Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2019
Буров С.Г. Хармс против Пастернака: контексты пародий.
СПб.: Петрополис, 2018. — 276 с. — 1000 экз.
Рецензент обычно не обращает внимания на звание, ученую степень и прочие регалии автора рецензируемой книги. Какой смысл? — Книга говорит сама за себя. Однако в данном случае от этого правила следует отступить. Итак, автор — доктор филологических наук, защитивший в 2011 г. в Ставропольском государственном университете докторскую диссертацию на тему «Полигенетичность художественного мира романа Б.Л. Пастернака “Доктор Живаго”». И об этом стоит постоянно помнить, читая данную рецензию.
Монография посвящена реальному, но больше — гипотетическому влиянию Пастернака, его биографии и творчества на Хармса и, своего рода, внутреннему диалогу, который, по мнению автора монографии, Хармс вел с Пастернаком на протяжении многих лет.
Вопрос об интертекстуальных связях и интертекстуальном влиянии является одним из самых сложных и интересных в литературоведении. Существуют целые школы, для которых разработка методологии интертекстуального и (или) интермедиального анализа является основополагающей. Однако на сегодняшний день в рамках научного исследования существует более или менее устоявшийся консенсус по вопросу о доказательности метода, поскольку возможность подтвердить или опровергнуть сделанные выводы отличает науку от художественного эссе.
Ни о какой доказательности в монографии С. Бурова и речи нет. Если Хармс употребил в своем произведении какое-то слово и это слово встречается также у Пастернака, Маяковского, Мандельштама и др., — значит, по его мнению, налицо влияние. Параллели потрясают. Возьмем «Елизавету Бам». Героиня Хармса спрашивает: «Почему я преступница?» С. Буров делает вывод о том, что Хармс проецирует происходящее на «Фауста» Гёте, а также на стихотворение Пастернака «Вслед за мной все зовут вас барышней…» (с. 95). Почему? И там и там есть «мотивы ареста и голоса». И, как писал сам Хармс, — «вот, собственно, и все». Строка Хармса «Тут поднялся камень в битву» — это, конечно же, отсылка к «Камню» О. Мандельштама (с. 103).
Иван Иванович у Хармса произносит абсурдную фразу «Тут негде упереться», С. Буров возводит ее к строке из стихотворения Пастернака «Из суеверья» — «Ты вырывалась» (с. 57). Почему? А вот так. И неважно, что строка Пастернака относится к его несостоявшемуся роману с Еленой Виноград, а функция Ивана Ивановича — совсем другая. Венцом этого «анализа» является предположение о том, что один из вариантов отчества Елизаветы Бам — Михайловна отсылает к «переживаниям» Хармса из-за того, что Эстер Русакова вышла замуж за Михаила Чернова, а другой вариант — Эдуардовна — отсылает к Багрицкому. Ну, разумеется, ведь других Михаилов и Эдуардов больше нет и не было — как вообще, так и в окружении Хармса. Некий Der Goldberg из сценки Хармса «Бал» (1933) объявляется С. Буровым… философом и гебраистом Оскаром Гольдбергом — «в сниженном виде» (с. 153). И опять-таки: ни объяснений, ни доказательств.
Тут стоит прервать цитирование, так как из таких примеров, собственно, состоит вся книга.
Иногда С. Буров как бы спохватывается и делает оговорки типа «Хармс мог читать», а иногда и не делает, постулируя знакомство Хармса с весьма большим количеством разных текстов. При этом он совершенно игнорирует тот факт, что многочисленные прочтенные Хармсом книги аккуратно отмечались им, большей частью, в записных книжках. Почти ни одна из якобы изученных Хармсом, по мнению С. Бурова, книг в записных книжках писателя не упомянута, а это требует особых доказательств, которых мы не находим. Но если бы только это! Автора монографии совершенно не беспокоит, что некоторые тексты Хармсу просто физически были недоступны. Как можно бездоказательно приписывать ему знакомство с очерком М. Цветаевой «Световой ливень» (с. 75, 128), если этот очерк был опубликован в берлинском журнале Андрея Белого[1] — и нигде больше? При этом — заметим — сам С. Буров цитирует Цветаеву по современному собранию сочинений. На с. 130 делается предположение, что Хармс мог читать и статью Мандельштама «Гуманизм и современность», опубликованную в берлинской газете «Накануне». Между прочим, эту газету не видел в глаза и сам С. Буров, иначе не поставил бы ошибочную дату (21 вместо правильного — 20 января 1923 г.) — и это при наличии оцифрованной копии в интернете.
