Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2018
Борис Егоров (Санкт-Петербургский институт истории Российской академии наук; главный научный сотрудник-консультант Отдела новой истории России; доктор филологических наук)
Boris Egorov (Saint Petersburg Institute of History, Russian Academy of Sciences; chief researcher, Department of the Modern History of Russia; Dr.habil.)
borfed@mail.ru
В семейном и дружеском кругу Вячеслав Всеволодович всегда именовался Комой. Мой тартуский круг во главе с Юрием Михайловичем Лотманом тоже пользовался этим именем, но лишь заочно, в глаза Иванов был только по имени-отчеству. И ни Лотманы, ни я никогда не обращались к нему на «ты». Даже Зара Григорьевна Минц, склонная быстро переходить на единственное число, не пыталась перешагнуть границу с Ивановым. Его облик, всегда излучавший ум, достоинство, доброжелательность, почему-то совершенно не располагал к вольному отношению! Поразительно и загадочно: Ю.М. Лотман тоже излучал те же благородные качества, но я мог на радостях сильно ткнуть его кулаком в ключицу. Не могу подобное представить с Вячеславом Всеволодовичем (далее сокращенно — Вяч.Вс.). Конечно, большую роль играло длительное постоянство общения, сильно сближающее. Но в чем Лотман оказался сходен с Вяч.Вс.: я никогда не смог перейти с ним на «ты». А Вяч.Вс. все-таки был свой в нашем кругу, потому и звался у нас Комой, но лишь заочно.
Познакомился я с Вяч.Вс. в августе 1964 года на спортбазе Кяэрику близ Тарту, где проходила 1-я летняя школа по семиотике (официально — при опасности использовать подозрительный термин «семиотика» — она называлась «школой по вторичным моделирующим системам»; совершенно по-щедрински: «как бы это потемнее выразиться»). Судя по печатной программе, Вяч.Вс. должен был открывать первое заседание (20 августа) вступительным словом «Общие проблемы изучения экстралингвистических знаковых систем», но почему-то не выступил. А на следующий день состоялся его совместный с В.Н. Топоровым доклад о кетских семиотических системах. Занятый административными делами по организации симпозиума, я, к сожалению, пропустил их выступление, поэтому не могу сказать, кто именно читал его.
На 2-ю летнюю школу в августе 1966 года Вяч.Вс. не только приехал с двумя докладами, но и «привез» великого Р.О. Якобсона (которого, как американца, московские власти не хотели пускать в «закрытую военную зону» вокруг Тарту; Вяч.Вс. с помощью Президиума Академии наук смог добиться разрешения). Сохранилась моя забавная записка к Вяч.Вс., свидетельствующая о нашей тогдашней малограмотности относительно реалий западного мира: «В.В., какова семантика красной полоски на лацкане пиджака Р.О.?» — и Вяч.Вс. внизу приписал ответ: «Орден “Почетного Легиона” (французский) за участие в Сопротивлении (в годы войны в Норвегии)».
Один доклад Вяч.Вс. 18 августа (в соавторстве с В.Н. Топоровым) был посвящен белорусским мифам и ритуалам (опубликован сокращенно в: [Иванов, Топоров 1966]), а второй — «Время в науке и искусстве», — прочитанный 21 августа, не объявлен в «Тезисах докладов…»; слава Богу, сохранился мой краткий конспект. Это фактически предшествие обстоятельных трудов Вяч.Вс. о категории времени. Основная часть доклада посвящена Фолкнеру и Джойсу. Интересен абзац про русскую литературу: «Сходство Солженицына и “Улисса”: внутри эпизода проецирование нескольких временны´х этапов (Солженицын не знаком с традицией ХХ века, это — влияние эпохи и знакомство с точными науками)». Солженицын в 1966 году для партийного начальства уже превращался в опасного идеолога, но Вяч.Вс. совершенно спокойно говорил о нем. Замечу, что это выступление — вариант доклада, прочитанного Вяч.Вс. раньше, в конце февраля 1966-го в ленинградском Пушкинском Доме на симпозиуме по взаимосвязям литературы, искусства и науки (см. ниже цитату из моего письма к Ю.М. Лотману).
