Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2019
Юрий Зарецкий (Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»; профессор Школы философии; доктор исторических наук)
Yury Zaretskiy (Doctor of History; Professor, School of Philosophy, National Research University Higher School of Economics) yzaretsky@hse.ru
Ключевые слова: поздняя история СССР, социальные практики, автобиография, субъективность
Key words: late Soviet history, social practices, autobiography, subjectivity
УДК/UDC: 929
Аннотация: В статье рассматривается массовая практика составления делопроизводственных автобиографий советскими людьми. Особое внимание уделяется конкретным социальным обстоятельствам, определявшим структуру и содержание этих рассказов, и их изменениям, обусловленным изменениями политики и идеологии Советского государства. Рассматриваются также стратегии составления автобиографий отдельными авторами и прослеживаются параллели между практикой их написания и практикой христианской исповеди. Общий вывод статьи состоит в том, что эти специфические личные свидетельства были адресованы Советскому государству и что их написание являлось одним из механизмов формирование «советского человека».
Abstract: This article examines the widespread practice of composing autobiographies for one’s work records by Soviet citizens. Special attention is given to the real social circumstances that fashioned the narrative structure and content of these life stories and the changes that were determined by the political and ideological changes in the USSR. The article also examines the strategies for composing autobiographies used by individual authors and draws parallels between the practice of writing these autobiographies and the practice of Christian confession. The article’s overarching conclusion is that these specific personal testimonies were addressed to the Soviet state and that their composition functioned as a mechanism aimed at formation of the “Soviet person.”
Около двадцати лет назад в историографии сформировалось направление, обратившееся к изучению «советской субъективности» на материале разного рода личных свидетельств 1920—1930-х годов — дневников, писем, автобиографий[2]. Чаще всего в работах этого направления ставится задача реконструкции «советского субъекта» как некоей исторической реальности. Иногда, впрочем, авторы определяют ее более осторожно, предпочитая говорить не о «советском субъекте» как таковом, а о его репрезентации в документах личного характера. Тема статьи прямо перекликается с работами этого направления, хотя ее предмет и методология имеют существенные особенности. Во-первых, главное внимание дальше будет обращено на более поздний период советской истории. Во-вторых, речь пойдет лишь об одном специфическом виде автобиографических свидетельств, широко использовавшемся в советском делопроизводстве. В-третьих, акцент будет сделан не столько на содержании этих свидетельств и отразившихся в них характерологических чертах «советского субъекта», сколько на социально-политических обстоятельствах и практиках, которые определяли смысловые рамки этих свидетельств.
Автобиография, делопроизводственная автобиография, социальная практика
В государственных и ведомственных архивах Российской Федерации и других стран бывшего Советского Союза хранятся миллионы документов, имеющих одинаковые названия: «Автобиография». С 1930-х годов, став обязательной частью делопроизводства в большинстве учреждений, организаций и предприятий страны, они требовались для формирования личных дел граждан. Поэтому более точно их можно обозначить понятием «делопроизводственная автобиография».
В отличие от сочинений одноименного литературного жанра, эти автобиографии обычно кратки (от одной до трех страниц), фактографичны и однообразны по нарративной структуре. В них также почти никогда не встречаются описания переживаний, размышлений, сомнений, на основании которых можно говорить о личностных характеристиках их авторов. Важной отличительной особенностью этих автобиографий является и то, что люди писали их в силу внешней необходимости — требований советского делопроизводства. Однако по большому счету их сходства с литературной автобиографией также очевидны: в обоих случаях перед нами хронологически выстроенные ретроспективные рассказы человека о своем жизненном пути, включающие сведения о происхождении, учебе, работе, семье и другие традиционные автобиографические топосы.
В научной литературе к делопроизводственным автобиографиям обычно обращаются биографы советских ученых, писателей, партийных деятелей, военачальников, передовиков социалистического производства: содержащиеся в них сведения служат важной фактографической основой для реконструкции жизненного пути своих героев. Делопроизводственные автобиографии рядовых граждан привлекают внимание гораздо реже, становясь публичным достоянием почти исключительно благодаря генеалогическим изысканиям потомков и усилиям краеведов. Как уже было сказано выше, сравнительно недавно на этот вид документальных свидетельств обратили внимание социальные историки в ходе изучения советско-партийных кадров 1920—1930-х годов [Halfin 1997; Fitzpatrick 2005; Штудер, Унфрид 2011][3]. В этой статье речь пойдет преимущественно о делопроизводственных автобиографиях 1950—1980-х годов[4]. Хотя, поскольку такого рода документы появлялись на протяжении всей советской истории, а иногда встречаются даже и в наши дни, в ней привлекаются примеры как более раннего, так и более позднего времени.
В 1950—1980-е годы автобиографии писал почти каждый взрослый гражданин СССР, причем иногда по нескольку раз: при приеме на работу, прохождении служебной аттестации, вступлении в КПСС, заведении уголовного дела, представлении к правительственной награде, оформлении документов для выезда за границу и так далее[5]. Общий подход к анализу корпуса этих документов дальше опирается на три исходных соображения: 1) авторы писали их не для нас, с тем чтобы сообщить нам о своей жизни, своей личности, советском субъекте и так далее, а для государства, с тем чтобы определенным образом представить себя ему; 2) их письмо всякий раз являлось поступком, совершавшимся в конкретных социальных условиях; 3) эти условия в значительной мере определяли содержание автобиографического рассказа. По большому счету, это подход в рамках программы, предложенной в свое время Мишелем Фуко, — «Избрать областью анализа практики, вести исследование на материале того, что делали люди» [Вен 2013: 13]. То есть написание делопроизводственных автобиографий советскими людьми будет представлено дальше как массовая социальная практика[6].
Четыре примера
По своей структуре делопроизводственные автобиографии 1950—1980-х годов удивительно похожи. Основными сведениями, которые сообщали о себе советские люди, были: фамилия-имя-отчество, место и дата рождения, происхождение, образование, трудовая деятельность, партийность, участие в Великой Отечественной войне, судимость/несудимость, пребывание за границей, общественная работа, правительственные награды, состав семьи. Различия в основном касались степени детализации этих сведений: если, например, автор был ученым, писателем или композитором, то о своем образовании и творческом пути он сообщал с сугубой обстоятельностью[7]. В остальном отличий было немного: организация автобиографического нарратива оставалась практически неизменной.
Автобиография партийного работника (1955 год):
Я, XXX, родился 1 декабря 1904 г., в селе Великая Березка Середино-Будского района Сумской области. Отец мой, YYY, до 1919 года работал слесарем на разных заводах. С 1919 года — инвалид труда-пенсионер. Умер в 1932 году. Родственники мои — брат Сергей — работает слесарем на обозном заводе в г. Дмитриеве Курской области. Сестры Елена ZZZ, Ольга AAA и моя мать проживают в г. Серединой Буде Сумской области.
Трудовую деятельность я начал в 1918 году на Велико-Березовском Cахарном заводе учеником слесаря, слесарем, котельщиком, где проработал до 1923 года.
Вступив в ЛКСМ в 1920 году и принимая активное участие в общественной жизни села, избираюсь председателем сельсовета с. В. Березки, где и работал до апреля месяца 1925 года. С апреля 1925 года по июль 1926 года работал зав. экономотделом Середино-Будского райкома комсомола.
В ряды Коммунистической партии вступил: кандидатом партии в 1925 году и в мае месяце 1926 года членом партии.
В 1926 году Глуховский окружком КП (б) Украины направил меня на работу в систему потребкооперации — Окрпотребсоюз, где я проработал с июля 1926 года по декабрь 1929 года инструктором оргинструкторского отдела и зав. орготдела. С декабря 1929 года по октябрь 1932 года работал на оперативной работе в городах Виннице, Хмельнике, Харькове. С октября 1932 года по сентябрь 1933 года учился в институте кадров марксизма (ИКП) в г. Харькове.
В сентябре 1933 года по мобилизации ЦК партии был послан на работу в политотдел Ново-Светловской МТС Ворошиловградской области, где работал в должности зам. начальника политотдела по февраль 1935 года.