Предполагается также фантастическая осведомленность Хармса о личной жизни Пастернака. В частности, это относится к уже упоминавшимся и оставившим заметный след в творчестве Пастернака его отношениям с Еленой Виноград.
На с. 79 читаем о «Тюльпанове»: «Подхватывая сквозной пастернаковский мотив отношений с любимой, Хармс строит последующий текст как пародию на безответную любовь Пастернака к Елене Виноград». Автор даже не пытается задуматься, откуда Хармс, не знавший Пастернака лично, живший с ним в разных городах, осведомлен о вещах, которых не знали даже самые близкие Пастернаку люди. Хармс, конечно, не знал и не мог знать этого имени и этого сюжета. Пастернак даже в письме к Цветаевой от 25 марта 1926 г. не называет ее имени: «“Сестра моя жизнь” была посвящена женщине. Стихия объективности неслась к ней нездоровой, бессонной, умопомрачительной любовью. Она вышла за другого»[2]. Нет ее имени, конечно, и в «Охранной грамоте», которая задумывалась примерно тогда, когда Хармс писал про Тюльпанова, и в которой только косвенно упомянут ее жених Сергей Листопад, погибший в 1916 г. («красавец-прапорщик», отговоривший Пастернака идти на фронт добровольцем). Не упоминает ни ее имени, ни каких-либо подробностей, конечно, Пастернак и позже, рассказывая об этой истории Зое Масленниковой. С. Буров, не колеблясь, наделяет Хармса компетенцией современного исследователя, изучившего биографию Пастернака в деталях, читавшего его переписку, архивные документы и т.п. Так же решительно он объявляет драматическое стихотворение Хармса «Месть» написанным под влиянием летних событий 1930 г. в Ирпене, связанных с влюбленностью Пастернака в З.Н. Нейгауз. Заметим, что в этот раз С. Буров пытается определить, как Хармс мог бы получить сведения о столь интимных подробностях жизни Пастернака, но лучше бы он этого не делал, потому что представление, что О.М. Фрейденберг передает сплетни о личной жизни двоюродного брата Н. Олейникову, а тот — уже Хармсу (с. 226), — вызывает ощущения, не имеющие отношения к филологии.
Один из самых распространенных приемов «анализа» в монографии таков: выдвигается некая гипотеза о том, что Хармс «мог» читать ту или иную книгу («мог», «возможно», «видимо» — это самые распространенные «доказательства» в монографии), а затем на этом основании строятся широкие предположения и ассоциативные цепи. К сожалению, автор совершенно игнорирует источники, что порой приводит к разрушительным последствиям.
Один из самых ярких примеров — утверждение, что в стихотворении Хармса «Тюльпанов среди хореев» на разных уровнях происходит диалог с текстами из второго издания сборника Б. Пастернака «Поверх барьеров» (1929) (см., например, с. 73, 79, 81, 143, 144 и мн. др.). Никаких доказательств этого нет, читателю предлагается принять на веру словесные пересечения. К примеру, Тюльпанов у Хармса сидит на скамейке в саду — значит, это отсылка к стихотворениям Пастернака из этого сборника, «содержащим (Так! — А.К.) образ сада» (с. 79), а как иначе? Нигде в русской поэзии сад ведь больше не упоминается… Но дело обстоит еще более интересно, так как непонятно, имеются ли хотя бы хронологические основания для сопоставления этих произведений.
Книга Б. Пастернака «Поверх барьеров» учтена в «Книжной летописи» в выпуске за 15 октября 1929 г.[3] Поскольку «Летопись» выходила раз в неделю, видимо, именно на это ориентировалась Е.В. Пастернак, датируя выход «Поверх барьеров» в свет периодом с 8 по 15 октября 1929 г.[4]
Согласно Постановлению Совета народных комиссаров РСФСР от 16 августа 1928 г. «О представлении экземпляров произведений печати в Государственную Центральную Книжную Палату и о снабжении государственных книгохранилищ всеми изданиями, выходящими на территории Р.С.Ф.С.Р.», ответственность за передачу обязательных бесплатных экземпляров в Книжную палату возлагалась на типографии. До этого момента запрещалась передача отпечатанного тиража издателю и выпуск издания в свет (пункт 1).
