Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2018
Gozdek Agnieszkа. Kobiety mityczne w poezji Walerija Briusowa. Dialog z tradycją.
Lublin, 2017. — 219 s.
Брюсов побывал в Польше несколько раз, интересовался ее культурой, переводил польских поэтов; в свою очередь польские литераторы переводили произведения русского писателя, публиковали очерки, эссе, статьи о нем и его творчестве. Традиция изучения Брюсова в Польше восходит к началу XX в., но ее наиболее плодотворный этап начался с конца 1970-х — начала 1980-х гг., когда в науку пришли такие исследователи, как Ян Орловский и Тадеуш Климович. И если Орловского интересовали прежде всего связи Брюсова с Польшей[1], то Климович погрузился в кропотливое изучение поэтического наследия русского поэта[2], завершившееся изданием основательной монографии[3]. Позже появились многочисленные статьи и книги Янины Салайчик, Юстыны Тыменецкой-Суханек, Радослава Гайды, Юлии Дамм и др. Последняя из польских монографий написана Агнешкой Гоздек — «Мифические[4] женщины в поэзии Валерия Брюсова. Диалог и традиция». Она и является предметом рецензии.
Стоит отметить, что поэтическое наследие Брюсова, основу которого составляют сюжеты и образы различных национальных мифов — древнегреческих, древнеримских, скифских, ассирийских, иудейских, древнегерманских, скандинавских, славянских и др., согласно исследовательской статистике, включает более 250 стихотворений. И эта тематика не обойдена вниманием российских ученых (таких, как С. Гиндин, Л. Гульба, К. Мочульский, Г. Нефедьев, Е. Созина, Г. Шелогурова и др.). Из многообразия мифов Брюсов чаще всего обращался к античным, на основе которых он создал более полусотни лирических произведений. Античные темы, мотивы, образы (в их числе и мифические) в поэзии Брюсова рассматривали М. Гаспаров, М. Дикман, В. Дронов, С. Ильев, Д. Максимов, А. Малеин, И. Нахов, К. Петросов, С. Хангулян, А. Фомин, Н. Арефьева и др. Монография Агнешки Гоздек отчасти вписывается в этот ряд. Причем исследовательница не столько открывает новые поэтические пласты или методологические принципы в изучении «поэтической антики» Брюсова, сколько развивает и уточняет отдельные положения своих предшественников, стараясь полнее выявить глубинные связи стихотворений поэта с античной культурой. Трудно согласиться с ее утверждением, что образы мифических женщин вообще не привлекали внимание исследователей. Это не так. Мифические женщины в поэзии Брюсова рассматривались в научных работах, но зачастую в более широком составе мифических и исторических персонажей. Например, в новейшей монографии Натальи Арефьевой «Традиции древнегреческой литературы и мифологии в творчестве В.Я. Брюсова» (2016) подробно изучаются особенности модификации и трансформации мифологических образов, в том числе и женских, среди которых — античные богини судьбы: мойры и парки; женские демонические образы (Медея, Клитемнестра, Ламия, Геката, Пасифая), а также Иштар — Астарта — Афродита, Афина, Елена, Ариадна, Цирцея. В отличие от предшественников, А. Гоздек сузила материал своего исследования до нескольких женских персонажей, сосредоточившись всего на шести образах — Афродиты, Клеопатры, Ариадны, Сибиллы, Цирцеи, Пифии.
Структурно монография состоит из Вступления и четырех разделов. Во Вступлении автор характеризует свою работу как «очередную попытку раскрыть “загадки” писателя, прежде всего через дешифровку семантики, а также описание роли мифических женщин в его лирике» (с. 11). Определяя методологические и теоретические позиции исследования, А. Гоздек пишет, что опирается на «принципы философской герменевтики», «мифопоэтический подход» и «теорию диалога Бахтина» (с. 14—15). Кстати, понятия «диалог» и «традиция» вынесены в подзаголовок. Cтранно, однако, что Бахтин, чья теория диалога призвана составить методологическую базу монографии, цитируется всего 4 раза (2 раза во Вступлении и 2 — в основном тексте). А. Гоздек отмечает, что исследований жизни и литературного наследия Брюсова очень много, но при этом она ограничилась всего лишь перечнем некоторых трудов. Полезнее было бы представить аналитический разбор тех научных работ (а их немало), в которых специально рассматривались в связи с творчеством Брюсова и его современников проблемы диалога культур, формы актуализации античной мифической мотивики русским модернизмом, формы и методы трансляции смыслов античной культуры, разновидности поэтической рецепции античного мифа символизмом, феномен рождения символа из мифа, трансформация мифа под влиянием символа, мифопоэтика Серебряного века, способы автомифологизации и проч. Это помогло бы выработать адекватный теме научно-теоретический аппарат, а также более четко определить цель и задачи исследования, его место и значение в научном освоении брюсовской поэзии.