На следующих — 3-й и 4-й — летних школах Вяч.Вс. представил уже целое обилие докладов. Активное участие он принял и в издании «Трудов по знаковым системам» (кратко именовавшихся «Семиотиками»), где он начиная с самого первого выпуска (1964) и вплоть до современных послелотмановских томов («Sign Systems Studies») был членом редколлегии и автором многих статей.
Уже на 1-й летней школе произошло наше дружеское знакомство, обмен адресами и потом — книгами и оттисками статей. А в начале 1966 года в Ленинграде состоялось многодневное общение с Вяч.Вс., подспудно имевшее для него очень тревожный ореол, о котором я узнал лишь полвека спустя. В 2016-м друзья с помощью питерского издательства «Росток» выпустили в свет сборник к моему 90-летию — «Острова любви БорФеда» [Дмитриев, Глушаков 2016], где Вяч.Вс. поместил интересную заготовку к статье «Анненский и Достоевский» и сопроводил ее обращением ко мне, в котором самое главное — воспоминание о давних событиях:
Вы для меня не только один из самых близких друзей того времени общения с нашей тартуско-петербургско-московской семиотической компанией, которая столько значила для каждого из нас в занятиях наукой, преподавании и жизни. С Вами у меня сопряжен особый эпизод моего противостояния режиму. Зимой 1966 года я много занимался делом арестованных осенью предыдущего года писателей Синявского (с которым был перед тем знаком) и Даниэля, участвовал в поисках адвокатов и переговорах с ними, тщетно предлагал Председателю Верховного Суда Смирнову себя в качестве общественного защитника. Моя разнообразная деятельность не прошла незамеченной. Одновременно с окончанием суда и вынесением приговора в феврале 1966 г. я получил открытку, вызывающую меня в военкомат, но при этом сообщавший невозможный для него адрес где-то рядом с Лубянкой. Я решил уклониться от этой встречи и провести некоторое время в Питере, чтобы дать всем страстям улечься (расчет оправдался — я никогда не получал повторного приглашения, и вообще это заведение предпочло других многократно расспрашивать обо мне, не обращаясь ко мне непосредственно). Домашние должны были отписать по адресу военкомата, что я надолго в командировке (как я и числился в своем институте). Приехав в Ленинград, я этих подробностей своего приезда никому не рассказывал. Но старался там заняться интересными делами, к которым относились прежде всего многочисленные встречи с Вами. Тогда же Вы попросили меня прочитать Вашим студентам лекцию об Аполлоне Григорьеве. Вы сделали для меня то время почти вынужденного отсиживания в Ленинграде плодотворным и приятным [Дмитриев, Глушаков 2016: 33].
А вот описание тех дней в моем письме к Ю.М. Лотману от 28 февраля 1966-го:
Кончился мейлаховский симпозиум. В целом — балаган под Водолеем, но были 2—3 хороших доклада. Из них поистине интереснейший — В.В. Иванова, о времени в искусстве ХХ века.
Иванов вообще развернулся в Питере: у Холшевникова в стих<оведческой> группе — «Ритмика поэмы Цв<етаевой> “Поэма конца”»; у меня в спецсеминаре — «Ап. Григорьев и ХХ век».
Я подарил ему имевшиеся у меня томы «Уч. зап.» — I, II, III, VI, подписав заодно Вас и Зару. Надеюсь, не возразите?
Затем — нельзя ли мне получить комплект этих томов в компенсацию отданного — да заодно <…> и томы IV и V. Я обещал ему дослать до полного комплекта (Ив<анов> сказал, что Вы ему дарили лишь свою книгу и оттиски — это так?). Да и VIII том надо послать [Лотман, Минц, Егоров 2018: 231].
Перечисленные тома — наши (кафедры русской литературы Тартуского университета) «Труды по русской и славянской филологии». Осторожный Б.С. Мейлах, организатор симпозиума, ввел несколько официозных, совсем не научных докладов, потому так чувствуется моя ирония. Заседания проходили в Большом конференц-зале Пушкинского Дома, украшенном под потолком двенадцатью знаками зодиака; Водолей размещен как раз над кафедрой докладчика.
