Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2019
Gichkina-Stich A. Eugène-Melchior de Vogüé: ou comment la Russie pourrait sauver la France / Avant-propos de Luc Fraisse; postface d’Henri de Grossouvre.
P.: L’Harmattan, 2018. — 393 p.
Нельзя сказать, что фигура виконта Э.-М. де Вогюэ (1848—1910), автора некогда знаменитой книги «Русский роман» (1886), напрочь забыта в истории русской литературы, и в частности в работах о рецепции русских писателей во Франции[1]. Тем не менее отечественная филология не может похвастаться тем, что жизнь и творчество французского писателя-дипломата изучены так, как они того заслуживают, а ведь он был одним из самых ярких первооткрывателей классической русской литературы для просвещенной Европы рубежа XIX—XX вв. Действительно, необходимо помнить, что острый взгляд и столь же острый галльский ум Вогюэ немало поспособствовали тому, что сочинения А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого и, чуть позднее, А.М. Горького и А.П. Чехова не просто вошли в культурный оборот во Франции и в других европейских странах, но составили своего рода поэтический фундамент для радикального обновления европейского романа и театра в первой половине XX в. Что само по себе неудивительно, если вспомнить, что французский писатель, будучи секретарем посольства Франции в Петербурге, несколько лет прожил в России, был тесно связан с культурной и светской жизнью российской столицы, лично знал некоторых русских писателей второй половины XIX в., в том числе автора «Идиота», которого в своем петербургском «Дневнике» за умственную неуступчивость прозвал помесью «Медведя с Ежом»[2]. Наконец, именно Вогюэ, судя по всему, приложил свое острое перо к созданию легендарной формулы «Все мы вышли из “Шинели” Гоголя»[3].
Таким образом, можно было бы порадоваться тому, что если не в России, то во Франции вышла в свет первая научная биография автора «Русского романа», представляющая цельный взгляд из нашего сегодня на творческий путь Вогюэ. Можно было бы порадоваться также, что автором книги выступила наша соотечественница Анна Гичкина, которая в 2014 г. защитила в Сорбонне докторскую диссертацию на тему «“Русский роман” Э.-М. де Вогюэ в интеллектуальной, духовной, политической и культурной истории Франции» по специальности «Французская литература и цивилизация». Всему этому можно было бы порадоваться, если бы не ряд сопутствующих обстоятельств, которые по мере знакомства с книгой не только снижают здоровый энтузиазм и научный интерес, вызванные появлением такого рода работы, но становятся своего рода раздражающими факторами, препятствующими формированию беспристрастного критического суждения. Но обо всем по порядку: сначала о сопутствующих обстоятельствах, затем о самой книге, наконец, о задачах филологической биографии.
Начнем с того, что, с точки зрения заинтересованного читателя, который знает что-то про Вогюэ и хотел бы расширить свои представления о творческом пути создателя «Русского романа», главная цель книги должна была бы заключаться в том, чтобы воздать должное подвижническим трудам и дням французского писателя, полжизни положившего на переселение русской словесности на французскую почву. В действительности, отнюдь не пренебрегая такой целью, автор книги гораздо более заинтересована, судя по всему, в решении более конъюнктурной и гораздо более претенциозной задачи — преподать некий урок, в основном современной Франции. Эта пропедевтическая, если не сказать пропагандистская, цель заявлена уже в названии книги: «Эжен-Мелькиор де Вогюэ, или Как Россия могла бы спасти Францию». Прицел на злобу дня обеспечивается хитроумной грамматической уловкой: если в свое время Вогюэ не удалось спасти Францию через призыв следовать путями «русского романа», то автор биографии виконта полагает, через условное наклонение в настоящем времени, что подобная задача еще может быть решена, что еще не все потеряно[4]. Собственно говоря, само душеспасительное воззвание представлено в последней главе книги, названной «Христианское послание Вогюэ и его актуальность сегодня», где автор, ссылаясь в подтверждение своей идеи попеременно на Вогюэ, С.С. Аверинцева, Ж. Липовецкого, В. Распутина, О. Шпенглера, Г.К. Честертона и Е.Г. Эткинда, смело утверждает, что «для русских, несущих наследие Византии в крови, национальные писатели до сегодняшнего дня остаются проводниками в морали, равно как проводниками в вере» (с. 329), что и отличает, согласно убеждению автора, Россию от погрязшего в науках Запада, для которого «Русский роман» Вогюэ «продолжает и сегодня играть воспитательную роль» (с. 337).
Любопытно, что темы геополитического воспитания Франции через «русские романы» не избежал в своем предисловии к книге профессор Страсбургского университета Л. Фрэсс, который известен своими трудами по творчеству М. Пруста. Правда, удерживаясь от того, чтобы прямо противопоставить христианскую мораль Вогюэ современной агностической культуре Европы, он больше сосредоточивается в своем тексте на уточнении перипетий рецепции «Русского романа» французскими писателями рубежа XIX—XX вв.: речь идет, в основном, о братьях Гонкур, А. Жиде и М. Прусте, которые, скажем мягко, не смогли оценить «поливалентность темперамента» виконта-академика и самой его книги, что, по мнению французского ученого, и компенсирует сегодня «целостное» историческое исследование Анны Гичкиной (с. 22). Впрочем, сохраняя верность историзму, Л. Фресс более реалистичен в оценке вклада Вогюэ во французскую литературу: «Под пером Вогюэ рождается будущее произведение, полное осуществление которого дано будет увидеть писателям двух последующих поколений» (с. 26).