Первый раздел («Валерий Брюсов и античная культура») состоит из двух частей: «Миф в эстетике символизма» и «Игра с античностью». В первой автор излагает общие сведения об утвердившемся культе античности в эпоху символизма, а во второй делает существенный акцент на возможностях многовариантной индивидуальной мифологизации на основе античных мифологем. Следующие три раздела посвящены, как указывает А. Гоздек, «наиважнейшим мифологическим женским фигурам, встречающимся в поэзии Брюсова, — Афродите, Ариадне, а также мифологическим прорицательницам». Указанные образы в рассмотренных текстах объединяет, по верному наблюдению автора, единая тематика — любовная страсть, сотнесенная со страстью творчества и ролью поэта в обществе. В разделе II («Афродита») охарактеризованы три стихотворения (два гимна Афродите, «В публичном доме»), поэма «Египетские ночи». Автор считает, что «Афродита в избранных стихотворениях является символом всей античной культуры; поэт интерпретирует образ в рамках эстетики символизма, обогащая образ новыми, нетрадиционными значениями — античная героиня становится воплощением сакрализованной страсти». Думается, в данном случае следовало бы говорить о дополнительном семантическом нюансе. Общеизвестно, что античная Афродита символизировала любовь многозначно; Брюсов, сохраняя многозначность символа, дополнительно акцентировал одно из значений. В этом разделе, на мой взгляд, наибольший интерес представляет интерпретация героини «Египетских ночей» как носительницы свойств двух архетипических женских образов — Клеопатры и Афродиты. В разделе III («Ариадна») охарактеризованы четыре стихотворения: «Нить Ариадны», «Тезей Ариадне», «Ариадна», «Жалоба Фессея»; в разделе IV («Мифические вещуньи») также рассмотрены четыре текста: «Амалтея», «Предание», «Цирцея», «Пифия».
На основе изученных стихотворений автор заключает, что «фигуры мифических женщин в поэзии Брюсова, с одной стороны, остаются связанными с античной культурой, с другой — подчинены модернистскому миропониманию поэта». Это — в целом справедливое — заключение не вносит ничего нового (аналогичны и выводы предшественников) и может быть распространено на поэзию как Брюсова, так и его многих современников. Вероятно, поэтому традиционное для научной работы заключение заменено двухстраничным, ни к чему не обязывающим разделом «Вместо заключения» (кстати, подобное «завершение» широко практикуется в монографиях последнего времени).
Поскольку в работе отсутствует единая научная концепция, то она по форме и содержанию напоминает скорее тематический сборник статей (который можно бесконечно расширять за счет интерпретации других стихотворений на тему мифических женщин), а не научную монографию. Трудно говорить об оригинальности исследования, поскольку, наряду с отсутствием общей концепции, многие из рассматриваемых стихотворений Брюсова на том же семантическом уровне уже так или иначе описывались брюсоведами (о чем свидетельствуют соответствующие цитаты и сноски автора работы). Общеизвестно внимание русского поэта к формальной стороне произведений (в монографии неоднократно цитируются суждения поэта о новых технических возможностях современного ему стиха), но А. Гоздек на этом не останавливается, рассматривает поэтические тексты вне каких бы то ни было стиховедческих и жанровых категорий. При интерпретации отдельных стихотворений у нее, безусловно, встречаются интересные наблюдения, тонкие контекстуальные сопоставления, уточнения, комментарии, вполне правомерные психологические и биографические характеристики, уместные экскурсы в античную мифологию, литературу, философию. Но автор позиционирует книгу как научную монографию (аналог российской диссертации на степень доктора филологических наук), а это жанр, отвечающий определенным критериям, важнейшим из которых является высокая научная значимость, что предполагает не только относительно полное исследование материала по избранной теме, но и серьезную разработку теоретических положений, совокупность которых можно было бы квалифицировать как крупное научное достижение. На мой взгляд, монография А. Гоздек этому критерию не отвечает, и в целом ее никак нельзя признать значительным научным достижением в области современного брюсоведения.
Укажу еще раз на очевидные недостатки книги как научной монографии.
Из произведений мифической тематики А. Гоздек выбрала стихотворения (и то далеко не все), где присутствуют некоторые женские персонажи, фигурирующие лишь в античных мифах. Таким образом, базовый материал — основной предмет изучения — явно ограничен. Он не позволяет создать объективную картину женских мифических образов в поэзии Брюсова. Постоянно возникают вопросы: почему интерпретируется то, а не другое стихотворение, почему иные даже не упоминаются, хотя в них тоже присутствуют указанные образы? Автору следовало выявить все мифические женские персонажи в поэзии Брюсова (при современных технических средствах это не сложно), увидеть систему в совокупности и описать ее. Возникла бы реальная возможность не только интерпретировать и комментировать отдельные стихотворения, но анализировать, сопоставлять и сравнивать, классифицировать, выявлять типологические и специфические черты, определять доминантные формы рецепции мифических женщин, выстраивать научную концепцию, опираясь на систему, а не отдельные, произвольно взятые образы. Во всяком случае, А. Гоздек могла бы констатировать, что тотально обследовала поэзию Брюсова на предмет мифических женщин и их рецепции в его поэзии. Таким образом, одна из лакун в изучении наследия поэта была бы более или менее освоена.