Я и В.Е. Холшевников, тогда доценты ЛГУ, пригласили Вяч.Вс. к своим слушателям: я — к университетским студентам, а В.Е. — к участникам группы при Пушкинском Доме; и он с успехом прочитал две лекции. Даже я узнал нечто новое об Ап. Григорьеве: особенно ценен был подробный рассказ о постоянном интересе Пастернака к творчеству Григорьева.
В разговорах и поведении Вяч.Вс. чувствовалась какая-то сосредоточенность, даже замкнутость, но он тогда ни словом не обмолвился о причине. Надо сказать, что нарочитая безэмоциональность и деликатная сдержанность были вообще присущи Вяч.Вс., он так общался, он так читал лекции. И это контрастно противополагалось моему характеру, да и характерам Ю.М. Лотмана и З.Г. Минц: оживленные, улыбчивые, разговорчивые, душа нараспашку, — мы не любили замкнутых; тихое, без акцентирования, чтение доклада или лекции казалось неподходящим для усвоения молодежью. А в случае с Вяч.Вс. у меня даже всплыло ощущение некоего высокомерия.
Парадокс! Я всегда видел в нем уникальность выдающегося человека: универсальность ученого (лингвист, литературовед, семиотик, культуролог), гениальная память (фантастическое многоязычие), мужество честного гражданина, открыто защищавшего критикуемого Пастернака и судимых Синявского и Даниэля, бесстрашная борьба за внедрение в научную жизнь страны гонимых кибернетики, структурализма, семиотики… И при этом в его психофизиологическом облике увидел изъян. Сохранились мои строки из письма к Ю.М. Лотману от 28 августа 1966 года (сразу после 2-й летней школы), — строки, вызывающие сейчас стыд и раскаяние:
Очень хорошее чувство осталось от Кяярику <…>. Правда, одна легкая горечь: я как-то животом, интуитивно еще больше ощутил какое-то неудовольствие от Иванова (я Вам говорил о подобном чувстве еще в Питере). Трудно объяснить, в чем дело, но видимо логически это связано вот с чем: мне показалось, что Ив<анов> боится простоты (в докладах и выступлениях гл. обр., но и в быту тоже) и нарочито стремится быть plus royaliste, plus ХХ-вечным… Особенно это ярко проявилось в контрасте с его высоким сопутешественником, у которого как раз чрезвычайно привлекательны простота и естественность.
Разумеется, стремление быть «plus» может быть тоже естественным, но тем хуже для него. К сожалению, чем дальше, тем видимо будет меньше человеческой простоты, и это моему аполлоногригорьевскому сердцу необычайно больно [Лотман, Минц, Егоров 2018: 238].
Здесь «закрытость» Вяч.Вс. расширена до нарочитого усложнения, приподнимания над обычностью, подчеркивания своей принадлежности к сложному ХХ веку, чему противостоит простота Романа Якобсона (отсюда намек на известную формулу «etre plus royaliste, que le roi» — «быть бóльшим роялистом, чем король»). Важно отметить, что Лотман не согласился с моей оценкой, не увидел у Вяч.Вс. «etre plus royaliste». Потом и я узрел в облике Вяч.Вс. именно простоту и естественность. Бывают такие досаднейшие ошибки.
Особенно сняла все мои подозрения одна великолепная ночь. В конце 1960-х годов мы с Вяч.Вс. встретились в Тарту, приехав на какую-то конференцию (не могу вспомнить точно), — но места в гостинице нам были, оказывается, забронированы лишь со следующего утра, и нас поселили на одну ночь в каком-то университетском спортзале, куда принесли две раскладушки. Совместная ночь хорошо располагает к откровенности, мы долго проговорили на разные темы, и выяснилось, что мы очень близки духовно и душевно. Были совершенно солидарны в социально-политических аспектах, сходны во вкусах в области литературы и искусства, моя любовь к Аполлону Григорьеву ему более чем понятна, он посвятил многострадальному Аполлону не только ценные научные страницы, но и 4-е стихотворение из цикла памяти Д.Д. Шостаковича («Басан, басан, басана…», 1980). Очень тепло мы вспоминали наше предвоенное детство, общий круг чтения советской литературы…
На какой-то момент мы оказались в те годы сослуживцами. В письме к Ю.М. Лотману от 20 сентября 1967 года я сообщал: «…Мейлах ликует: президиум АН утвердил комиссию по комплекс<ному> изучению искусства, где он — председатель, В.В. Иванов — его зам. по Москве, а я — Уч. секретарь <…> я дал согласие на переход…» [Лотман, Минц, Егоров 2018: 278]. Но для меня эта должность продолжалась всего несколько недель: я перед защитой докторской диссертации в декабре того года не пожелал уходить из университета; Вяч.Вс. продержался чуть дольше, но тоже ушел из Комиссии, не пожелав сотрудничать с Б.С. Мейлахом.