При этом мы знаем, по крайней мере, два инскрипта Пастернака на этом издании. Первый был сделан им на экземпляре, подаренном соседке по коммуналке Стелле Адельсон и датирован 6 октября 1929 г. (причем изначально была поставлена цифра «5», а затем исправлена на «6» — то ли Пастернак сначала ошибся, то ли вспомнил, что день рождения у соседки 6 октября, и исправил дату на нужную[5]). Второй — на экземпляре, подаренном Н.Н. Вильям-Вильмонту, — датирован 7 октября 1929 г. Это, в принципе, согласуется с утверждением Е.Б. Пастернака о том, что Пастернак получил и надписал авторские экземпляры в начале октября[6]. В письме к Н. Тихонову от 5 декабря 1929 г. он пишет: «“Барьеры” за двумя-тремя исключеньями я роздал кому попадется, все больше случайным посетителям, чтобы поскорее уходили. Но и эту скучную книгу ты получишь. Я обменяю авторские второго изданья “Двух книг” на барьерские и ждать этого придется недолго»[7]. Неделей раньше, 28 ноября 1929 г., он почти в теми же словами писал об этом П.Н. Медведеву: «…все авторские роздал случайным гостям и посетителям, и на долю действительных друзей и людей литературы ничего не осталось»[8]. Кроме того, имеется письмо Б. Пастернака к В. Познеру, в котором он извещает о посылке издания «Поверх барьеров» 1929 г. В публикации 1983 г. в «Литературном наследстве» письмо датируется «по содержанию» октябрем—ноябрем 1929 г., с явной и больше никогда не воспроизводившейся ошибкой, что сборник якобы вышел в сентябре 1929 г. (что не соответствует ни датам инскриптов, ни времени передачи в Книжную палату)[9]. В Полном собрании сочинений письмо также «датируется по содержанию», но уже ноябрем 1929 г.[10] Из всего приведенного выше ясно следует, что письмо к В. Познеру следует датировать либо началом октября 1929 г. (когда у Пастернака еще оставались авторские экземпляры, полученные при выходе книги), либо концом весны 1930 г., когда вышел сборник «Из двух книг», что позволило ему совершить запланированный обмен «на барьерские»[11].
Авторские экземпляры обычно вручались сразу после поступления тиража в издательство. Учитывая сведения «Книжной летописи», можно предполагать, что обязательные экземпляры типография передала в первой неделе октября и сразу после этого тираж оказался в издательстве. Где-то 4—5 октября Пастернак получает авторские экземпляры и сразу их раздает московским «случайным гостям и знакомым». После этого должно было пройти не менее 2—3 недель до того, как сборник поступил в московские книжные магазины. Очевидно, что вследствие этого именно концом октября следует датировать письмо Пастернака родителям, в котором он сообщает о звонке А.Л. Вишневского, жаловавшегося на то, что его сын нигде не может достать в Москве «Поверх барьеров»[12].
А как же обстоят дела с датировкой «Тюльпанова»?
В Полном собрании сочинений Хармса в конце стихотворения стоит дата:
«23—24 октября 1929 года»[13]. Даже при такой датировке становится понятно, что в Ленинград экземпляры «Поверх барьеров» до работы Хармса над этим стихотворением попасть никак не могли, а следовательно, Хармс до создания «Тюльпанова» этот сборник не видел и не читал. Однако все еще сложнее. Прежде всего, Хармс упоминает это стихотворение в записной книжке еще 19 октября 1929 г., причем с названием «Тюльпанов среди хореев», а не с первоначальным — «Тюльпанов». А самое главное — это то, что при обращении к рукописи совершенно ясно видно, что дата «23—24 октября 1929 года» стоит в середине чернового автографа и явно относится лишь к фрагменту текста, а не ко всему тексту целиком[14]. Следовательно, работа над текстом началась еще раньше и закончилась позже.
Таким образом, целый ряд выводов С. Бурова, опирающихся на предположение о влиянии сборника Б. Пастернака 1929 г. «Поверх барьеров» на «Тюльпанова» и широко рассыпанных по монографии, безосновательны, поскольку доктор филологических наук даже не поставил вопрос, мог ли сборник «Поверх барьеров» повлиять на стихотворение «Тюльпанов среди хореев» хотя бы теоретически. В это трудно поверить, но это так.
