял с присланною, и моя оказалась полнее, а в присланной много имеется … [т.е. выпущенных строк]» (Д. 58. Л. 82 об.).
[41] По сведениям О.А. Моняковой, почерпнутым из Дела о подписке на первое посмертное издание сочинений А.С. Пушкина во Владимирской губернии (Государственный архив Владимирской области. Ф. 14. Оп. 1. Д. 161. Л. 1), жителями губернии было приобретено 28 подписных билетов, из них в Ковровском уезде — 3 (см.: Монякова О.А. Подписка на первое посмертное издание сочинений А.С. Пушкина во Владимирской губернии // Рождественский сборник. Ковров: БЭСТ-В, 1999. Вып. 6. С. 17—20). В соседнем Шуйском уезде было 4 подписчика, в их числе два хороших знакомых Чихачёва и Чернавина — С.А. Иконников и Н.Д. Языков (см.: Розанова Л.А. От шуйских родников — к А.С. Пушкину, от поэта Пушкина — к шуянам // Розанова Л.А. Шуйские родники. Шуя: Весть, 2007. С. 38).
[42] Каждый имеет свой вкус (фр.).
[43] См.: Головина Т.Н. Читательская культура провинциальных масонов // Потаенная литература: Сб. науч. ст. 2-е изд. Иваново: Листос, 2012. С. 80—86.