Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2018
Кларк У. Академическая харизма и истоки исследовательского университета
Пер. с англ. М. Рудакова под науч. ред. М. Добряковой.
М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2017. — (Библиотека журнала «Вопросы образования»).
Масштабное исследование Уильяма Кларка, вышедшее на английском в 2006 г.[1], построено на нескольких ключевых тезисах, которые логически переплетаются между собой, конкретизируются богатым эмпирическим материалом и в итоге дают сложную и многомерную картину истории университетов в период с конца XV до первых десятилетий XIX столетия.
За последнюю половину века не только утвердился, но и оказался уже частично пересмотрен и существенно уточнен тезис о позднемодерном университете как о бюрократическом творении — университеты активно менялись, учреждались новые и модифицировались старые в соответствии с планами центральной власти, которая стремилась создать институции, более или менее качественно отличные от тех, которые воспроизводились академическими сообществами. Так, например, в качестве опыта реализации камералистского понимания задач образования в 1694 г. в Бранденбурге был основан Галльский университет, многие из принципов Просвещения окажутся реализованы в 1730—1760-х гг. в Гёттингенском университете, старательно управляемом и совершенствуемом усилиями ганноверского министерства. Исследовательский университет возникает как плод бюрократических усилий — и в рамках понимания бюрократии как рационального господства это должно было бы означать противостояние харизматической легитимности: из логики бюрократического, рационального управления с очевидностью выводится «высшая школа», упорядоченная система обучения, непосредственно обращенная на те или иные практические задачи (подобно École Polytechnique или Петербургскому институту путей сообщения).
Вопрос, который ставит Кларк, — это вопрос о том, каким образом харизма, в данном конкретном случае — харизма академическая, не только сохранилась в университетском мире, но и стала именно в исследовательском университете одним из основных принципов организации последнего, причем не особенно важно, говорим ли мы о ранних вариантах такого рода университетов, в первую очередь немецких, или о модели нового исследовательского университета, возникшей в прошлом столетии в Америке посредством переноса и переосмысления германской модели. В любом случае подобный университет предполагает фигуру исследователя-харизматика, создателя научной школы, научного направления — от него получают «благодать» другие исследователи, выстраивающие научные генеалогии (традиционализирующие харизму). По способности университета привлекать подобных сотрудников и по способности становиться местом, где формируются новые дисциплины, где работают их основоположники, определяется во многом репутация самого университета.
Прежде всего Кларк демонстрирует, что академическая харизма как свойство конкретного лица не наследуется исследовательским университетом от раннемодерного — напротив, она фактически формируется в качестве институционального требования на протяжении XVIII — первых десятилетий XIX в. Харизма, присущая предшествующему типу университета, была свойством не лица, а корпорации — соответственно, университет XV—XVII, а во многом и XVIII в. был отнюдь не благосклонен к харизматическим персонажам, способным если не разрушить, то создать серьезные проблемы нормальному академическому порядку. Примечательно изменение значения требования «оригинальности» при переходе от раннемодерного к позднемодерному университету — для первого это означает верность «оригиналу», его воспроизводство и комментирование, тогда как для позднемодерного требование оригинальности от профессора означает его собственную способность породить «оригинал», производить (в установленных рамках и по определенным правилам) разрыв с существующим, создавая новое.
Трансформацию университета Кларк описывает в широкой концептуальной рамке — перехода от орального к господству визуального, оптического, то есть выстраивания модерной оппозиции субъекта и объекта, соответственно, формирующего логику «объективности», объективного знания. На этот тезис Кларк накладывает, через уточнение, второй — формирование публичной сферы и бюрократии как управляющей публичным, через разграничение публичного и частного, ведет, применительно к университету, к появлению новых фигур, например «профессора» как персонажа правительственного управления, который предстает лишь своей публичной ипостасью, то есть «бесплотной». В логике управления до тех пор, пока профессор исполняет свои обязанности должным образом, он лишен телесного, как лишен и частного — привычек, особенностей произношения, комплекции. В министерское досье «частное» может проникнуть лишь через «сбой», когда то лицо, над которым осуществляется управление, как-то отклоняется от надлежащего функционирования. Так, Кларк приводит пример с баварским досье, когда в 1815—1816 гг. профессор Фишер обретает «плоть и кровь», демонстрируя признаки серьезного психического расстройства (с. 399—402).