После ликвидации политотделов работал заместителем директора Ровеньковской МТС по политчасти, а с декабря 1937 года по июль 1938 года директором МТС. В июле 1938 года избран и работал вторым секретарем Ровеньковского райкома партии. В сентябре 1939 года Ворошиловградским обкомом утвержден завсельхозотделом обкома. На этой работе работал до 16 июля 1942 года, т.е. до дня оккупации области немецкими войсками. С августа 1942 года по март 1943 года работал инструктором сельхозотдела ЦК ВКП (б). После освобождения Ворошиловградской области от немецких оккупантов я снова работал в Ворошиловградском обкоме партии зав. сельхозотделом, секретарем по животноводству, третьим секретарем обкома.
С 15 марта 1944 года по 24 сентября 1949 года работал первым секретарем Каменец-Подольского обкома КП (б) У. В октябре 1949 года был послан в Высшую партийную школу при ЦК ВКП (б), где проучился три месяца, заболел и был переведен на годичные курсы переподготовки руководящих партийных и советских работников, которые окончил в декабре 1950 года. В феврале 1951 года избран вторым секретарем Дрогобычского обкома партии и работал до 10 апреля 1955 года, т.е. до дня откомандирования в распоряжение ЦК партии Казахстана.
На 16 съезде Компартии Украины избран был членом ЦК. Избирался депутатом Верховного Совета СССР (1946—1950), депутатом Верховного Совета УССР 2, 3, 4 созывов.
Награжден орденом Ленина и Отечественной войны 1 степени.
20/VI — 1955 г. ПОДПИСЬ
[Они возглавляли 2009]
Автобиография крестьянина (1960 год):
Я, ХХХ Василий Андреевич, родился 30 декабря 1938 г., в семье колхозника, в селе Турья Краснопольского района Сумской области. В 1946 г. пошел в семилетнюю школу, которую окончил в 1953. После школы работал в колхозе по месту рождения, где вступил в 1955 году в члены ВЛКСМ. В 1957 году был призван в Советскую Армию, где прослужил до 02 октября 1960 года. После демобилизации приехал по вызову комбината в г. Норильск.
Отец — ХХХ Андрей Иванович, после тяжелой болезни умер в 1940 году.
Мать — ХХХ Татьяна Александровна, проживает в селе Турья, в настоящее время она нетрудоспособная.
Брат — ХХХ Иван Андреевич, служит в Советской Армии.
Сестры — Варвара, Галина и Дарья замужем, а Вера и Надежда учатся.
Из родственников к судебной ответственности никто не привлекался.
31/X-1960 г. ПОДПИСЬ[8]
Автобиография композитора (1971 год):
Я, XXX, родился в деревне Шафторка Рязанской обл. Сасовского р-на 10 февраля 1935 года. В 1936 г. мои родители переехали в Москву. Отец и мать работали на заводе «Компрессор». Отец — шофер, мать — кузнец.
В 1941 году в Великую Отечественную войну отец погиб, участвуя в обороне Москвы.
С 1949 года по 1951 год учился в ремесленном училище № 65 г. Москвы и получил специальность слесаря.
Одновременно овладевал игрой на баяне. С 1951 г. по 1952 г. работал на ВДНХ. В 1952 году поступил в музыкальную детскую школу Калининского р-на по классу баяна и окончил ее в 1954 г. В эти же годы работал баянистом-концертмейстером в клубе «Дружба» и пробовал свои силы в сочинении музыки.
С 1954 по 1957 г. — воин Советской Армии, с 1955 г. член ВЛКСМ. За годы службы в Армии написал ряд строевых, шуточных и лирических песен. Из них многие изданы и напечатаны отдельными авторскими сборниками. С 1954 года до службы в Армии и после службы занимался композицией у А.С. Абрамского, в то же время закончил 10 классов в школе рабочей молодежи. С 1959 г. по 1961 учился в музыкальном училище им. Гнесиных. В 1962 году поступил в Московский ГИК на дирижерско-оркестровый факультет. С 1957 года по настоящее время очень много уделяю времени шефской работе. По заданиям Полит. Управления Сов. Армии, погранвойск и ЦК ВЛКСМ побывал на погранзаставах Северных, Западных, Прикарпатских, Закавказских и Дальневосточных границ. Награжден знаком «Почетный пограничник», медалью «За отличие в охране гос. границы СССР», медалью «Шахтерская слава III степени», медалью «За освоение целинных земель», двумя золотыми звездами ЦК Ревсомола Монголии.
За шефскую работу в войсках и среди студенческой молодежи, рабочих имею около 150 (ста пятидесяти) почетных грамот, дипломов, лауреатских знаков. С 1954 г. мои сочинения входят в репертуар многих русских нар. хоров, ансамблей и отдельных солистов. Написано более 500 песен. Среди них известные в стране и за рубежом «На побывку едет молодой моряк», «Милая мама», «Жду я тебя», «Откровенные ребята». Музыка к спектаклям, фильмам, инструментальные пьесы. Побывал неоднократно в составе творческих групп как композитор в ГДР, Монголии, Румынии, Венгрии, Чехословакии, Швеции, Швейцарии и др.
Декабрь 1971 г. Композитор XXX[9]
Автобиография работника вуза (1972 год):
Я, ХХХ, родился в 1918 году, 18 марта в семье рабочего. После окончания средней школы в 1935 году поступил в Московский государственный университет, где и проучился до февраля 1939 г. В феврале 1939 года по специальному набору был призван в Советскую Армию и направлен учиться в Севастопольское высшее военно-морское училище, где находился до начала Великой Отечественной войны. 22 июня 1941 года из училища был направлен электриком старшим на лидер [эскадренных миноносцев] «Москва», а затем на крейсер «Красный Крым». Участвовал в боях с немецко-фашистскими захватчиками в составе Черноморского флота. После затопления крейсера был зачислен в состав III корпуса морской пехоты. Участвовал в Севастопольской обороне. С 1943 года находился в различных частях Советской Армии. Командовал огневым взводом гвардейских минометов, был командиром взвода противотанковых ружей. В 1945 году назначался комсоргом минометного батальона.
В декабре 1945 года был демобилизован. С января 1946 года работал комсоргом ЦК ВЛКСМ на Кемеровской ГРЭС, первым секретарем Центрального РК Комсомола г. Кемерово, а с июня 1947 года помощником председателя Кемеровского облисполкома. В феврале 1949 года решением Облисполкома был назначен директором областного лекционного бюро. В 1956 г. перешел работать на должность заведующего научно-технической библиотекой Кемеровского горного института, где работал до июня 1960 года. С июня 1960 года по июнь 1968 года работал заведующим отделом справочно-информационных фондов Кемеровского информцентра, а затем заместителем директора по научной работе. С 1969/70 учебного года работал в начале (sic) [в должности] старшего преподавателя Кемеровского инстит., а в августе 1970 года был избран на должность доцента и заведующего кафедрой библиотековедения и библиографии.
Кандидатом в чл. КПСС вступил в 1944 году, а в члены КПСС в марте 1946 года.
За участие в боях несколько раз награжден 2 орденами и 5 медалями.
Научно-исследовательской работой стал заниматься в 1960 году. С этого времени при моем участии выполнено несколько научных исследований по плану, утвержденному ГК СМ СССР по науке и технике. Мной разработана автоматизированная поисковая система «Квантор», которая внедрена в практику работы 14 информцентров. Педагогической деятельностью в институте культуры начал заниматься как внештатный преподаватель с 1962 г. в Московском институте Культуры, а затем в Кемеровском, в начале (так в документе) старшим преподавателем, а затем заведующим кафедрой библиотековедения и библиографии.
Принимаю участие в общественной работе.
7/VI 72 ПОДПИСЬ[10]
Автобиография и анкета
Чтобы ответить на возникающий естественным образом вопрос о причинах однообразия нарративной структуры этих документов, рассмотрим условия их создания как специфических «автобиографических актов», совершавшихся людьми в конкретных исторических обстоятельствах[11]. В качестве наиболее репрезентативного примера рассмотрим прием на работу, порядок которого на протяжении десятилетий оставался неизменным (остальные случаи написания автобиографий — при приеме в КПСС, представления к почетным званиям и правительственным наградам и др. — оставим для краткости за скобками).