А есть ли вообще в монографии С. Бурова вопросы, связанные с датировкой текстов? Есть. Но берет оторопь от того, как этот ученый их ставит и решает. В текстологии авторская дата понимается как часть текста, и она действительно в определенных случаях может быть оспорена, особенно когда имеются серьезные основания полагать, что автор сознательно ее фальсифицирует. Однако для корректировки даты нужны очень основательные аргументы, доказывающие (а не предполагающие) факт этой корректировки и ее цель. Так, к примеру, Р.Д. Тименчик, комментируя указанную в ахматовском автографе стихотворения «Падение Берлина» дату — октябрь 1949 г., замечает: «Ну, разумеется, на изготовленном Ахматовой автографе этого опуса, посвященного киноленте по сценарию столь симпатичного ей П. Павленко, поставлена дата, предшествующая аресту, как и на письме, якобы до ареста переданному И. Эренбургу — дураков нету датировать это после 7 ноября 1949 г. К счастью для Ахматовой, автограф с этой датой остался в ее бумагах — менее рассеянные и более внимательные к жизни советского народа работники ЦК помнили, что обе серии кинофильма “Падение Берлина” вышли на экран 21 января 1950 года»[15].
У С. Бурова совсем другие основания для сомнений в авторских датировках. Он легко смещает их, когда они мешают придуманным им схемам филиации.
Карикатура, которую Хармс помещает на 3-й странице обложки записной книжки № 8 и о которой С. Буров так подробно пишет, при всех — даже теоретических выкладках — никак не могла быть создана позднее мая—июня 1927 г. — просто потому, что эту записную книжку Хармс закончил и 26 июня 1927 г. начал следующую. Надо совершенно не представлять себе, как Хармс использовал записные книжки, чтобы сделать предположение, что в 1931 г. он, работавший уже с книжками № 21 и № 22, вдруг отложил их и раскопал давно лежащую в архиве 8-ю записную книжку, чтобы вдруг нарисовать в ней карикатуру. А потом, видимо, забыв об этом, явно уже позже, приводя свой архив в порядок, вывести на первом листе карандашом: «1926/27». А для чего? — спросите вы. А для того, чтобы оправдать догадку С. Бурова, что карикатурное изображение лица, похожего, по его мнению, на лицо Пастернака, Хармс нарисовал без верхней части черепа (прием, заметим, достаточно распространенный), — возникло под влиянием «Школы жуков» Заболоцкого. Вот тут надо отдать должное автору книги: он обратил внимание на датировку произведения Заболоцкого. Но надо же как-то спасать совершенно произвольную ассоциацию — и С. Буров столь же спонтанно и вдохновенно предлагает фантастический вариант с датировкой рисунка 1931 г.
Датировку самого стихотворения «Тюльпанов среди хореев» С. Буров предлагает сдвинуть на декабрь 1929 г. (с. 104). На трех страницах (с. 104—106) объясняется, для чего ему это могло быть нужно (тут и «игровой характер поведения», и стремление откликнуться на сборник Маяковского «Туда и обратно»[16] и т.д.). Но с автографом он не знаком, иначе сразу бы увидел, что рукопись «Тюльпанова» находится среди сшитых страниц большой тетради («гроссбуха»), где до него находится написанная 1 октября 1929 г. «Ванна Архимеда», а сразу после — «I разрушение», начатое 6 ноября и законченное ночью 20—21 ноября 1929 г. Либо Хармс зачем-то фальсифицировал вообще все даты, либо — «на этом мысль останавливается».
Между прочим, о «Тюльпанове» писал и Л. Флейшман в своей статье 1987 г., где высказал вполне убедительное предположение, что два текста — «Нева течет вдоль Академии» и «Тюльпанов среди хореев» — «представляют собой зарисовки октябрьского (1929) наводнения в Ленинграде и вызванного им разрушения»[17]. Трудно поверить, но эта статья Флейшмана у С. Бурова нигде не упоминается и отсутствует в библиографическом списке.
Точно так же С. Буров относится к текстологическим проблемам. Например, на с. 86 он высказывает «допущение», что в рукописи Хармса в строке «дубрава трав корчует рогом» мог стоять глагол «кочует», а не «корчует». Так текст лучше бы подходил под его схемы. Мысль о том, что рукопись до публикации своей книги надо бы посмотреть, опять-таки не возникает. Но если бы исследователь ее открыл, то увидел бы следующее:
И опять-таки все рассуждения оказываются безосновательными. Заодно видно, что В. Сажин, по изданию которого цитирует С. Буров хармсовские тексты, в своей публикации неверно прочитал рукопись, в ней явно прочитывается «дубравы», что восстанавливает смысл: «Корчует — что? — дубравы трав»[18].
