Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2018
Откликаясь на издание русского перевода книги Франко Моретти «Дальнее чтение» [Моретти 2016], я испытываю определенные сложности. С одной стороны, мне очень симпатичны обращение Моретти к изучению не «литературных генералов», а всего потока массы книг одновременно печатающихся писателей, его внеценностный подход к литературным явлениям, когда представитель канона выступает на равных с безвестными сейчас литераторами, что открывает дорогу применению количественных методов в изучении литературы. Подобные работы расшатывают стереотипы литературоведческой среды, особенно предельно консервативной отечественной. Поэтому я вроде бы должен положительно оценить как саму книгу, так и факт выхода ее в России. С другой стороны, для социологов литературы (к числу которых я себя отношу) подобный внеценностный подход и работа с большими массивами литературных текстов уже более полувека вполне привычны, а демонстрируемый Моретти тип работы во многом дискредитирует, на мой взгляд, количественные методы и способен оттолкнуть литературоведов от них.
Поскольку я полагаю, что разойдусь в оценках книги с большинством участников заочного круглого стола под шапкой «Книга как событие», организованного «НЛО» для ее обсуждения, постараюсь подробнее и четче сформулировать свои претензии к книге.
Начну с методологии. В качестве теоретической основы своих рассуждений о мировой литературе Моретти берет эволюционные теории и мир-системный подход. Само по себе заимствование концепций из других научных дисциплин нередко бывает продуктивным (как, например, литературоведческий структурализм многое почерпнул из структурной лингвистики), но ведь не все и не всегда стоит заимствовать. В данном случае использование эволюционных идей приводит у Моретти к игнорированию социальной природы литературы, в частности факторов культурного порядка; аналогичным образом вульгаризаторы марксизма сводили все сложные механизмы развития литературы к экономическим факторам. Впрочем, и Моретти недалек от этого: как мы увидим далее, основным фактором развития у него выступает рынок. Столь же декларативно использование им мир-системного подхода, который в своем глобальном взгляде на историю и изменение человеческого общества далек от такого специфического продукта интеллектуальной деятельности, как литература. Нельзя от общих тенденций развития мировой экономики или роста населения просто перескочить к развитию литературы, поскольку тут много не только опосредующих звеньев, но и факторов другой природы. Моретти же практически не учитывает действие социальных институтов, литература (жанры, например) распространяется у него по миру сама, хотя это результат действия социальных акторов: переводчиков, издателей, книгопродавцев, критиков и т.д. И они руководствуются не только рыночными факторами, но и религиозными, и идейно-просветительными мотивами, культурными и литературными традициями своей страны и т.п. В этом плане исследование Паскаль Казановы «Мировая республика литературы» [Казанова 2003] во много раз основательнее и, главное, представляет собой не краткие эссе, оперирующие ограниченным количеством примеров (как у Моретти), а концептуальную работу, основанную на обширном эмпирическом материале. В теоретических статьях книги Моретти мы видим заимствованные теории, «наложенные» на литературу, но это только заявки, гипотезы, никак не подкрепленные эмпирическим материалом (отдельные примеры эту задачу не решают).
А ведь Моретти позиционирует себя как исследователя, применяющего количественные методы к анализу больших массивов информации. Посмотрим, как он это делает в статьях, где изучает фактический материал. С этой целью я подробнее рассмотрю одну из ключевых статей (как по легшему в ее основу массиву информации, так и по объему текста) — «Корпорация стиля: размышление о 7 тысячах заглавий (британские романы 1740—1850)». В ней автор анализирует изменения семантики заглавий в зависимости от их длины и типа. Социолог литературы обязательно сформулировал бы в начале работы исследовательскую задачу, прояснив, что именно он хочет изучить на этом материале: особенности развития английской культуры того времени? изменения в жанре романа? функцию заглавия в литературном произведении? Моретти ничего подобного не делает, никакой теоретической основы тут нет: забыты и эволюционный подход, и мир-системный анализ. Все начинается с обсчета имеющегося массива заглавий.
При этом, обращаясь к такому важному метатекстуальному элементу литературного произведения, как заглавие, он не дает ни содержательного, ни операционального его определения (два коротких предложения во вступительной части статьи ни в коей мере эту задачу не решают). А ведь на эту тему есть масса исследований (даже в бедном на теоретические работы отечественном литературоведении), которые по-разному трактуют его функции в произведении (см., например: [Кржижановский 1931; Бойко 1989; Веселова 1998; Ли Лицюнь 2004; Андреева, Иванченко, Орлицкий 2005; Подковырин 2011]). И от той или иной трактовки функций заглавия будет зависеть направление интерпретации полученных результатов. К тому же для работы, использующей количественные методы, подобное определение гораздо важнее, чем для традиционного литературоведения, поскольку в зависимости от этого определения будут подбираться операциональные индикаторы. Условно говоря, счетчик должен однозначно понимать, как ему выделить заглавие среди разных текстов, помещенных на титульном листе. Моретти же использует этот термин, не эксплицировав свою трактовку, не обрисовав в начале функции заглавия, не сформулировав четко, по каким операциональным признакам он будет отделять его от других метатекстуальных элементов книги[1].