Прием на работу обычно происходил в три этапа[12]. Сначала, узнав о вакансии, соискатель должности обращался к своему будущему непосредственному руководителю. После собеседования тот чаще всего предлагал написать заявление на имя руководителя предприятия/учреждения и ставил на заявлении свою визу (в условиях дефицита рабочей силы невнимание к деловым качествам кандидата было массовым явлением, и прием на работу de facto часто происходил при первой встрече). Второй этап состоял из посещения уже фактически принятым на работу гражданином отдела кадров, где на него заводилось «Личное дело». Для его формирования требовалось заполнить «Личный листок по учету кадров» (в просторечии — «анкета»), написать «Автобиографию» и представить необходимые документы (оригиналы или копии). Наконец, на последнем этапе издавался приказ о зачислении работника в штат предприятия/организации за подписью руководителя, и он считался принятым de jure.
Обозначим три наиболее существенных момента «автобиографического акта» такого рода:
1. Автобиография писалась после того, как работник фактически уже был зачислен в штат, то есть не играла существенной роли в принятии решения о его трудоустройстве. Это, однако, не означало, что ее написание являлось чистой формальностью. Всем был хорошо известно о том, что отдел кадров имел особый статус среди других подразделений предприятий/учреждений советского времени: в его задачу входила проверка документов принимаемых на работу, а также связь с органами внутренних дел и госбезопасности.
2. Когда работник приходил «оформляться» в отдел кадров, ему предлагалось сначала заполнить «Личный листок по учету кадров», потом написать автобиографию, затем отдать их вместе с другими документами сотруднику отдела кадров. Согласно инструкциям по делопроизводству, писались эти автобиографии от руки и «в произвольной форме». Поскольку для поступающих на работу впервые «жанр» официальной автобиографии был незнаком, они обычно обращались за разъяснениями к сотруднику отдела кадров и получали в ответ устную рекомендацию о том, что следовало включать в свой рассказ. Чаще всего краткую: «пишите, где и когда родились, какое получили образование, укажите состав семьи и так далее».
3. Важно подчеркнуть, что порядок обычно был именно таким: сначала заполнялась анкета, потом писалась автобиография. И было понятно, что сообщаемые в автобиографии сведения могут быть сверены с данными анкеты, паспорта и других предоставленных документов[13]. А могут быть еще и перепроверены «компетентными органами» по каким-то иным источникам.
В 2007 году известный советский шахматист и литератор Михаил Абрамович Бейлин вспоминал об этой практике рассказа о себе с помощью анкеты и автобиографии как о рутинной процедуре, сопровождавшей советского человека на протяжении всей его жизни: «Окончив в 1939 году школу, я стал регулярно заполнять анкеты. Таков был обычай моей советской Родины. <…> Получалось стандартно, нудно. Писал, когда поступал в институт, в комсомол, при поступлении на работу, вступлении в партию, в спортивное общество, в Союз журналистов, при выезде за границу. <…> При каждой анкете полагалась автобиография, сухая и скучная» [Бейлин 2008: 5].
Знакомство с десятками личных дел не оставляет сомнений в непосредственной связи хранящихся в них автобиографий с ответами на вопросы анкеты. Очевидно, что именно эти вопросы структурировали автобиографический рассказ и в значительной мере определяли его содержание. После правды о себе в форме ответов на вопросы, заданные государством, человек должен было «проговорить» ее сам, «своим голосом» и от первого лица, тем самым превращая ее в свою правду. Понятно, что между обеими «правдами» не должно было быть разночтений.
Однако содержание анкеты, в значительной мере определявшей структуру и содержание делопроизводственных автобиографий, на протяжении десятилетий существования обозначенной выше практики не раз менялось, что было напрямую связано с изменениями политики КПСС и Советского государства. Сравним дальше три разновидности анкет, относящиеся к разным периодам истории СССР.
Первая, наиболее подробная, датируется второй половиной 1930-х годов — временем массовых репрессий и показательных процессов. Она использовалась не повсеместно, а только в случае приема на работу руководителей среднего и высшего звена[14]. Начиналась отпечатанная на четырех страницах форма с примечания: «Ответы на все вопросы анкеты должны даваться точные и подробные. Подчеркивания не допускаются». Справа в прямоугольнике находилось «Место для фотокарточки», дальше следовало официальное название документа, «Анкетный лист», и два поля: «Полное наименование и адрес учреждения» и «Занимаемая должность». После этого идут многочисленные подробные вопросы:
1. Фамилия, имя, отчество (псевдоним). При перемене фамилии и отчества указать старые и причины перемены. 2. Время и место рождения старого (губ., уезд, волость и деревня) и нового (обл., край, район и село) районирования. 3. Сословие и соц. происхождение. 4. Образование (перечислить все учебные заведения с указанием их местонахождения). 5. Какие знаете языки, кроме русского, и в какой степени владеете ими. 6. Ваша профессия или специальность. 7. Партийность (указать время и место вступления и № членского билета). 8. Состоял ли раньше в каких-либо политических партиях, в каких именно, где, когда и причина выхода. 9. Принадлежал ли к антипартийным группировкам, разделяли ли антипартийные взгляды Вы и Ваши ближайшие родственники. Какими парторганизациями вопрос рассматривался, когда и их решения. 10. Подвергался ли партвзысканиям, за что, когда, какой организацией. 11. Принимал ли активное участие в Октябрьской революции и гражданской войне, когда, где и в чем именно выразилось Ваше участие. 12. Служили ли в старой армии, когда, в какой части, сколько времени, в качестве кого и какой имели чин. /л. 1/ 13. Служили ли Вы или Ваши родственники в войсках или учреждениях белых правительств (белых армий), в каком чине (должность), где и когда. 14. Были ли Ваши родственники на территории белых, где, сколько времени и чем занимались. 15. Служили ли в Красной армии, когда, где и в какой должности (последняя должность). 16. Ваше отношение к военной службе в настоящее время. 17. Привлекались ли к суду, следствию, были ли арестованы, подвергались ли наказанию в судебном или административном порядке, когда, где и за что именно. Если судимость снята, то когда (до революции / после революции). 18. Привлекались ли к суду, следствию, были ли арестованы, подвергались ли наказанию в судебном порядке, когда, где и за что именно Ваши ближайшие родственники (до революции / после революции). 19. Лишались ли Вы или Ваши родственники избирательных прав и за что. 20. Семейное положение (холост, женат, вдов). Если разведен, указать фамилию, имя и отчество прежней жены (мужа). 21. Фамилия, имя и отчество жены (девичью), мужа, партийность и место работы. 22. Национальность (жены/мужа). 23. Подданство (гражданство). Если состоял в др. подданстве, то в каком именно и когда приняты в гражданство СССР или подданство России (жены/мужа). 24. Жили ли за границей, когда, где, сколько времени, причина возвращения в СССР (Россию). 25. Чем занимались за границей и на какие средства существовали. 26. Кто из родственников или близких знакомых находится за границей, где и чем занимаются, когда и почему выехали и их адрес. 27. Имеете ли знакомых или родственников в иностранных миссиях, представительствах или среди иноподданных, их фамилия, имя и отчество. 28. Родители (отец/мать): а) Фамилия, имя и отчество (указать девичью фамилию матери). б) Время и место рождения. в) Каким владели недвижимым имуществом, когда и где. г) Чем занимались до революции и после. д) Чем занимаются и где находятся (точный адрес) в настоящее время. 29. Родители жены (мужа) (отец/мать): а) Фамилия, имя и отчество. б) Время и место рождения. в) Сословие и соц. происхождение. г) Каким владели недвижимым имуществом, когда и где. д) Чем занимались до революции и после. е) Чем занимаются и где находятся (точный адрес) в настоящее время. 30. Фамилия, имя, отчество, партийность, место работы и должность Ваших совершеннолетних сестер, братьев, сыновей и дочерей. 31. Ваше местожительство (точный адрес и № телефона).
На последней, четвертой странице нужно было указать «Места службы с начала самостоятельной жизни», дату заполнения документа и заверить все приведенные сведения подписью. Спустя некоторое время после проверки этих сведений отделом кадров и, возможно, соответствующими «органами» работнику предлагалось на этой же странице дать подписку о неразглашении государственной тайны:
Я, нижеподписавшийся XXX, даю настоящую подписку (название учреждения) в том, что обязуюсь выполнять объявленные мне правила обращения с секретными документами и все могущие мне быть известными государственные тайны нигде, никогда и ни в какой мере не разглашать. Также я обязуюсь сообщать секр[етному]органу о всех знакомствах с иноподданными и о родственниках и знакомых, являющихся служащими в ино[странных]миссиях. Мне известно, что за несоблюдение всех правил по секретной работе я несу строгую ответственность в судебном порядке.