Впрочем, фантастичность иногда является результатом незнания простых исторических реалий. На нескольких страницах С. Буров рассуждает о причинах, заставивших Хармса написать рядом с карикатурой, которую он считает карикатурой на Пастернака, слова «цена 65 коп. “СВЕТОЧ”». Ага! — это значит, Хармс иронически именует Пастернака «светочем»! Начинается «раскат импровизаций», выводящий аж на параллель Пастернака с фараоном Эхнатоном (персонаж хармсовской «Лапы») — по мотиву поклонения. Допустим, С. Буров не смог разглядеть, что рисунок нанесен поверх надписи (хотя достаточно открыть его книгу на с. 236, чтобы это увидеть: качество воспроизведения вполне позволяет). Но ведь есть справочники и иные источники, с помощью которых можно было бы узнать то, что знает каждый второй петербуржец: с 1871 г. в городе действовала знаменитая фабрика по производству тетрадей, которая после национализации большевиками в 1918 г. стала называться «Светоч». На ее тетрадях писали школьники вплоть до начала 2010-х гг., лишь недавно фабрика была признана банкротом. Кроме тетрадей, фабрика «Светоч» выпускала календари, записные книжки, блокноты и др. Хармс изображает на третьей странице обложки традиционное наименование фабрики и цену записной книжки. Скорее всего, он это сделал сразу после ее покупки: Хармс любил «оформлять» свои записные книжки, занося сразу туда всю необходимую информацию, включая номера различных членских и читательских билетов, а также свое имя и номер телефона — на случай, если книжка будет потеряна. И лишь гораздо позже он наносит поверх этой записи карикатуру, которая к ней, разумеется, никакого отношения не имеет. Таким образом, все гадания автора книги о «“cветоче” — Пастернаке» не имеют никакого смысла.
Но ведь помимо догадок и безосновательных предположений имеются и очень серьезные следы влияния поэзии Пастернака на Хармса.
Одним из них является переписанное Хармсом в 1927 г. в записную книжку № 8 стихотворение «Метель». Важнейший вопрос — из какого источника переписал Хармс стихотворение Пастернака? Буров отвергает предположение В. Сажина о том, что Хармс извлек стихотворение из альманаха «Весеннее контрагентство муз» (М., 1915), поскольку в переписанном тексте отсутствует заглавие, появившееся лишь в книге «Поверх барьеров»[19]. «Между тем, — пишет Буров, — воспроизведенный Хармсом вариант строки 16 — “Без голоса, вьюга, белей полотна!” — напечатан не в альманахе, а в книге “Поверх барьеров”, откуда, следовательно, он и переписал стихотворение, игнорировав заглавие» (с. 11). Чуть ниже он высказывает предположение, что источником могла послужить и публикация этого стихотворения в книге Пастернака «Избранные стихи», которая вышла в 1926 г. в издательстве «Узел».
Однако в тексте записной книжки, опубликованной В. Сажиным, стоит правильное «бледней полотна», а вовсе не «белей». Более того, ни в одном из трех упомянутых изданий, в котором печаталось это стихотворение, нет варианта «белей», в чем исследователь Б. Пастернака С. Буров мог бы убедиться, открыв эти издания.
На этом фоне такие ошибки С. Бурова, как написание тетраграмматона на иврите слева направо (вместо правильного — справа налево, с. 205) или некритичное воспроизведение пассажа И.П. Смирнова о стихотворении «Лев Козерогом стал» как о пушкинском (с. 79), — уже не играют особой роли.
Совершенно не смущает С. Бурова и возраст, в котором, по его мнению, Хармс изучал русскую литературу. Например, рисунок Хармса 1919 г. объявляется написанным под влиянием стихотворения Пастернака «Импровизация». Стихотворение это входило в сборник «Поверх барьеров», который вышел в последних числах декабря 1916 г. (на обложке был указан 1917 г.). Следовательно, даже если сборник попал в руки Дани Ювачева в 1919 г., ему было тогда 14 лет. При этом С. Буров напрочь игнорирует источники, которые не укладываются в его концепцию. К примеру, почему Хармс, составляя в 1925 г. список «Стихотворения наизустные мною», упоминает 16 современных поэтов, среди которых — Северянин, Блок, Гумилев, Сологуб, Белый, Ахматова, Есенин, Маяковский, Хлебников и др., но Пастернака — нет? Как это объяснить? Никак. Дело происходит ведь еще до гипотетической обиды на отсутствие ответа на письмо 1926 г. Точно так же, говоря об этой возможной обиде, С. Буров никак не комментирует тот факт, что письмо адресовалось «Борису Леонтьевичу (Так! — А.К.) Пастернаку». Причем если адресацию в письме можно было бы еще объяснить авангардной наглостью молодых поэтов, то этим совершенно невозможно объяснить такое же указание имени и отчества на конверте заказного письма — ведь был риск, что при искаженном отчестве адресату его не отдадут[20]. Приходится сделать вывод, что в 1926 г. Хармс и Введенский действительно не знали отчества Пастернака. Но это очень плохо соотносится с гипотезой автора монографии о том, что Хармс с детства читал пастернаковские книги и был осведомлен о всех тонкостях его личной жизни.