Однако на геополитическую составляющую биографии Вогэю более всего работает послесловие к книге, написанное А. де Гроссовувром, французским публицистом, почетным председателем геополитической ассоциации «Париж—Берлин—Москва», тесно связанной с промышленными и военными кругами Франции. В своем тексте, напоминающем скорее манифест, А. де Гроссовувр проводит ту нехитрую мысль, что Франции будет лучше, если будет создана ось Париж—Берлин—Москва, не останавливаясь перед тем, чтобы пропеть панегирик греко-славянскому миру: «Вот что мы можем прочесть между строчками Анны Гичкиной: “Дезориентированная, теряющая идентичность Франция вскоре начнет сближаться, если вернется к пророчествам Вогюэ, с Россией”. Те части книги Анны Гичкиной, которые посвящены “Святой русской литературе”, представляются мне особенно проницательными и необыкновенно глубокими. Она по-своему обнажает радикальную оппозицию между современным западным мышлением, восходящим к Возрождению, Просвещению, Французской революции, и русской традицией, неотделимой от православия. Такая констатация сливается с одной идеей, которая мне чрезвычайно дорога: в отличие от католицизма и протестантства, православие не растворилось в модерности. Православие сопротивляется, противится униформизации мира. Взгляните на сербов! Взгляните на греков!» (с. 347).
Наконец, среди подобных сопутствующих обстоятельств, обращает на себя внимание навязчивая рекламная кампания, сопровождавшая публикацию биографии полузабытого во Франции литератора в СМИ правого или даже монархистского толка[5]. Разумеется, во всем этом нет ничего особенно предосудительного, если бы, правда, не режущая внутренний слух морализаторская интонация автора, особенно неуместная на фоне внутренних проблем сегодняшней Франции и идущая вразрез с задачами филологии. Словом, думается, что иному французскому читателю, особенно пристрастному к России, совсем нетрудно будет заподозрить за всеми этими тяжеловесными средствами продвижения книги «коварную руку Москвы», угроза которой лишь усугубляется помещенным на задней обложке фото автора — прелестной русской девушки.
Если говорить более серьезно, то следует полагать, что Анна Гичкина попала в ту же ловушку, в которую в свое время загнал себя автор «Русского романа», задумавший через свои исследования русской литературы указать интеллектуальной Франции некий мистическо-религиозный путь, следуя которому она могла бы преодолеть тот духовный кризис, что поразил сознание нации после Франко-прусской войны. Однако литератор-дилетант, которым оставался Вогюэ на протяжении всей творческой жизни, несмотря на членство в двух Академиях — Французской (1888) и Петербургской (1889), не мог взять в толк, что политический кризис способен пойти во благо литературе, заставляя последнюю сосредоточиваться, искать внутренние ресурсы, стремиться к органичному возрождению, что в действительности и произошло во Франции рубежа XIX—XX вв. в виде явления поэзии С. Малларме, П. Валери, Г. Аполлинера, прозы М. Барреса, М. Пруста, Ш. Пеги, философии А. Бергсона, остававшихся чуждыми как «русскому роману», так и проповеди Вогюэ.
Как уже говорилось, книга Анны Гичкиной представляет собой переработанную докторскую диссертацию, защищенную несколько лет назад в Сорбонне. Поэтому вместо увлекательного биографическо-филологического повествования читатель сталкивается с университетской риторикой, диссертационным разбиением на главы и разделы, изобилием пространных цитат, в основном из вторичной литературы, путаницей с источниками, немыслимым библиографическим списком, автоматически перенесенным в книгу из диссертации, а также с необоримым стремлением автора столкнуть лбами литературу французскую и литературу русскую, достигающим пика в таких главках, как уже упоминавшаяся «“Святая русская литература”», «Русская литература XIX века как учебник морали», «Французская литературная культура: зачем искать вдохновения в России?», «Русская душа как ключ к пониманию русской литературы», «Франко-русский союз 1891 года» и т.п. Даже из этого почти последовательного перечисления названий глав второй половины книги следует, что личность автора «Русского романа» не особенно волнует автора биографии, занятой скорее общими местами культурно-политической риторики или тривиальными сюжетами литературоведческой пропедевтики, предназначенной для выпускников французских лицеев. Разумеется, следует уточнить, что формирование личности французского писателя более обстоятельно представлено в первых главах исследования, но даже там, в таких главах, как «Род Вогюэ. Одно из древнейших семейств Франции», «Эжен-Мелькиор де Вогюэ. Становление великого человека», «Встреча Вогюэ с Россией» и т.п., «поливалентный темперамент» французского писателя ускользает из-под пера биографа.