В самом конце снова следовали подпись работника и дата.
Анкета второй половины 40-х годов имела то же название, «Анкетный лист», и то же начало, однако ее «вопросник» слегка сократился и видоизменился. Исчезли и строгое предуведомление в начале, и подписка о сохранении государственной тайны в конце. Нужно добавить, что практика использования этой формы «Листа» продолжалась в советских учреждениях довольно долго, по меньшей мере до середины 1960-х годов[15].
Третья форма анкеты, называвшейся теперь «Личный листок по учету кадров», имела еще более длинную жизнь — с конца 1960-х вплоть до недавнего времени[16]. Из ее вопросов очевидно, что интересы государства к работнику теперь смещаются из политической сферы в профессиональную»:
1. Фамилия, имя, отчество. 2. Пол. 3. Год, число и м-ц рождения. 4. Место рождения (село, деревня, город, район, область). 5. Национальность 6. Соц. происхождение 7. Партийность, партстаж (месяц и год вступления), партбилет (к/карточка) №. 8. Состоите ли членом ВЛКСМ, с какого времени и № билета 9. Образование (Название учебного заведения и его местонахождение, факультет или отделение, год поступления, год окончания или ухода, если не окончил, то с какого курса ушел, какую специальность получил в результате окончания учебного заведения, указать № диплома или удостоверения). 10. Какими иностранными языками и языками народов СССР владеете (читаете, переводите со словарем, читаете и можете объясняться, владеете свободно). 11. Ученая степень, ученое звание. 12. Какие имеете научные труды и изобретения. 13. Выполняемая работа с начала трудовой деятельности (включая учебу в высших и средних специальных учебных заведениях, военную службу, участие в партизанских отрядах и работу по совместительству)… 14. Пребывание за границей (работа, служебная командировка, поездка с делегацией): Месяц и год (с какого времени / по какое время) / В какой стране / Цель пребывания за границей. 15. Участие в центральных, республиканских, краевых, областных, окружных, городских, районных, партийных, советских и других выборных органах… 16. Какие имеете правительственные награды. 17. Имеете ли партвзыскания (да/нет). Когда, кем, за что и какое наложено взыскание. 18. Отношение к воинской обязанности и воинское звание. Состав. Род войск. 19. Семейное положение в момент заполнения личного листка (перечислить членов семьи с указанием возраста). 20. Домашний адрес.
Дальше следовали дата заполнения и личная подпись, а в самом конце напоминание: «Работник, заполняющий личный листок, обязан о всех последующих изменениях (образовании, партийности, присвоении ученой степени, ученого звания, наложении и снятии партийного взыскания и т.п.) сообщать по месту работы для внесения этих изменений в его личное дело»[17].
Таким образом, если в 1930-е гг. Государство еще было озабочено борьбой со «шпионами» и «классовыми врагами», то на этапе «развитого социализма» более актуальными для него становятся такие сведения, как образование, профессиональные навыки, общественная активность. Впрочем, читая делопроизводственные автобиографии 1960—1970-х годов, нельзя забывать о том, что их авторы нередко были людьми, начавшими свою профессиональную карьеру много раньше. Это означало, что в свое время им уже приходилось заполнять старые «драконовские» анкеты 1930—1940-х, которые хранились в отделах кадров и были доступны соответствующим «органам». Поэтому, рассказывая о себе, они вольно или невольно продолжали отвечать на вопросы, уже утратившие актуальность для Государства.
В результате формирования личных дел — в первую очередь «анкеты» и «автобиографии» — в различных организациях и учреждениях создавалось «делопроизводственное Я» советских граждан[18]. «Оформление» их на работу, таким образом, шло параллельно с «оформлением» их советской идентичности в анкетных данных, продолжением и закреплением которого являлась практика составления автобиографии.
Интересным примером, подтверждающим не только прямую связь, но и иерархическую зависимость обоих документов, является хранящаяся в архиве Ставропольского епархиального управления автобиография вступающего в должность священника (датирована 17 июня 1967 года). В отличие от наиболее широко распространенной практики, автор рассказывал в ней о себе не «в произвольной форме», а по заданному вопроснику, представляющему собой сокращенный и слегка видоизмененный вариант традиционной анкеты. Батюшке была предложена страница с машинописным текстом из восьми вопросов, на которые ему нужно было ответить в отведенных для этого местах. Вверху страницы значилось, что это «Автобиография». Помимо фамилии-имени-отчества, сведений о дате и месте рождения, семейном положении, образовании, трудовой деятельности, священнику нужно было сообщить о своем социальном положении, службе в Советской армии, пребывании за границей, правительственных и церковных наградах[19].
Индивидуальные стратегии
Практику написания делопроизводственных автобиографий не следует, однако, представлять себе как механическое повторение ответов, которые люди раньше уже дали в анкете. Ситуация была сложнее. Составление «делопроизводственного Я», фактически являвшееся «очной ставкой» с Государством, допускало некоторую свободу — в гораздо большей степени, конечно, при составлении рассказа о своей жизни, чем при внесении личных данных в анкету. В автобиографическом рассказе было больше возможности наилучшим образом представить себя: на чем-то сделать акцент, о чем-то упомянуть лишь вскользь, какие-то ответы на вопросы анкеты опустить, а какие-то, наоборот, дополнить. Произвольная форма делопроизводственной автобиографии, впрочем, не исключала, что умолчание в ней о чем-то важном, особенно с политической точки зрения, могло иметь для ее автора неприятные последствия. В общем, в процессе этой «очной ставки», вступая в диалог с Государством, люди совершали осознанный выбор.
В связи с этой возможностью выбора важно иметь в виду, что помимо вопросника анкеты существовали еще и импульсы, исходящие из общественно-политической обстановки в стране и государственной идеологии, которые также подсказывали человеку, как наилучшим образом построить свой автобиографический рассказ. Поэтому в автобиографиях 1950—1980-х годов люди охотно и подробно говорят об участии в Великой Отечественной войне, в освоении целины, о вовлеченности в другие проекты социалистического строительства, о своей деятельности в партийных и советских органах и общественных организациях.
Читая автобиографии этого времени, можно еще обнаружить, что свою национальность (знаменитый 5-й пункт анкеты) их авторы упоминают довольно редко, тогда как социальное происхождение — почти всегда. Очевидно, такая расстановка акцентов была связана с некоторыми особенностями текущей государственной политики. Последовательная пропаганда интернационализма, принятие на XXII съезде КПСС новой Программы партии (1961 года), провозгласившей постепенное стирание в СССР национальных различий, и особенно принятие XXIV съездом десять лет спустя специального постановления, объявлявшего, что в стране уже сформировалась новая общность людей — «советский народ»[20], делало упоминание о национальности в автобиографии неактуальным: национальность связана в первую очередь с происхождением автора, а не с его сегодняшним новым статусом в советском обществе. Следует добавить, что официальная государственная идеология (о реальном положении вещей разговор, конечно, особый) в это время принципиально отказывалась от проведения различий между гражданами СССР по национальному признаку. В этих условиях упоминание о том, что ты татарин, армянин или якут, могло рассматриваться как нарочитое «выпячивание» своей национальности и служить основанием для подозрений в национализме.
В отличие от национальности, социальное происхождение в официальном дискурсе в это время продолжало занимать важное место. Политика создания «новой исторической общности», осуществлявшаяся с помощью различных социальных лифтов, требовала присутствия этого маркера при поступлении в вуз, при приеме в КПСС, при назначении на руководящие и творческие должности и т.д. И было понятно, что для того, чтобы воспользоваться этими лифтами, следует подчеркнуть, что происходишь из семьи рабочего или крестьянина, в крайнем случае служащего, но никак не кулака, купца или дворянина.
Но как представить себя Государству наилучшим образом? Стратегии, понятно, зависели здесь не только от выбора человека, но и от конкретных обстоятельств его жизни. Рассмотрим три случая реализации этих стратегий в автобиографиях ведущих советских физиков 1950—1970-х годов.