Название монографии значительно шире ее реального содержания. Причем, с одной стороны, в тексте работы, как уже отмечалось, представлены далеко не все женские мифические персонажи, получившие воплощение в брюсовской поэзии; а с другой — случается так, что персонажи исторические трактуются в разряде мифических. Кроме того, категории «диалог» и «традиция» концептуально в монографии не работают.
Научная литература изучена далеко не полно и явно нуждается в дополнениях. Автору следовало бы основательно проштудировать труды русских символистов, посвященные мифу и символу, разобраться в сути бахтинской диалогической концепции культур, а также учесть в своих исследованиях труды, непосредственно связанные с проблематикой монографии: диссертации А. Фомина («Античные мотивы в поэзии В. Я. Брюсова. К вопросу о месте античности в идейно-эстетической системе русского символизма», 1992) и Л. Деточенко («Символизм страсти в культуре Серебряного века», 2010), монографии уже упомянутой Н. Арефьевой, Е. Чиглинцева («Рецепция античности в культуре конца XIX — начала XXI», 2009), книги и статьи Ю. Бондаренко, Н. Дмитриева, А. Успенской, С. Титаренко, И. Кребель и др., где предприняты плодотворные попытки определить роль и значение мифа в эстетике символизма, исследовать формы рецепции и интерпретации античных мифов русскими символистами, описать своеобразие диалога Серебряного века с античностью и др. Я уже не упоминаю работ на английском и немецком языках, которых тоже немало.
После знакомстве с книгой А. Гоздек сложилось впечатление, что ее автор явно поспешил с публикацией. При более полноценном и обстоятельном освещении избранной темы (к чему, как правило, всегда традиционно стремятся польские русисты) могла бы получиться, действительно, интересная и значимая для современного брюсоведения монография.
[1] См., например: Orłowski J. Walerego Briusowa wiersze wojenne o Polsce // Język rosyjski. 1980. № 2. S. 77—80; Idem. Kalendarium pobytu Walerego Briusowa na ziemiach polskich (sierpień 1914 — czerwiec 1915) // Studia Polono-Slavica-Orientalia. Acta Literaria. T. 11. Wrocław; Warszawa; Kraków, 1988. S. 229—266; Idem. Briusow jako homo politicus // Ze studiów nad literaturą rosyjska XIX i XX wieku. Lublin, 1997. T. 2. S. 103—118; Idem. Cztery listy Wacława Sieroszewskiego do Walerego Briusowa // Slavia Orientalis. 2001. T. 1. № 2. S. 175—182; Idem. Walery Briusow a literatura polska // Przegląd Humanistyczny. 2002. № 1. S. 1—13; Idem. O pomocy okazanej Waleremu Briusowowi przez Uniwersytet Warszawski // Slavia Orientalis. 2002. № 1. S. 19—23; Idem. Walery Briusow na ziemi lubelskiej // Roczniki Humanistyczne. 2003. Т. 51. Z. 7. S. 53—62; Idem. Walery Briusow w Wilnie // Acta Polono-Ruthenica. 2003. № 8. S. 91—104; Idem. Warszawa i Mazowsze w życiu i spuściźnie Walerego Briusowa // Glottodydaktyka i jej konteksty interkulturowe. Warszawa, 2006. S. 239—249.
[2] Укажу лишь некоторые статьи этого исследователя: Klimowicz T. Motto w poezji Briusowa // Zagadnienie prądów i kierunków w literaturze rosyjskiej. Katowice, 1980. S. 138—152; Idem. Dwa konteksty powieści Briusowa Góra gwiazdy // Slavica Wratislaviensia. Wrocław, 1980. Т. 20. S. 75—84; Idem. Mędrzec, Mag, Hipnotyzer, Grafoman (Briusow w Poezji Rosyjskiej i Radzieckiej) // Slavica Wratislaviensia. Wrocław, 1984. Т. 31. S. 29—46; Idem. Z problemów arlekinady i maskarady w symbolizmie rosyjskim (Briusow) // Slavica Wratislaviensia. Wrocław, 1985. Т. 36. S. 27—42; Idem. Eros w literaturze rosyjskiej (Twórczość Walerija Briusowa) // Slavica Wratislaviensia. Wrocław, 1987. Т. 44. S. 29—47; Idem. Motyw zwierciadła w twórczości Walerija Briusowa // Slavica Wratislaviensia. Wrocław, 1987. Т. 41. S. 87—103; Idem. Okultystyczny syndrom (Walerij Briusow i inni) // Pismo literacko-artystyczne. 1987. № 11/12. S. 121—148.
[3] Klimowicz T. Motywy twórczości Walerija Briusowa. Wrocław, 1988.
[4] Понятие «мифический» употребляется в монографии и соответственно в рецензии как «соотносящийся по значению с существительным миф, связанный с ним».