Как объект управления, профессор оказывается тем, кого можно «объективировать» и тем самым (в рамках перспективы) дематериализовать (обратить трехмерное в двухмерное). С разной скоростью, но к XIX в. министерства осуществляют переход от ведения дел по университетам и следуя их структурам к логике персональных досье — тот, кем управляют, описывается через набор параметров, позволяющих мыслить его в измерении публичного, отделенном от частного — и одновременно отделенном от университетской структуры (что дает возможность перемещения, ангажирования одних преподавателей и избавления от других, то есть создает академический рынок). Примечательно изменение значения публикаций — первоначально требование публиковаться возникает как подтверждение профессиональной пригодности, отнюдь не первостепенное, свидетельствующее «скорее прилежание кандидата [а не его компетентность]» (с. 359). В качестве общего оно вводится в Пруссии после 1749 г., а в Галле, наиболее современном из университетов Пруссии, уже с 1723 г. (с. 367). Но публикации уже в это время — то, что позволяет судить об «известности, реальной или потенциальной» кандидата (с. 359): к концу века при министерских инспекциях составляются таблицы преподавателей, в которые заносятся сведения о публикациях или их отсутствии. Публикации — это то, что позволяет судить, представлять, осуществлять действия в отношении кандидата, не воспринимая его в качестве материального объекта, не взаимодействуя с ним непосредственно. Но тем самым важнее становится уже «общий голос», относящийся к этим публикациям. Основоположник полицейской науки Иоганн Юсти писал: «В литературном и научном мире продукты академического труда открыто обмениваются на деньги. Я имею в виду в данном случае “академические деньги”. Следует знать, что книжное сообщество чеканит такую монету, как “слава”. На языке ученых такая чеканка означает отзываться о ком-то с большим уважением» (с. 503).
«Слава» теперь оказывается универсальной монетой, что становится возможным благодаря системе рецензий и книжных обзоров (с постоянным вопросом о том, кто контролирует эту систему и как можно сделать ее прозрачной). С одной стороны, обладатель «славы» оказывается тем, кто поддается объективному описанию — по цитированию, по положительным рецензиям, обилию трудов и их переизданий, а с другой — его основной ресурс, дающий основание для назначения на должность, определение размера жалованья и т.п., оказывается вне собственно министерской власти.
Исследование Кларка строится на контрпримере — истории Оксбриджа, где, в отличие от университетов германских земель, основой стали не факультеты и их профессора, а система колледжей, тогда как университет воздействует на последние и укрепляет свое значение через систему экзаменов. На примере Оксбриджа отчетливо видно, как в подобных институциональных рамках не формируется академическая харизма исследовательского типа — знакомый образ Оксфорд и Кембридж приобретают уже к концу XIX — началу XX в., когда оказываются вынуждены (в том числе под воздействием открытия новых городских университетов, ориентированных на германскую модель) модифицировать академическое устройство.
Обозначая исходную для своего рассмотрения ситуацию академической харизмы, Кларк пишет: «Материализуясь в одеяниях, книгах, обстановке, званиях и т.д., харизма традиционного университета служила поддержанию авторитета, сакрализируя традиции и отделяя группу служителей науки от других социальных групп» (с. 39). В XVIII в. большая часть этих элементов отпадает — так, немецкие профессора начинают одеваться подобно другим представителям буржуазии, оставляя особые облачения лишь для немногих церемоний, диспуты уходят в прошлое, лекции сохраняются, но к концу века профессор в идеале должен читать их по своему учебнику. Министерства за XVIII—XIX столетия радикально преобразуют университетское пространство, но «расколдование» университетского мира происходит через одновременное формирование новой харизмы, теперь уже конкретного исследователя, противостоящего другим и конкурирующего с ними. Успех этой модели привел к тому, что она вытеснила или заставила серьезно скорректировать иные — так, австрийский университет конца XVIII — первой половины XIX в., построенный на иезуитской традиции, гораздо более рационален, бюрократичен, чем прусские или баварские, сумевшие сочетать бюрократическую, министерскую рациональность с легитимацией через «славу». В итоге, утверждает Кларк, «исследовательский университет, как и современный капитализм, достиг удивительного “динамического равновесия” (М. Нортон Вайз), культивируя харизматические фигуры в рамках более широкой сферы рациональности» (с. 37), то есть демонстрируя, что попытка тотальной рационализации — опыты которой многочисленны в университетской истории последних столетий — ведет к потере источника развития, равно как и, напротив, «культ личности», принцип «академического вождя» ведет к рутинизации, формированию традиционного господства, а для поддержания «динамического равновесия» нет универсального рационального рецепта — в академической реальности его нахождение и поддержание есть неизменный вопрос «искусства», то есть «способности суждения».
[1] Clark W. Academic Charisma and the Origins of the Research University. Chicago: The University of Chicago, 2006.