I
В 1960 году восьмидесятилетний «отец советской физики» академик Абрам Федорович Иоффе написал автобиографию, очевидно, понадобившуюся для выдвижения его кандидатуры на Ленинскую премию (присуждена посмертно в 1961 году). Вот ее начало: «Я родился в г. Ромны Полтавской губернии в 1880 г. В 1888 г. поступил в Роменское реальное училище, которое окончил в 1897 г. В том же году поступил в Санкт-Петербургский технологический институт…» [Физики о себе 1990: 24]. Лакуна тут очевидна: автор ни слова не говорит о своем социальном происхождении и даже не упоминает имена родителей. Почему — нетрудно догадаться, если вспомнить, что отец академика — Файвиш (Фёдор Васильевич) Иоффе — был купцом второй гильдии. Понятно, что об этом лучше было умолчать: выдающемуся советскому ученому «не полагалось» быть сыном «классово чуждого элемента» (хотя для всезнающих «органов» его происхождение, конечно, тайны не составляло).
Однако в дальнейшем, как бы компенсируя «грех» своего происхождения, академик всячески подчеркивает свое участие в социалистическом строительстве:
В октябре 1918 г. по предложению Луначарского основал физико-технический отдел Рентгеновского института. В декабре созвал совещание в Москве, а в январе 1919 г. — съезд физиков в Петрограде, задачей которого было поставить всю русскую физику на службу социалистическому строительству Республики [Там же].
И дальше:
С началом широкой коллективизации в 1932 г. организовал Физико-агрономический институт для использования достижений физики в социалистическом земледелии. <…> В 1940 г. вступил в кандидаты, а в 1942 г. в члены КПСС. <…> В первые дни войны А.А. Жданов назначил меня председателем комиссии по военной технике при горкоме ВКП(б)… Во время эвакуации в Казани был председателем Военно-морской и Военно-инженерной комиссий [Там же: 24][21].
II
Иную стратегию обнаруживаем в автобиографии лауреата Нобелевской премии, одного из основоположников химической физики Николая Николаевича Семенова, написанной в 1940 году (с дополнением 1975 года). Автор не умалчивает о своем происхождении (дед — «из мещан», отец — «имел чин статского советника и получил за выслугу лет “личного дворянина”»), но вслед за этим подробно рассказывает о двух эпизодах своей биографии периода Гражданской войны. В них он настойчиво убеждает читателя, что оказался вместе с врагами советской власти не по идейным соображениям, а по иным причинам, в том числе в силу случайных обстоятельств, что в боевых действиях против Красной армии личного участия не принимал и что его связь с белогвардейцами была кратковременной. Сухая фактографичность документа, его общая сдержанная тональность меняется здесь на исповедально-автобиографическую: читатель узнает о поворотных событиях жизни автора, его внутренних переживаниях, сомнениях, его оценках окружающего мира. А в некоторых местах тон повествования становится и вовсе покаянным: сурово осуждая тех, кто выступал против советской власти, автор признается в собственных ошибках:
Будучи увлечен научной работой, я мало интересовался политикой и в событиях разбирался плохо. Весной 1918 года я поехал к родителям в Самару, где меня и застал Чехословацкий переворот[22]. Под влиянием окружавшей меня мелкобуржуазной среды и известного доверия, которое питала в то время мелкая буржуазия к меньшевикам и эсерам (как известно, возглавлявшим самарский Комуч[23]), я вступил добровольно в середине июля в так называемую «народную армию» самарской «учредилки» [Физики о себе 1990: 81].
Дальше следуют попытки самооправдания: нахождение автора в Белой армии не означало, что он активно сражался против советской власти. Эта была ошибка молодости, которая не привела к каким-либо серьезным последствиям:
Я был назначен солдатом в артиллерийскую батарею, где в течение всего времени моего пребывания в «армии» (длившемся около месяца) я выполнял обязанности коновода. Из этого месяца около трех недель я провел на фронте. В это время самарские белые войска состояли наполовину из офицеров (выполнявших солдатские обязанности), настроение которых во многих случаях было явно монархическим и народоненавистническим, что мне было совершенно чуждо. Вскоре я начал отчетливо понимать, что никаких стимулов для борьбы с большевиками у меня нет и что мне надо как-нибудь выбираться из той грязной истории, в которую я попал по собственному недомыслию.
Воспользовавшись известием о тяжелом состоянии отца (он вскоре умер), я в середине августа добился получения отпуска в Самару, устроил себе перевод во вновь формирующуюся Уфимскую батарею и, не заезжая в Уфу, проехал (в сентябре) прямо в Томск, дезертировал таким образом из белой армии [Там же: 81—82].
Однако здесь, в Томске, через год он снова попадает в Белую армию, и снова на непродолжительное время:
В сентябре 1919 г. я был мобилизован Колчаком и попал в качестве «нижнего чина» в Томский артиллерийский дивизион, откуда благодаря хлопотам профессора Вейнберга и моим был переведен (в октябре 1919 г.) в радиобаталисты и тотчас откомандирован оттуда в Технологический институт, где и продолжал научную работу [Там же: 82].
Понятно, что в отличие от рядового рабочего или служащего замолчать свое антибольшевистское прошлое такому крупному ученому было невозможно — «органам» все подробности его биографии были давно и хорошо известны. Невозможно было также упомянуть о нем вскользь или безучастно — Государство требовало от него теперешней их оценки, выражения теперешнего к ним отношения. И в ответ на это нигде не высказанное прямо, но совершенно очевидное требование в автобиографическом рассказе появляется следующий пассаж:
В результате моей сибирской жизни я приобрел глубокое отвращение к колчаковщине, которая вкупе с меньшевиками и эсерами распродавала интервентам нашу Родину.
Наоборот, приехав в Петроград, я увидел, что Советская власть и партия большевиков в труднейших условиях создают новую жизнь, строят независимое социалистическое отечество.
<…> Это наглядное сопоставление двух миров привело меня сразу в лагерь интеллигенции, помогающей большевикам строить нашу страну, а затем, по мере моего политического роста, в лагерь сознательных борцов за социализм [Там же].
Разумеется, нельзя исключить, что все сказанное здесь автором соответствует действительности, т.е. что его перерождение из аполитичного молодого человека в горячего защитника советской власти действительно произошло. Но пафосный характер заявлений о верности Государству в конце документа — вполне в духе передовицы «Правды» — позволяет усомниться в их искренности:
Всеми своими достижениями я обязан Советской власти и коммунистической партии, которые открыли неограниченные возможности для развития всяческой полезной инициативы, которые создали исключительные условия для работы ученых, которые направляют и помогают им в работе. В частности, я бесконечно обязан в деле моей научной работы Сергею Мироновичу Кирову и Валериану Владимировичу Куйбышеву [Там же].
Как и в искренности его профессиональной самокритики в конце документа:
Однако если в области развития науки и воспитания кадров мне удалось добиться, как мне кажется, неплохих результатов, то я далеко не удовлетворен своей деятельностью в техническом направлении, в направлении прямого применения своих теоретических результатов к интенсификации промышленности и изобретению новых аппаратов и технических процессов [Там же].
III
Преподнести себя Государству в наилучшем свете можно было разными способами. Например, сказать «полуправду» о своем происхождении, как это сделал в 1970 году лауреат Сталинской и Ленинской премий член-корреспондент АН СССР Евгений Федорович Гросс, написавший, что его отец «и до, и после революции до самой смерти в 1919 г. работал на заводах» [Физики о себе 1990: 373]. У читателя могло сложиться впечатление, что его отец был рабочим (пролетарское происхождение, как известно, высоко ценилось Государством) или в крайнем случае инженером. Вряд ли кто-нибудь (помимо, конечно, хорошо осведомленных сотрудников компетентных «органов») мог догадаться, что Федор Христофорович занимал должность сначала начальника Адмиралтейских Ижорских заводов, а с 1911 года — председателя правления Балтийского и Адмиралтейского судостроительных заводов и имел звание генерал-лейтенанта.