Но наше творческое и человеческое общение продолжалось все последующие годы. Вяч.Вс. присылал или дарил лично многие выходившие в свет его труды, некоторые из них включали очень теплые дружеские надписи (например, в его книге «Наука о человеке» [Иванов 2004а]: «Дорогому Борису Федоровичу Егорову с любовью от автора. В Иванов. 28.VI.2005»). Иногда инскрипты были содержательно развернуты. Вот его двухтомник «Избранные труды по семиотике и истории культуры» (позднее появилось еще несколько томов этого издания [Иванов 1998—2010]), где в начале 1-го тома есть рукописное посвящение: «Дорогому Борису Федоровичу Егорову, чьи труды мне помогли в статьях 2-го тома, на память о нашем общем тартуско-московском периоде, который я пробовал описать в своей “Истории семиотики”, и с благодарностью от автора. Вяч. Иванов. 18 августа 2000 г., Переделкино».
Вяч.Вс. имел в виду «Очерки по истории семиотики в СССР» [Иванов 1976].
Труды Вяч.Вс. всегда вызывали мое восхищение, я не скрывал своих чувств в ответах на его подарки. И, кажется, за все многолетье нашего общения я лишь единственный раз высказал критическое замечание, и то не по содержанию, а по оформлению. В свободное российское время Вяч.Вс. издал замечательное собрание своей поэзии — книгу «Стихи разных лет» [Иванов 2005] — и лично подарил мне с трогательной надписью: «Дорогому Борису Федоровичу Егорову сердечно от автора. В. Иванов. 21.VIII.2005». Художественно оформляла издание жена Вяч.Вс., Светлана Леонидовна, оригинальный фотограф (проповедует зеркальные отражения, фотоанаграммы и т.п. новации). На обложке книги — фото Вяч.Вс. почти во весь рост, с ярким красным шарфом, но вместо лица — желтое овальное пятно! А на обороте обложки еще более волнительное фото: вид с тем же шарфом со спины, но здесь вся голова фантастическая — какая-то белая глыба (камень? гипс?). Я уважаю эксперименты, уважаю абстракционизм, но не хочу видеть дорогого Вяч.Вс. без лица и даже без головы. Честно сказал ему об этом, а он, конечно, отстаивал новаторство Светланы Леонидовны. В целом же я — за suum quique, за «каждому свое», надо уважать великое разнообразие вкусов.
Финалом нашего общения стало участие Вяч.Вс. в сборнике «Острова любви БорФеда», где он очень поэтично обратился ко мне (после процитированного выше рассказа о феврале 1966 года в Ленинграде):
…столько по прошествии лет соединяло нас в общих занятиях, потом в воспоминаниях об ушедших друзьях. Цвет памяти от Вас загорается несбыточный. Уже к началу следующей поры моей жизни относится кадр воспоминаний, запечатлевший встречу с Вами у ступенек московского Телеграфа (в дом напротив которого я переехал в те дни к Светлане — будущей жене). Но особенно выделяются кадры того первого знакомства в Питере. Хорошо помню Вас, переходящего Неву со стороны Эрмитажа в направлении к Университету. Вы на снегу в полушубке выглядели воплощением здоровья и бодрости — оптимизма, который от Вас излучался. Желаю Вам возможного продолжения этих незаменимых Ваших свойств, нам всем дорогих [Дмитриев, Глушаков 2016: 33].
К сожалению, я не участвовал в сборниках, посвященных Вяч.Вс., не выразил подобных возвышенных чувств, но пусть хоть это запоздалое описание нашей дружбы будет моим любовным откликом.