Закончить хочется словами Р.Д. Тименчика из уже цитировавшейся статьи: «Наука живет под девизом из кузминской песенки — “вот и все, что мы можем, все, что мы можем знать”, лирика аматера — под другим: “Кабы не цветы да не морозы…”»[21].
[1] Цветаева М. Световой ливень // Эпопея. 1922. № 3. С. 10—33.
[2] Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений: В 11 т. Т. 7: Письма 1905—1926 / Сост., коммент. Е.В. Пастернак и М.А. Рашковской. М.: Слово/Slovo, 2005. С. 624.
[3] Книжная летопись Государственной центральной книжной палаты РСФСР. 1929. 15 октября. № 41. № 18471.
[4] Пастернак Б.Л. Сочинения. М.: Книжная палата, 2001. С. 33
[5] Благодарю за эту информацию А. Сергееву-Клятис.
[6] Пастернак Б. Из переписки с писателями / Предисл. и публ. Е.Б. и Е.В. Пастернаков // Литературное наследство. М.: Наука, 1983. Т. 93. С. 727.
[7] Там же. С. 680—681. Речь идет о втором, стереотипном издании сборника Б. Пастернака «Из двух книг», которое в 1930 г. выпустило то же издательство ГИЗ, которое издавало «Поверх барьеров» в 1929 г.
[8] Там же. С. 712—713.
[9] Там же. С. 727.
[10] Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений: В 11 т. М.: Слово/Slovo, 2005. Т. 8. Письма 1927—1934 / Сост., коммент. Е.В. Пастернак и М.А. Рашковской. С. 359.
[11] См. письмо Б. Пастернака М. Цветаевой // Там же. С. 422—424.
[12] Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений. Т. 8. С. 354—355.
[13] Хармс Д. Полное собрание сочинений. СПб.: Академический проект, 1997. Т. 1. Стихотворения. С. 105.
[14] ОР и РК РНБ. Ф. 1232. Оп. 1. Ед. хр. 364. Л. 8 об. — 9. Я сознательно обхожу тут текстологическую проблему, связанную со статусом фрагмента авторской датировки: является ли он дописанным концом «Тюльпанова» или новым произведением.
[15] Тименчик Р.Д. [Рец. на: Кралин М. Победившее смерть слово: статьи об Анне Ахматовой и воспоминания о ее современниках. Томск, 2000] // Новое русское слово. 2000. № 6. С. 69.
[16] Маяковский В.В. Туда и обратно. М.: Федерация, 1930. (Книга вышла в свет в декабре 1929 г.).
[17] Флейшман Л. Об одном загадочном стихотворении Даниила Хармса // Stanford Slavic Studies. Stanford, 1987. Vol. 1. Р. 258. См. также: Флейшман Л. От Пушкина к Пастернаку. М.: НЛО, 2006. С. 742.
[18] Хармс Д. Полное собрание сочинений / Сост. В. Сажина и Ж.-Ф. Жаккара; примеч. В. Сажина. СПб.: Академический проект, 1997. Кн. 1. С. 105. В текстологически более совершенном «Собрании произведений» Д. Хармса (Кн. 1. Bremen: K-Press, 1978. С. 81) чтение правильное — «дубравы», однако к этому изданию С. Буров даже не обращается.
[19] Удивляет и датировка этого сборника в книге С. Бурова: «(1917)» (с. 11). Правильное указание: «(1916, на титуле — 1917)», поскольку известно, что сборник «Поверх барьеров» вышел в конце декабря 1916 г.
[20] РО ИМЛИ. Ф. 120. Оп. 3. № 33. Благодарю за помощь М.Ю. Люстрова.
[21] Тименчик Р.Д. Указ. соч. С. 68.