Однако полуправда в делопроизводственной автобиографии не допускалась в тех случаях, когда рассказчик подвергался административному или уголовному преследованию — обо всех компрометирующих обстоятельствах следовало сообщить с предельной точностью и откровенностью. «В марте 1935 г., — рассказывает дальше Гросс, — был выслан в г. Саратов в административном порядке. За что — осталось для меня неизвестным[24]. Постановлением Особого совещания НКВД в г. Москве 8 августа 1936 г. моя высылка была отменена, и я возвратился в Ленинград (извещение Прокуратуры СССР от 22 августа 1936 г.)» [Физики о себе 1990: 373].
Делопроизводственная автобиография как исповедь
За исключением формы (в одном случае — устная, в другом — письменная) и адресата (в одном случае — Всевышний через посредничество священника, в другом — Государство через посредничество отдела кадров), советская практика написания делопроизводственных автобиографий имеет много общего с практикой христианской исповеди.
Обязательным общим требованием к ней является правдивость: сведения, сообщенные автором, в любой момент могли быть проверены всевидящими «органами» и в случае какой-то неточности или, хуже того, сознательного обмана ему грозили серьезные последствия: во всяком случае, во второй половине 1930-х годов это было очевидно для всех. Шейла Фицпатрик приводит пример, относящийся к 1936 году, когда сотрудники НКВД засомневались в правдивости сведений о пролетарском происхождении, содержавшихся в делопроизводственной автобиографии председателя Петроградского районного совета Анастасии Плотниковой [Fitzpatrick 2005: 102—113]. Дело, судя по всему, ограничилось увольнением руководящей работницы с ее высокой должности, однако сам факт расследования НКВД возможного обмана Государства в документе такого рода показателен.
В следующем году на знаменитом «Процессе антисоветского троцкистского центра» обвинения в фальсификации делопроизводственных автобиографий звучали гораздо более зловеще, а их последствия для обвиняемых были гораздо более драматичными. Государственный обвинитель, исходя из того, что один из подсудимых, замнаркома тяжелой промышленности СССР Станислав Антонович Ратайчак, в двух своих автобиографиях указал разные «национальности», сделал далеко идущие выводы:
Ратайчак, не то германский, не то польский разведчик, но что разведчик, в этом не может быть сомнения, и, как ему полагается, — лгун, обманщик и плут. Человек, по его собственным словам, имеющий автобиографию старую и автобиографию новую. Человек, который эти автобиографии, смотря по обстоятельствам, подделывает и пересоставляет [Процесс 1937: 177][25].
Вопрос об обмане в автобиографии возникает на этом же процессе и во время допроса другого обвиняемого — заведующего гаражом и отделом снабжения на рудниках Кузбасса Валентина Васильевича Васильева (Арнольда):
Вышинский: Ну хорошо, партийной ответственности вы не подвергались в связи с этим?
Арнольд: Я прошел три чистки.
Вышинский: Благополучно?
Арнольд: Благополучно. Сумел замазать, только автобиографию путал.
[Процесс 1937: 126][26]
Очевидно, что сформулированное таким недвусмысленным образом требование единственной и неизменной правды в делопроизводственной автобиографии дошло до миллионов граждан СССР: материалы процесса сначала публиковались огромными тиражами в центральной прессе, а позднее c дополнениями выходили отдельными изданиями. И неудивительно, что понимание опасности, таящейся в неточности сообщаемых в них сведений, сохранилось в сознании советских людей надолго, передаваясь из поколения в поколение[27].
Вторая важнейшая характеристика исповеди касается ее содержания — это рассказ о прегрешениях, подразумевающий покаяние. Именно такой модус задавали делопроизводственным автобиографиям многие вопросы анкеты, имевшие откровенно обвинительный уклон: находился ли на оккупированной территории, привлекался ли к суду и следствию, бывал ли за границей, имеет ли там родственников, и другие. Конечно, в самом простом случае на них следовали чистосердечные отрицательные ответы: нет-нет-нет, и затем то же самое повторялось в автобиографии. Однако на некоторые авторам иногда приходилось отвечать утвердительно, сопровождая свои ответы пояснениями оправдательного характера (как, например, в приведенных выше фрагментах автобиографий советских физиков). Если не в собственной жизни, то в жизни кого-нибудь из родственников «исповедующегося» вполне мог иметь место хотя бы один из тех «грехов», номенклатуру которых определяло Государство. Но даже когда со стороны родственников автор был «чист», он не мог считать себя абсолютно безгрешным: слишком широк был список гипотетических прегрешений советского человека. Если, например, кто-то писал, что в КПСС не состоит, то это тоже в какой-то мере означало признание в грехе, хотя, конечно, не тяжком. В самом деле, а почему не состоит? Ведь настоящий советский человек как активный строитель коммунизма должен состоять.
В содержательном отношении христианская исповедь ассоциируется также с исповеданием веры. В нашем случае это вера в коммунизм и в идеал «советского человека»: сначала члена ВЛКСМ, потом КПСС, не судимого, не бывавшего за границей (иначе как в составе официальной делегации), не имеющего там родственников и т.д. Рассказывая о себе по этой заданной Государством схеме, автор делопроизводственной автобиографии невольно исповедовал эту новую веру.
В итоге, помимо документирования авторами их советской идентичности, результатом такой исповедальной практики была и ее интериоризация. Вне зависимости от того, насколько серьезно и ответственно человек подходил к написанию такого рода официального рассказа о себе (некоторые из автобиографий, нужно заметить, выглядят как откровенные отписки), насколько был правдив, как относился к советской власти и т.д., его содержание вместе с анкетой и другими документами Личного дела, хранившегося в отделе кадров, актуализировалось при каждой встрече с Государством. А встречи эти были часты и разнообразны по форме. Государство обращалось к советской идентичности индивида через газеты, радио, телевидение, средства наглядной агитации. Оно также требовало активного взаимодействия этой идентичности с ним на митингах, первомайских и ноябрьских демонстрациях, партийных, профсоюзных и производственных собраниях. Это были габитусы, постоянно воскрешавшие «делопроизводственное Я», моменты, в которых человек так или иначе соотносил самого себя с требованиями, которые предъявляло к нему Государство[28].
Безусловно, было бы большим упрощением говорить об этом человеке как о носителе только одной идентичности — в данном случае гражданской. На наличие у него других идентичностей — например, профессиональной — определенно указывают автобиографии советских людей творческих профессий, написание которых не было связано с делопроизводственной необходимостью[29]. Но и гражданская идентичность не была чем-то застывшим, раз и навсегда данным — ее очертания менялись вместе с изменениями государственной политики. Основные направления этих изменений, как мы видели, наиболее отчетливо отразились в вопросах анкеты, а вслед за ними и в построении автобиографических нарративов. В результате один и тот же человек, вопреки недвусмысленно предъявляемым к нему в 1930-е годы требованиям одной и неизменной правды, составляя свою автобиографию повторно, мог изменять сведения о себе.
Например, если она писалась в 1940—1950-е годы, указывать сведения о происхождении родителей (отец и мать — «из семей трудовой интеллигенции») и подробно рассказывать о роде их занятий (отец — «инженер-путеец», был направлен на борьбу с разрухой на транспорте и т.д.); перечислять родственников по отцу и матери, сообщая о роде их занятий («дядя работал органистом в крематории и за связи с духовенством был сослан в Сибирь»), обязательно добавляя, что два других дяди были активными сторонниками советской власти: один работал директором крупного сталинградского завода, другой всю Гражданскую войну находился в рядах Красной армии, защищая Республику от интервентов и белогвардейцев. А в 1960—1980-е годы ему об этом можно было не упоминать вовсе, зато следовало подробно рассказать о своей профессиональной и особенно общественной деятельности: парторг, член избирательной комиссии, агитатор и т.д. Классовая борьба ушла с повестки дня государственной политики, уступив место другим задачам: построению коммунизма, совершенствованию развитого социализма, а в дальнейшем — «перестройке» и «ускорению». Изменился и нормативный образ советского человека.
Библиография / References
[Анализ практик субъективизации 2002] — Анализ практик субъективизации в раннесталинском обществе / The Analysis of Subjectivization Practices in the Early Stalinist Society // Ab Imperio. 2002. № 3. С. 209—412.
(Analiz praktik sub’ektivizacii v rannestalinskom obshchestve // Ab Imperio. 2002. № 3. P. 209—412.)