А ведь писать было о чем: сама жизнь этого нищего французского аристократа была своего рода авантюрным романом: не узнав счастья в отчем доме, насильственно лишенный общения с матерью-англичанкой, потерявший все средства к существованию, храбро сражавшийся с пруссаками в 1870 г., получивший ранение в ногу, попавший в германский плен, вкусивший ужасов Парижской коммуны и… ринувшийся в чуждый мир в поисках литературной славы, Вогюэ был Растиньяком от изящной словесности, готовым на все ради приобретения символического капитала[6]. Даже злосчастная судьба «Русского романа», не оцененного, несмотря на официальное признание (геополитика!), авторитетными литераторами ни во Франции, ни в России, была предопределена этим аристократическим авантюризмом: проведя самые плодотворные годы своего существования на чужбине, виконт лишился естественного понимания особенностей эволюции литературной жизни во Франции; выступив со статьями о русских писателях, он представил ревнивым знатокам и ценителям русской словесности столь экстравагантное видение духовной сути России, что оно исподволь было списано на чуждость автора седым святыням. Таким образом, приходится утверждать, что вместо ответственного опыта постижения внутренних движущих сил и стечений исторических обстоятельств в существовании конкистадора «русского романа» жизнеописание Вогюэ выливается в пережевывание ряда общих мест и спекуляцию на культурных мифах. Чего стоит только главка о пресловутой «русской душе», где, будто на заказ, старательно перебираются «основные характеристики» оной: «превосходство чувства над разумом», «хаос», «византийство», «мессианство» и т. п.
Все сказанное отнюдь не означает, что работа Анны Гичкиной вовсе лишена научного интереса, напротив, эту книгу следует воспринимать как своего рода интеллектуальный вызов современной русской филологии, которая, отталкиваясь от профетического пафоса первой научной биографии автора «Русского романа», просто обязана поставить перед собой задачу более глубокого и более беспристрастного исследования трудов и дней Вогюэ, привлекая для этого не только известные печатные источники, среди которых особенно ценными представляются петербургский «Дневник» писателя, его переписка и архивы, но и малоизвестные отклики на его главную книгу в просвещенной России конца XIX — начала XX столетия. Само собой разумеется, что необходимо, наконец, подготовить комментированное издание полного текста «Русского романа», остающегося недоступным для читателей, не владеющих французским языком. По крайней мере, тогда французское видение России не сводилось бы в культурном сознании к книге маркиза А. де Кюстина[7].
[1] Среди новейших публикаций, так или иначе затрагивающих роль писателя в популяризации русской литературы во Франции, отметим, в частности: Вогюэ Э.-М. де. Предисловие к книге «Русский роман» / Вступ. заметка П.Р. Заборова, пер. с фр. С.Ю. Васильевой под ред. П.Р. Заборова // К истории идей на Западе: «Русская идея»: [сб. ст.] / Под. ред. В.Е. Багно и М.Э. Маликовой. СПб.: Изд-во Пушкинского Дома; «Петрополис», 2010. С. 499—534; Фокин С.Л. Фигуры Достоевского во французской литературе XX века. СПб.: Изд-во РХГА, 2013. С. 23—69.
[2] Vogüé E.-M. de. Journal: Paris-Saint-Pétersbourg: 1877—1883 / Publié par F. de Vogüé. P.: B. Grasset, 1932. P. 164.
[3] Долинин А.А. Кто же сказал «Все мы вышли из “Шинели” Гоголя»? // Русская литература. 2018. № 3. С. 163—170.
[4] Когда в январе 2019 г. я работал с этой книгой в парижской Библиотеке Святой Женевьевы, где всегда, но особенно зимой, полным-полно любознательных студентов, ко мне не раз обращались молодые люди в возрасте Пети Трофимова, явно заинтригованные столь громким названием, чтобы поинтересоваться, как же Россия может спасти Францию, или чтобы просто признаться в любви к далекой и загадочной спасительнице.
[5] См., например: Abed F. Entretien avec Anna Gichkina // Prospectives royalistes de l’Ouest. Режим доступа: https://prospectivesroyalistes.fr/entretien-avec-anna-gichkina/. В этом интервью радикальному «почвенническому» изданию новоиспеченный доктор филологии Сорбонны, отвечая на вопрос о диктаторских амбициях нынешнего руководителя России, смело заявляет: «Диктатор? Нет. Современный царь? Да! И это очень хорошо. Ибо естественное состояние России — Империя. Разумеется, христианская. С императором — отцом народа, главная роль которого в том, чтобы его защищать и любить».
[6] Подробнее об этом: Фокин С.Л. Указ. соч. С. 29—69.
[7] Работа выполнена в рамках реализации проекта «Междисциплинарная рецепция творчества Ф.М. Достоевского во Франции 1968—2018 годов: филология, философия, психоанализ», поддержанного РФФИ, № 18-012-90011.