Как ни странно, автор во вступительной части статьи даже не пытается обозначить, какими, с его точки зрения, социальными, социокультурными, эстетическими, полиграфическими факторами может определяться длина заглавия романа. А ведь тип и, соответственно, длина заглавия могут быть различными по художественным соображениям: у авторов классицистских, сентименталистских, утопических, готических, «реалистических» романов могут быть разные требования к ним. На длину может влиять характер аудитории, которой роман адресован: у читателей разного уровня образования различна скорость чтения, и книги, адресованные менее искушенным из них, могут иметь более короткие заглавия, иначе в книжном магазине или библиотеке им придется тратить много времени на знакомство с ними. В тексте статьи ничего не говорится о формате книг, попавших в выборку. Не знаю, как в Англии, а в России формат книг этого жанра менялся и, соответственно, предполагал разный объем текста на титульном листе. Менялась к тому же эстетика оформления титульного листа. Можно назвать и еще ряд факторов — например, моду. Может быть, я не прав, и названные мной факторы не имели значения для изучаемой Моретти динамики длины заглавий, но для этого автору следовало во вступительной части или хотя бы при интерпретации полученных данных показать это. Если заранее не прояснить себе в рабочем порядке сложный комплекс факторов, влияющих на этот параметр, интерпретация полученных данных будет чисто вкусовой, волюнтаристской, что мы и видим у Моретти.
Не найдем мы в статье и определения того, что будет пониматься под романом. Это весьма важно для определения границ обследуемой выборки. Вместо обсуждения этого вопроса Моретти просто отсылает к современным библиографическим справочникам. Если бы это были указатели того времени (как, например, по России — указатель библиотеки Смирдина), в такой отсылке была бы «сермяжная» правда: так разделил массив современник, а ему виднее. Но ведь составители использованных Моретти указателей по разным периодам готовили их сравнительно недавно и могли по-разному трактовать термин «роман», и тогда данные за разное время будут несопоставимы. Например, в России в XIX веке не было четкой границы между терминами «роман» и «повесть»; кроме того, некоторые авторы употребляли для обозначения своего произведения большого объема термин «рассказ». В результате современный библиограф, если захочет подготовить библиографический указатель русских романов XVIII—XIX веков, будет вынужден на свой вкус одни произведения учитывать, а другие — нет.
Не изложив ни теоретических, ни методологических оснований работы, не описав свою методику, не назвав даже точное число «обсчитанных» заглавий, Моретти сообщает нам результаты подсчетов и комментирует их.
Подобный метод работы — «давайте посчитаем, а потом будем интерпретировать» — совершенно некорректен. Ведь считать можно самые разные вещи, например на какой странице появляется главный герой: в 3% — на первой, в 5% — на второй, в 4% — на третьей, в 12% — на 15-й и т.д. Но если у нас нет теоретической рамки, позволяющей понять, что значат полученные результаты, мы будем заниматься кустарными интерпретациями на уровне здравого смысла.
Любой учебник социологии так характеризует алгоритм эмпирического исследования: сначала нужно четко сформулировать исследовательскую задачу и построить гипотетическую модель изучаемого процесса; потом определить показатели, по которым можно судить о том, что мы хотим узнать. Если они поддаются количественному измерению, определить индикаторы, позволяющие судить об изменении этих показателей, — и лишь затем можно производить замеры. Количественные измерения — это метод исследования, а не самоцель, и в этом плане употребляемый Моретти термин «количественное литературоведение» некорректен: нет «качественного» и «количественного» литературоведения, есть одно литературоведение, которое для решения одних задач может использовать количественные методы, а для решения других, где это не нужно, не использовать их.
Полученные Моретти результаты в основном довольно банальны: со временем сокращается длина заглавий (а кто из мало-мальски знающих историю английской и русской литератур не знал этого до Моретти?), заглавия становятся более похожими друг на друга, а определенный тип их вообще исчезает.