[Бейлин 2008] — Бейлин М.А. Не был, не состоял, не привлекался. М.: Человек, 2008. С. 5.
(Beylin M.A. Ne byl, ne sostoyal, ne privlekalsya. Moscow, 2008.)
[Большая советская энциклопедия 1976] — Большая советская энциклопедия. 3-е изд. Т. 24. Кн. 1. М.: Советская энциклопедия, 1976.
(Bol’shaya sovetskaya ehnciklopediya. 3 ed. T. 24. Vol. 1. Moscow, 1976.)
[Вен 2013] — Вен П. Фуко. Его мысль и личность. СПб.: Владимир Даль, 2013.
(Veyne P. Michel Foucault. Sa pensée, sa personne. — In Russ.)
[Волошина, Литвинов 2016] — Волошина С.В., Литвинов А.В. Анатомия делопроизводственной автобиографии в новейшей истории России: композиция и содержание текстов // Текст. Книга. Книгоиздание. 2016. № 1 (10). С. 40—54.
(Voloshina S.V., Litvinov A.V. Anatomiya deloproizvodstvennoj avtobiografii v novejshej istorii Rossii: kompoziciya i soderzhanie tekstov // Tekst. Kniga. Knigoizdanie. 2016. № 1 (10). P. 40—54.)
[Зарецкий 2011] — Зарецкий Ю.П. О советском прошлом нашей медиевистики: История с биографиями // Долгое Средневековье: Сборник в честь профессора Аделаиды Анатольевны Сванидзе / Отв. ред. А. К. Гладков, П. Ю. Уваров. М.: Кучково поле, 2011. С. 413—425, 541—543.
(Zaretskiy Yu.P. O sovetskom proshlom nashey mediyevistiki: Istoriya s biografiyami // Dolgoye Srednevekov’ye: Sbornik v chest’ professora Adelaidy Anatol’yevny Svanidze / Ed. A.K. Gladkov, P.Yu. Uvarov. Moscow, 2011.)
[Иванов 1999] — Иванов В.А. В светлое будущее — без «бывших» [Высылка «бывших людей» из Ленинграда в 1935 г.] // Репрессированные геологи / Сост.: А.И. Баженов, Л.П. Беляков (отв. ред.), Е.М. Заблоцкий (отв. ред.) и др.; Гл. ред. В.П. Орлов. Ч. 2: Репрессивная система. М.; СПб. [б. и.], 1999.
(Ivanov V.A. V svetloye budushcheye — bez «byvshikh» [Vysylka «byvshikh lyudey» iz Leningrada v 1935 g.] // Repressirovannyye geologi / Ed. by A.I. Bazhenov et al. Part 2: Repressivnaya sistema. Moscow; Saint Petersburg, 1999.)
[Конституция 1977] — Конституция (основной закон) Союза Советских Социалистических Республик: Принята на внеочередной седьмой сессии Верховного Совета СССР девятого созыва 7 октября 1977 года. М.: Политиздат, 1977.
(Konstitutsiya (osnovnoy zakon) Soyuza Sovetskikh Sotsialisticheskikh Respublik: Prinyata na vneocherednoy sed’moy sessii Verkhovnogo Soveta SSSR devyatogo sozyva 7 oktyabrya 1977 goda. Moscow, 1977.)
[Они возглавляли 2009] — Они возглавляли Восточно-Казахстанскую область (1939—2009). Биографический справочник / Сост. Л.П. Рифель. Усть-Каменогорск: [б.и.], 2009. Биография № 42 (Источник: Государственный архив Восточно-Казахстанской области (ГАВКО). Ф. 1-п. Оп. 1. Д. 7855).
(Oni vozglavlyali Vostochno-Kazakhstanskuyu oblast’ (1939—2009). Biograficheskiy spravochnik / Ed. by L.P. Rifel’. Ust’-Kamenogorsk, 2009. Biography № 42.)
[Перемышлев 2006] — Перемышлев Е. Заочная ставка: Л. Овалов и майор Пронин // НЛО. 2006. № 4. С. 221—251.
(Peremyshlev E. Zaochnaya stavka: L. Ovalov i mayor Pronin // NLO. 2006. № 4. P. 221—251.)
[Процесс 1937] — Процесс антисоветского троцкистского центра (23—30 января 1937 года). М.: НКЮ Союза ССР; Юридическое издательство, 1937.
(Protsess antisovetskogo trotskistskogo tsentra (23—30 yanvarya 1937 goda). Moscow, 1937.
[Советские писатели 1959—1988] — Советские писатели: Автобиографии. Т. 1—5. М.: Гослитиздат, 1959—1988.
(Sovetskiye pisateli: Avtobiografii. Vol. 1—5. Moscow, 1959—1988.)
[Физики о себе 1990] — Физики о себе / Сост. Н.Я. Московченко, Г.А. Савина; Отв. ред. Френель В.Я. Л.: Наука, 1990.
(Fiziki o sebe / Ed. by N.Ya. Moskovchenko et al. Leningrad, 1990.)
[Штудер, Унфрид 2011] — Штудер Б., Унфрид Б. Сталинские партийные кадры. Практика идентификации и дискурсы в Советском Союзе 1930-х гг. М.: РОССПЭН, 2011. С. 18.
(Studer B., Unfried B. Der stalinistische Parteikader: identitätsstiftende Praktiken und Diskurse in der Sowjetunion der dreissiger Jahre. Moscow, 2011. — In Russ.)
[XXIV съезд] — XXIV съезд Коммунистической партии Советского Союза. 30 марта — 9 апреля 1971 года. Стенографический отчет. Т. 2. М.: Политиздат, 1971.
(XXIV s’yezd Kommunisticheskoy partii Sovetskogo Soyuza. 30 marta — 9 aprelya 1971 goda. Stenograficheskiy otchet. Vol. 2. Moscow, 1971.)
[Bruss 1976] — Bruss E.W. Autobiographical Acts: The Changing Situation of Literary Genre. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1976.
[Fitzpatrick 2005] — Fitzpatrick Sh. Tear off the Masks! Identity and Imposture in Twentieth-Century Russia. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2005.
[Halfin 1997] — Halfin I. From Darkness to Light: Student Communist Autobiography During NĖP // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Neue Folge. 1997. Bd. 45. H. 2. S. 210—236.
[Hellbeck 2001] — Hellbeck J. Working, Struggling, Becoming: Stalin-Era Autobiographical Texts // The Russian Review. 2001. Vol. 60. № 3.
[Hellbeck 2006] — Hellbeck J. Revolution on my Mind. Writing a Diary under Stalin. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006.
[Jancke 2002] — Jancke G. Autobiographie als soziale Praxis. Beziehungskonzepte in Selbstzeugnissen des 15. und 16. Jahrhunderts im deutschsprachigen Raum. Köln: Böhlau, 2002.
[Jancke 2007] — Jancke G. Autobiography as Social Practice in Early Modern German-Speaking Areas. Historical, Methodological, and Theoretical Perspectives / Ed. O. Akyildiz, H. Kara, B. Sagaster // Autobiographical Themes in Turkish Literature: Theoretical and Comparative Perspectives. Würzburg: Ergon Verlag, 2007.
[Naiman 2001] — Naiman E. On Soviet Subjects and the Scholars Who Make Them // The Russian Review. 2001. Vol. 60. № 3. P. 307—315.
[1] В статье использованы результаты, полученные в ходе выполнения проекта № 13-05-0002 Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2014 году. Автор выражает благодарность Елене Карпенко и другим участникам семинара Группы междисциплинарных исследований автобиографии ВШЭ, чьи критические замечания помогли уточнить используемый в работе понятийный аппарат. Я также признателен своим коллегам, Ольге Бессмертной (Российский государственный гуманитарный университет) и Ольге Кошелевой (Институт всеобщей истории РАН), за сведения о практике составления личных дел в 1970—1980-е годы и важные дополнения к библиографии.
Юлии Ткаченко (Российский государственный гуманитарный университет), чье выступление на российско-французской летней школе «Автобиографические практики в культурных контекстах» (Оштинский Погост, 7—12 июля 2008 года) подсказало тему этой статьи, моя особая благодарность. Я благодарю также заведующую читальным залом Архива Российской академии наук Ирину Тараканову и сотрудников кадровых служб ряда предприятий и организаций, в особенности Владимира Зеленского (Таганрогский завод электротермического оборудования), за ценные советы и замечания практического свойства. Разъяснения практиков, для которых «делопроизводственные автобиографии» являются не отвлеченным понятием, а частью повседневной профессиональной деятельности, позволили лучше понять многие важные детали, связанные с обстоятельствами их появления.
[2] Впервые о его появлении было объявлено Эриком Найманом: [Naiman 2001]. См. также интервью с Йохеном Хелльбеком и Игалом Халфином и его обсуждение: [Анализ практик субъективизации 2002].
[3] Йохен Хелльбек определяет их как «наиболее распространенный тип формализованной саморепрезентации советской системы», родившийся в партийной среде и вызванный необходимостью оценки уровня политической сознательности кандидата: [Hellbeck 2001: 342; 2006: 26—27].
[4] В соответствии с Федеральным законом № 125 от 13.05.2008 (cт. 25. П. 3) имеется временное ограничение доступа к архивным документам, содержащим личные сведения: 75 лет (П. 3.3). Таким образом, в настоящий момент (2019 год) в государственных и ведомственных архивах в открытом доступе находятся личные дела по 1943 год включительно. В связи с этим ограничением основной корпус автобиографий, рассматриваемых в статье, составляют тексты, опубликованные в печатном и электронном виде.
[5] При приеме на работу исключение составляли неквалифицированные рабочие (если речь не шла об оборонных предприятиях) и крестьяне. Однако делопроизводственные автобиографии могли потребоваться от них позднее при вступлении в КПСС, представлении к награде, переходе на руководящую должность и в целом ряде других случаев.
[6] Рассмотрение автобиографий как социальных практик, порождаемых конкретными историческими обстоятельствами, было предложено Габриэлой Янке на основании изучения текстов раннего Нового времени [Jancke 2002]. Позже ею был также сформулирован тезис о перспективности такого подхода к изучению автобиографий более позднего периода, в том числе и современных [Jancke 2007: 71].
[7] См., например, автобиографию известного советского физика Евграфа Сергеевича Кузнецова, написанную 6 ноября 1955 года и хранящуюся в архиве Института прикладной математики им. М.В. Келдыша РАН — http://www.keldysh.ru/memory/kuznecov/autobiography.htm (дата обращения: 24.01.2019). Имена авторов приводимых далее автобиографий и упоминаемых в них лиц в большинстве случаев заменяются заглавными латинскими буквами, выделенными курсивом. Исключения составляют тексты, к авторам которых обращены специальные вопросы, связанные с конкретными обстоятельствами их жизненного пути.
[8] Фотокопия хранится в открытом доступе в Красноярской краевой детской библиотеке.
[9] Фотокопия опубликована на любительском сайте, посвященном жизни и творчеству композитора: http://kompozitor.moy.su/publ/ (дата обращения: 24.01.2019).
[10] Фотокопия опубликована на сайте «Электронный архив профессора С.А. Сбитнева»: https://ebooks.kemgik.ru/public/Multimedia/SbitnevArhiv2008/biography/autobiography.html (дата обращения: 24.01.2019).
[11] Понятие «autobiographical act», подчеркивающее коммуникативную функцию жанра автобиографии и важность учета авторских интенций для понимания автобиографических текстов, вошло в научный оборот в литературоведении середины 1970-х годов — см.: [Bruss 1976].
[12] В данном случае представлен наиболее распространенный порядок, причем в упрощенно-схематичном виде. Понятно, что были случаи, когда он был иным — особенно при приеме на руководящие должности, на работу в оборонных предприятиях, органах госбезопасности и т.д.
[13] В некоторых случаях после сверки паспортных данных с анкетой и другими документами она заверялась печатью.
[14] В данном случае в качестве примера использован «Анкетный лист» 1938 г. Михаила Алексеевича Мишина, временно исполнявшего обязанности главного инженера Отдела землеустройства Наркомзема Автономной Карельской Социалистической Советской Республики. Опубликован на форуме «Окрестности Петербурга»: https://goo.gl/SfZdHN (дата обращения: 24.01.2019).
[15] Анкета приводится и анализируется в статье: [Перемышлев 2006].
[16] С незначительными изменениями (из нее, например, исчезли вопросы о членстве в КПСС и ВЛКСМ, хотя сохранился пункт «Пребывание за границей») она продолжает сегодня оставаться частью кадрового делопроизводства в государственных учреждениях.
[17] См. фотокопию «Личного листка» татарского советского поэта Заки Нури (Заки Шарафутдиновича Нурутдинова) на сайте Архивной службы республики Татарстан (составлен в 1968 году): https://goo.gl/Gtw59e (дата обращения: 24.01.2019).
[18] File Self — понятие впервые использовано применительно к советским документам Шейлой Фицпатрик: [Fitzpatrick 2005: 14—18].
[19] Фотокопия документа целиком опубликована в «Живом журнале», в блоге «Георгиевский образок: Заметки об одном провинциальном городке и его окрестностях»: http://obrazok.livejournal.com/24251.html?thread=43707 (дата обращения: 24.01.2019). Совмещение автобиографии и анкеты также встречалось в делопроизводственной практике разных советских учреждений — см. примеры в статье: [Волошина, Литвинов 2016: 40—54].
[20] [XXIV съезд: 232 и сл.]. В Большой советской энциклопедии (3-е изд. Т. 24. Кн. 1. М.: Советская энциклопедия, 1976) «Советский народ» определялся как «новая историческая, социальная и интернациональная общность людей, имеющих единую территорию, экономику, социалистическую по содержанию культуру, союзное общенародное государство и общую цель — построение коммунизма…» [Большая советская энциклопедия 1976: 25]. А в Преамбуле Конституции 1977 года уже законодательно утверждалось, что в СССР создано «общество зрелых социалистических общественных отношений, в котором на основе сближения всех классов и социальных слоев, юридического и фактического равенства всех наций и народностей, их братского сотрудничества сложилась новая историческая общность людей — советский народ» [Конституция 1977: 2].
[21] Стратегия замалчивания своего происхождение без каких-либо «оправданий» тоже, впрочем, была возможна — во всяком случае, в период «развитого социализма». Без них обходится, к примеру, Виктор Николаевич Кондратьев — академик, лауреат Сталинской премии и кавалер ордена Ленина, происходивший из семьи купца-старообрядца: в своей автобиографии 1976 года он просто не упоминает о своем социальном происхождении: [Физики о себе 1990: 297]. Но вот без чего ему, как и его коллегам, нельзя было обойтись, так это без подробных сведений о пребывании за границей, включая сроки, цели и характер деятельности: «Осенью 1925 г. я был командирован в Германию, где около года работал во 2-м Физическом институте Гёттингенского университета под руководством Джеймса Франка. Здесь я освоил…» [Там же].
[22] Имеется в виду вооруженное выступление Чехословацкого корпуса в мае—августе 1918 года.
[23] Комуч — «Комитет членов Учредительного собрания», первое антибольшевистское всероссийское правительство.
[24] Сегодня мы знаем, что причиной ареста и высылки была «спецоперация» против «бывших». То есть автор пострадал как раз за свое происхождение, о котором он так уклончиво говорит (см.: [Иванов 1999: 419—422]).
[25] Курсив мой. — Ю.З.
[26] Курсив мой. — Ю.З.
[27] По свидетельству дочери известного историка-медиевиста Юрия Львовича Бессмертного (1923—2000) Ольги, в 1970-е годы отец предупреждал ее, что всякий раз, когда ей придется писать свою автобиографию повторно, нужно обязательно писать то же самое без всяких отклонений — иначе могут быть большие неприятности.
[28] В качестве примера, относящегося к более раннему периоду, можно привести собрание московских медиевистов 1949 года, посвященное борьбе с космополитизмом. Анализ биографий его участников, ученых Академии наук и МГУ, не оставляет сомнений в том, что происходившее на нем обличение «безродных космополитов» имело непосредственную связь с «нежелательными» сведениями, содержавшимися в «делопроизводственных Я» едва ли не всех присутствующих: национальностью, пребыванием за границей, социальным происхождением, принадлежностью родственников к меньшевистской партии и др., см.: [Зарецкий 2011].
[29] См., например: [Советские писатели 1959—1988].