За 110 обследованных лет в экономике, обществе, культуре Англии произошли довольно существенные сдвиги. Они повлияли и на литературу — конечно, не прямо, а сложным опосредованным путем. Однако сокращение величины заглавий Моретти связывает только с развитием книжного рынка, полагая, что «его рост создает основное ограничение в способе репрезентации романов» [Моретти 2016: 265], и даже не упоминая о других возможных причинах, о которых я писал выше. Он также не пытается сравнить полученные данные с тем, что происходило с заглавиями научных книг. А ведь распространялись они отнюдь не через циркулярные библиотеки, как романы, а по совсем другим каналам и отнюдь не пользовались таким спросом. Но и там шел процесс сокращения длины заглавий, хотя это происходило явно не под влиянием рынка и каталогов циркулярных библиотек. Вот, например, заглавия двух книг Исаака Ньютона: «The Chronology of Ancient Kingdoms Amended: To Which Is Prefix’d, A Short Chronicle from the First Memory of Things in Europe, to the Conquest of Persia by Alexander the Great» (1728), «The Present State of Ireland. Being Sir Isaac Newton’s Representation about The Gold and Silver Coins, to the Right Honourable the Lords Commissioners of His Majesty’s Treasury» (1729). Сравним с заглавиями книг Майкла Фарадея («Experimental Researches in Electricity», 1832) и Джона Милля («A System of Logic, Rationative and Inductive», 1843; «Principles of Political Economy», 1848), вышедших в первой половине XIX века. Как видим, тенденция к сокращению длины заглавия та же, что и у романов.
Некоторые частные соображения Моретти по поводу заглавий довольно любопытны, например о роли прилагательных, союза «или» и присутствия определенного или неопределенного артикля, но они не связаны напрямую с количественными подсчетами и могли бы быть сделаны просто при просмотре указателей книг того времени. Почти все интерпретации в книге даются ad hoc, а не в соответствии с выбранной для соответствующего исследования интерпретационной рамкой (теорией). Поэтому работу Моретти с методологической и методической точек зрения трудно счесть корректной.
Подобный подход к использованию количественных подсчетов, взятый за образец, да еще в российских условиях, где научная критика очень слаба и многие работы остаются без отклика, может привести к вульгаризации и профанации таких методов. Приведу пример.
В № 147 «НЛО» была опубликована статья И. Головачевой, М. Журавлева и П. Демони «Формулы любви: Математическое моделирование литературных сюжетов». Авторы ее, с почтением ссылаясь на Моретти, видели свою задачу в том, чтобы «продемонстрировать возможности применения систем дифференциальных уравнений для моделирования динамики литературных сюжетов, преследуя при этом традиционную литературоведческую цель — расшифровку смыслов, заключенных в конкретной художественной модели мира» [Головачева, Журавлев, Демони 2017: 153]. Для этого они сделали попытку смоделировать «любовную динамику» в повестях И.С. Тургенева «Вешние воды» (1872) и Л. фон Захер-Мазоха «Венера в мехах» (1869). В статье можно найти формулы, графики и схемы, и на человека, далекого от математики, все это может произвести впечатление научности и убедительности. Те показатели и индикаторы, на основе которых авторы «измеряют» динамику чувств, вызывали у меня сомнение, но я хотел проверить математический аппарат работы и обратился за консультацией к поэту, литературному критику и одновременно доктору технических наук, профессору Самарского университета А.М. Уланову. Процитирую тут (с разрешения автора) его ответ:
Подбором коэффициентов можно получить какую угодно функцию; если авторам непременно надо проиллюстрировать свои размышления графически, то с таким же успехом можно просто нарисовать нужные линии, не прибегая к их наукообразному обоснованию. Формулы выбраны просто потому, что с их помощью можно получить графики, которые заранее были в голове авторов.
Математический аппарат ничего нового не дает, так как всякие переломы обеспечиваются искусственным выбором коэффициентов (или даже их изменением) извне. И даже подбор формул не очень хорош, так как и та система, расчет по которой приведен на рисунке 2, и та, расчет по которой приведен на рисунке 5, при продолжении времени дают бесконечные колебания, что в реальности отношений невозможно.
На мой взгляд, это пустое наукообразие…
Резюмирую: работы П. Бурдьё, Х.-Р. Яусса, Б. Дубина и Л. Гудкова и других социологов или близких к социологическому ви´дению литературы исследователей давали нетрадиционные интерпретационные рамки для понимания литературы, с помощью которых можно было по-новому осмыслять результаты осуществленных ранее исследований и проводить новые, в том числе и использующие количественные методы. Моретти же подобных возможностей не представляет, поскольку не ведет серьезную теоретическую и методологическую работу. Он просто говорит: «Ребята, давайте посчитаем, а потом будем думать, что это значит», — что, на мой взгляд, неперспективно. Использование количественных методов никак не свидетельствует о научности его работ, они тут выступают в роли простых завлекалочек. Перед нами не столько научные исследования, сколько провокативная эссеистика, подрывающая привычные представления, но не предлагающая перспективных примеров исследовательской работы. Популярность книг, подобных этой, — еще одно свидетельство того тупика, в котором находится современная литературоведческая мысль.
[1] По некоторым признакам можно судить, что делалось это весьма нестрого; так, автор в ходе изложения, в сноске 5 (а отнюдь не в начале статьи) сообщает, что некоторые элементы он «удалил из базы данных» [Моретти 2016: 255], причем слово «роман» в начале изучаемого периода он счел элементом заглавия и учитывал в подсчетах, а применительно к более позднему периоду исключил из них (границу эту он, опять же, не указывает).